- Ничто, - махнул рукой дедушка. - Совсем она теперь старая, вреда от нее нету, в новые сказки ее не пускают.
Мы шли. Торопун-Карапун впереди, размахивая ремнем - эге-гей! Он как будто опьянел от запаха травы, первого, еще не привядшего сена. И мы тоже развеселились.
- Солдатушки! - затянул дедушка Ус.
Солдатушки,
Бравы ребятушки,
А где ваши детки?
Но дальше он забыл и прокричал весело:
- А ну, робятки, есть у вас какая походная?
- Есть! - ответил Торопун-Карапун и запел:
Страхи нам будут с вершок, ха-ха!
Мы их запрячем в мешок, ха-ха!
Живы мы будем,
Друзей не забудем,
Врагов же сотрем в порошок, ха-ха!
И мы бодро зашагали, подпевая Торопуну-Карапуну.
ТРИ ГОРЫ И КОСТЕР
Долго ли, коротко шли, и пришли мы наконец к трем горам. С тех гор стекали ручьи, а сидели на них три женщины, три сестры: Марья-га, Варя-ка и самая младшая Дарья-га - и плакали в три ручья. А между горами озеро.
- Эге-гей! - крикнул Торопун-Карапун. - Хватит плакать!
- Как же нам не плакать? - отвечает старшая, Марьяга. - Сидим мы близко друг от дружки, а никак сойтись не можем.
- Сейчас сойдетесь! Видали? - И Торопун-Карапун показал им ремешок.
Торопун-Карапун раскрутил ремень, размахнулся да и обвил его сразу вокруг трех гор. Взялся за два конца и начал на себя тянуть.
- Помогайте! - крикнул он нам.
И мы уцепились за ремень, потянули. Загрохотало все кругом, задрожала земля. Начали горы друг с другом сходиться. От страшного грохота, от того, что земля пошатнулась, мы упали, закрыли глаза и уши пальцами заткнули. А потом, как открыли глаза, - темно. Ничего не видно.
Дедушка сунулся вперед да как закричит:
- Стой, робята! Тут вроде яма. До света переждем.
- Страшно-то как! - застонала Ложка.
- Не бойсь. Сейчас мы костерок раздуем.
Дедушка нашарил в темноте сухой куст, достал солдатскую огневицу с трутом и кремнем.
И вот появился огонек, занялись, затрещали сучья.
Мы подсели к костру. Я грел натруженные руки. Торопун-Карапун нашел несколько длинных еловых шишек и с размаху бросил их в костер:
- Огонь! - командовал он. И потревоженное пламя вздымалось, шишки трещали.
Вот так и мы когда-то бросали в печку патроны...
И вдруг над нами пронесся вздох:
- Ох!
И снова, уже мелодичный, с песней, с захлебом:
Он вы, сестрицы ли, вы, подружки,
Да и-и-их-и!
По лугам весною
Разлилась вода весенняя,
Да и-и-их-и!
Ох, разлилась вода весенняя,
Унесла три кораблика,
Да и-и-их-и!..
Это пели три сестры: Марья-га, Варя-га и младшая Дарья-га.
Дедушка ухмыльнулся в усы, подмигнул:
- Ладно поют.
- Хорошо, - вздохнула Ложка. - Люблю я долгие песни.
И мне показалось, что в голоса трех сестер, как семишелковая лента в косу, вплелся голос моей тети Наташи. Я поглядел вниз: там, внизу, затеплились огоньки. И от песни или от огня этого вспомнил я давнее.
И дедушка словно услышал меня:
- А что это ты ищешь там, в детстве?
И стал я рассказывать...
Там-тара-там!.. - гремела музыка войны. Уходил отец. Он затягивал ремень, а мама бросилась к нему и заплакала. И небо глухо гудело, по улице шли и шли люди, и всякая одежда на мужчинах казалась мне военной. И мой отец ушел на войну, на фронт.
- А вернулся ли? - спросил дедушка Никитушка.
- Нет, - ответил я.
- Ох, война! - И дедушка в сердцах стукнул трубкой о колено. - Ух, война! Проклятущая!..
И я рассказал, как мы бежали на фронт и про Витю, моего самого лучшего друга.
Я закрыл глаза, и мне показалось, что к костру нашему тихонько подошел Витя. Дедушка чуть подвинулся, и Витя сел. Он был худой, длинный, пальтишко ему было коротко, из рукавов торчали узкие мальчишечьи руки. А глаза уголками вниз были черные и далекие. Так мне показалось - черные и далекие.
- Ты помнишь меня? - спросил Витя. - Мы с тобой - на все времена?
- На все времена, - прошептал я.
- Чего говоришь-то, не пойму? - спросил дедушка.
- Так, дедушка, вспомнил...
Торопун-Карапун задремал у костра. Солдатик, Цыпленок и Ложка привалились к нему.
А мы с дедушкой все сидели да подкидывали ветки в огонь, и они потрескивали негромко. А мы молчали каждый про свое.
Взойди, взойди, солнышко,
Не низко, высоко.
Ай лешеныси-лели,
Не низко, высоко... - вдруг услышали мы.
На горах сидели, обнявшись, три сестры и пели. Их уже осветили первые солнечные лучи.
И мы вдруг увидели, что они плачут.
Торопун-Карапун протер глаза, крикнул:
- Эге-гей! Чего же вы теперь плачете?
- От радости, - ответили сестры, - от радости.
А слезы их текли, текли в три ручья: ручей Марья-га, ручей Варя-га и ручей Дарья-га, - текли и вливались в большое светлое озеро.
- Слезы-то их светлые, - сказал дедушка. И вздохнул: - А нам, видно, прощаться пора.
Он показал рукой на низину, открывшуюся за горами. И я с удивлением увидел...
ЧТО Я УВИДЕЛ В НИЗИНЕ
Я увидел - или мне показалось, - падает, падает снег. Хлопья снега. Кружатся, летят. И я подумал: неужели там, за этим снегом, лежит то, о чем знаю я один, один на земле...
- Ну как? - спросил я Торопуна-Карапуна. - Пойдем туда? Видишь, какая метель.
- Да, метет не по-сказочному, - вздохнул дедушка. - Видно, рубеж тут лег. Ну, если не испугаетесь, шагайте, робята!
- Конечно, идем! - сказал Торопун-Карапун.
- Погоди ты, торопуга этакий, вот уж истинно Торопун-Карапун! - остановил его дедушка. - Пойти-то пойдешь, а возвращаться как будешь?
Он протянул мне колечко с желтой змейкой, то самое, которое отобрал у меня.
- Бери волшебное кольцо. Наполовину повернешь - обратно в сказку попадешь, на полную повернешь - совсем из сказки уйдешь. Эх, робята, полюбил я вас, давайте, что ли, обнимемся!
Дедушка обтер усы, и мы расцеловались.
- А об этих, - он кивнул на Ложку, Солдатика и Цыпленка, - об этих не тревожьтесь, я их вам целехонькими доставлю. У меня и ковер-самолет есть, да и так - из усов волос вырву, из сказки выведу. Прощайте. Проща-аай-те...
Мы шли и оглядывались. Дедушка становился все меньше, меньше...
Метель подхватила нас, закружила, залепила глаза. Торопун-Карапун согнулся, сжался, шел молча. Я сам еще не решался узнать, а нога мои узнавали и вели все дальше, дальше по тропе. Но что это? Снег стал падать все тише, хлопья сделались мягче, и вот уж кое-где зачернела земля на проталинах.
Динь-бом, динь-бом...
Вдалеке я увидел, я узнал городок наш, Ташино.
Теперь уж я хорошо различал дорогу. Вот березы - вокруг них совсем снега нет, первые травинки из-под палого листа выбились. А вот и дуб, а на нем листья шумят. И что за чудо - солнце совсем горячее проглянуло, и трава стала расти прямо на глазах, и желтые цветки полевого львиного зева, и белые и розовые головки клевера, и ромашки, ромашки... И трава все выше, уж и пройти трудно - по пояс нам!
Я увидел куст бузины под двумя сросшимися соснами. Но как найти среди этих веток и травы: все здесь сплелось, перепуталось.
- Сюда, сюда! - услышал я тоненький голосок.
Я наклонился и позвал Торопуна-Карапуна. И он тоже наклонился, и нас скрыла трава. И тогда я увидел маленького Зеленого Кузнечика.
- Здравствуй, Зеленый Кузнечик! - сказал я. - Вот мы и опять встретились!
- Сюда, сюда! - позвал Кузнечик и прыгнул под куст.
- Протяни туда руку, - попросил я Торопуна-Карапуна.
- Тут железное что-то, - отозвался он.
- Дальше, дальше.
- Есть! - крикнул Торопун-Карапун.
- Все на месте, все сохранилось, - тихонечко приговаривал Кузнечик. Все, что вы, люди, теряете и оставляете на земле, когда вырастаете, не пропадает, а просто зарастает травой и цветами.
- Травой и цветами, - повторил я, будто хотел запомнить на всю жизнь.
- Ну, Торопун-Карапун, поднимайся.
Он встал во весь рост, и я выпрямился.
- Прощай, Зеленый Кузнечик, - сказал я.
Во мне - может быть, в последний раз! - прозвучала его немного грустная песенка, которую я так любил в детстве и о которой ни разу, ни разу еще не говорил вам.
Вот она:
Мокрой щекой, мокрым лицом
Вечер прижался к окошку.
Если страшно тебе, друг мой,
Спрячься в мою ладошку.
Если вдруг - печали толпой
И не с кем сказать словечка,
Вспомни, вспомни - ведь я с тобой, Кликни меня. Кузнечика.
- Прощай, Зеленый Кузнечик!
И я повернул кольцо.
Часть пятая
ВОЗВРАЩЕНИЕ И ТАШИНСКИЙ ТАЙНИК
СНОВА ВТОРАЯ ПЕРЕЗВОННАЯ
Я повернул кольцо, и тут же мы очутились в комнате у Торопуна-Карапуна. Мы сидели на поленьях радом с печкой. А у меня в ушах звучал голосок Кузнечика и шепот сказки, медленная ее тишина и тайна сказки.
И вот перед нами последняя тайна моего детства.
- Давай посмотрим, - сказал я Торопуну-Карапуну, - что там осталось.
Мы развернули клеенку. Она вся пожелтела, скрючилась от дождя и мороза. Я с трудом отодрал черные, потрескавшиеся края. Вдруг что-то звякнуло, покатилось по полу. Торопун-Карапун поднял - на ладони у него лежала стреляная гильза.
