магазин, рассчитанный на американских туристов. Ни булыжник мостовой, ни пансион по соседству не сохранили ее тайных следов; и нет таких духов, которые могли бы сравниться с ее запахом, терпким запахом молодого испанского вина, которое она так любила. Взамен он купил роман Генри Миллера и читал его в поезде по дороге в Париж, так что, приехав, был уже отчасти подготовлен. И увидел, что и Селеста, и все другие, и даже Темпл Дрейк – еще далеко не все, что изменилось.
– Обада, – позвал он, – у меня болит голова.
Звуки его голоса отозвались в девушке обрывком мелодии. Ее путь – кухня, полотенце, холодная вода, провожающий ее взгляд – сложился в причудливый и сложный канон; и когда она положила ему на лоб компресс, вздох благодарности показался ей сигналом к новому сюжету, к новой серии модуляций.
– Нет, – продолжал твердить Тефтель, – нет, боюсь, что нет. Это вовсе не дом терпимости. К моему большому сожалению.
Но Сляб был непреклонен.
– Так ведь кэп сказал, – тупо повторял он.
Моряк выразил готовность обменять свою сивуху на умелую давалку. Тефтель в панике огляделся, будто ища подмоги. Посреди комнаты квартет Дюка ди Анхелиса переживал исторический момент. Винсент сидел, остальные сгрудились вокруг: судя по их движениям, можно было подумать, что идет обычная репетиция, – если бы не полное отсутствие инструментов.
– Эй, – позвал Тефтель.
Дюк несколько раз мотнул головой, слабо улыбнулся, зажег папиросу и только тогда поймал взгляд Тефтеля.
– Тсс, старик, – прошептал он.
Винсент начал выкидывать руки в стороны, сжимая и разжимая кулаки; потом вдруг замер, а потом повторил представление. Так продолжалось несколько минут, и все это время Тефтель мрачно потягивал свой напиток. Морячки перебазировались на кухню. В конце концов, словно по невидимому сигналу, группа прекратила свои притоптывания, и Дюк, ухмыляясь, сказал:
– По крайней мере, мы вместе закончили.
Тефтель свирепо глянул на него.
– Так я говорю… – начал он.
– У меня родилась новая концепция, старик, – ответил Дюк. – Ты ведь помнишь своего однофамильца. Помнишь Джерри.
– Нет, – сказал Тефтель, – но «Я запомню апрель», если это чем-то поможет.
– На самом деле, – продолжал Дюк, – это была «Любовь на продажу». Что свидетельствует об уровне твоих знаний. Соль в том, что это были еще Маллиган, Чет Бейкер и прочая компания, еще тогда. Сечешь?
– Баритон-сакс {107}, – предположил Тефтель, – что-то с баритоном?
– Но без рояля, старик. Без гитары. И без аккордеона. Ты врубаешься, что это значит?
– Не совсем, – сознался Тефтель.
– Нет, ты дай мне сказать, я, понимаешь, не Мингус {108}, не Джон Льюис {109}. Я в теориях никогда не был силен. То есть всякое там чтение с листа для меня было всегда немного сложновато и…
– Я знаю, – язвительно сказал Маллиган, – тебя вышибли из Киванис-клуба, потому что ты изменил тональность в «С днем рожденья тебя!».
– Из Ротари-клуба. Но на меня иногда находит такая вспышка прозрения, вот, например, если в первом квартете Маллигана нет рояля, это может значить только одно.
– Что нет аккордов, – сказал Пако, басист с детским личиком.
– Он хочет сказать, – пояснил Дюк, – что нет базовых аккордов. Не на что опираться, пока ведешь горизонтальную линию. И тогда остается одно – просто домысливать эти базовые.
На Тефтеля снизошло ужасное прозрение.
– И следующий логический шаг… – сказал он.
– …это домыслить все, – с простодушной гордостью объявил Дюк, – базу, линию, все!
Тефтель с трепетом воззрился на Дюка.
– Но… – прошептал он.
– Конечно, – скромно сказал Дюк, – кой-чего надо доработать…
– Но… – повторил Тефтель.
– Просто вслушайся, – призвал Дюк, – и ты врубишься.
И они снова вышли на орбиту, предположительно где-то в районе пояса астероидов. Чуть погодя Кринкл изобразил мундштук и начал шевелить пальцами, а Дюк хлопнул себя ладонью по лбу.
– Идиот! – прорычал он. – У нас новый зачин, помнишь, который я написал вчера ночью?
– А как же, – ответил Кринкл, – новый зачин. А я вступаю на переходе. На твоих зачинах я всегда там вступаю.
– Правильно, – откликнулся Дюк, – так почему…
– Потому, – сказал Кринкл. – Шестнадцать тактов я жду, потом вступаю.
– Шестнадцать? – переспросил Дюк. – Нет-нет. Восемь – вот сколько ты ждешь. Хочешь, спою? «На фильтре сигареты губной помады след, в заманчивые дали авиабилет» [18].
Кринкл почесал в затылке:
– Ты имеешь в виду «Эти глупости» {110}?
– Да, – воскликнул Дюк, – да, Кринкл, браво!
– А вовсе не «Я запомню апрель»?
– Minghe morte [19], – выругался Дюк.
– То-то мне казалось, мы играем слишком медленно, – заметил Кринкл.
Тефтель усмехнулся.
– Назад к старой чертежной доске? – спросил он.
– Нет, старик, – ответил Дюк, – назад к безвоздушной пустоте!
И они попробовали еще раз, хотя Пако тут же взял соль-диез, в то время как остальные – ми-бемоль, так что пришлось начать все сначала.
На кухне моряки и две девушки из Джорджа Вашингтона горланили «Пойдем поссым на „Форрестол“» {111}. У холодильника кипела двуручная и двуязычная игра в морру. Сол, наполнив несколько бумажных пакетов водой, стоял на пожарной лестнице и меланхолически ронял их на редких прохожих. Толстушка в беннингтоновской майке {112}, недавно обрученная с приписанным к «Форрестолу» мичманом, влетела на кухню, въехав головой в живот Слябу. Его дружки расценили это как вполне подходящий повод для драки. Игроки в морру {113} размахивали друг у друга перед носом руками, выкрикивая «trois» [20] или «sette» [21] во всю мощь своих легких. Девушка, оставленная Тефтелем в душевой кабине, благим матом призывала на помощь, объявляя, что тонет. Похоже, она села прямо на слив, и вода была ей уже по шею. Шум в квартире Тефтеля достиг невыносимого и безбожного крещендо.
Тефтель наблюдал за этим, лениво почесывая живот. По его мнению, было всего два возможных выхода из сложившейся ситуации: а) запереться в чулане и ждать, пока в конце концов все сами не выкатятся вон; б) постараться утихомирить их поодиночке. Первый путь был безусловно привлекательнее. Но потом он подумал об этом чулане. Там будет темно и душно и вдобавок одиноко. А он не привык к одиночеству. И потом, эти славные морские волки с брига «Леденец» {114}, или как его там, еще, чего доброго, вынесут к чертовой матери дверь чулана забавы ради. Тогда он окажется, мягко говоря, в затруднительном положении. Другой способ казался куда как хлопотнее, но представлялся более эффективным – по крайней мере, в отдаленной перспективе.
Так что он решил рискнуть и удержать свою безумную вечеринку от сползания из сумбура в полный хаос: выдал вина морякам и шуганул игроков в морру; познакомил толстушку с Шандором Рохасом, который ее в обиду не даст; помог утопленнице вылезти из душа, вытер ее
