я заливалась слезами, а тут вдруг поймала себя на том, что счастливо улыбаюсь.
— Это реально помогает, — заметил Питер.
Мы побрели по песку. Чтобы добраться до северного конца пляжа, нам потребовался без малого час ходьбы мимо летних коттеджей и пары больших обветшалых домов в стиле Новой Англии, таких же пустых, суровых и неприступных, как темнеющее небо над головой.
Долгое время мы шли молча. Первой тишину нарушила я:
— Да, Питер, ты прав. Папа — человек сложный, я знаю. Но он, мне кажется, любит меня больше, чем мама.
— Она-то точно тебя любит. На свой безумный лад, конечно.
— Но я ей не нравлюсь.
Молчание Питера говорило о многом. И он это понимал.
— Что я могу сказать? Она умная и образованная женщина, все при ней, но вот в чем проблема: она ненавидит свою жизнь и себя в этой жизни. А ты ведь ее дочь… в общем, тебе повезло принять на себя главный удар. Потому что в тебе она видит воплощение всего того, что могла бы иметь она.
— Это что, например?
— Например, возможности.
— Маме даже пятидесяти нет. У нее еще есть время.
— Да, но тут тоже проблема: мама сама себе ставит преграды. Не позволяет себе двигаться вперед. Ей бы работать, строить карьеру. Ей бы вернуться в Нью-Йорк. А что произойдет после того, как в сентябре ты упорхнешь из гнезда? Она продолжит сидеть на месте и не подумает покончить со всем тем, что делает ее такой несчастной, и я не только о неудачном браке и жизни на окраине, но и жутком недовольстве собой. Вот истинная причина, по которой мама все время так злится… И почему выливает это недовольство собой на тебя.
— Точно так же, как папа выливает свое на тебя?
— И на Адама.
— Но Адамом он может управлять. А тобой не может. Поэтому все время тебя и покусывает. Тебе же до сих пор хочется нравиться отцу, правда? А его проблема вот в чем: он завидует твоей независимости и тому, что ты думаешь не так, как он. У него вся жизнь строится по определенной программе: сперва мальчик-алтарник в церкви, потом морской пехотинец, потом сотрудник американской корпорации и папочка, живущий с детками в пригороде. А ты вольный человек и живешь как хочешь. И он вроде как злится на тебя за это.
Питер вдруг встал как вкопанный и отвернулся от меня, глядя в сторону океана.
— Ты очень проницательна для своих лет, — заметил он.
Мне показалось, что брат еле сдерживает слезы. И взяла его за руку:
— Все нормально.
Питер так и стоял, отвернув от меня лицо:
— Ничего нормального.
— Тогда давай договоримся никогда не осложнять друг другу жизнь, — предложила я.
Питер кивнул несколько раз. Потом пальцами вытер глаза, наклонился и поцеловал меня в макушку:
— Согласен.
Мы пошли назад к машине. Когда добрались до нее, уже совсем стемнело. Мы вернулись в отель. К понедельнику мне нужно было написать сочинение, и оставалось еще несколько недописанных страниц. Я сказала Питеру, что мне нужен час на работу. На день рождения мама сделала мне великолепный подарок — красную, как помидор, портативную пишущую машинку «Оливетти», которая казалась мне вершиной итальянского шика. Я обожала машинку, а себя с гордостью называла самой быстрой двухпальцевой машинисткой-самоучкой на всем Восточном побережье. После хорошей прогулки, сбросив подспудно накопившееся напряжение и избавившись от стресса после нашей ссоры в закусочной, я горела желанием поработать.
У нас с Питером был один номер на двоих, и брат сразу улегся на своей кровати с книжкой. Но через несколько минут вскочил и, взглянув на часы, объявил:
— Я посмотрел, какой адрес у Шелли. Она живет на Федерал-стрит, и мы сейчас тоже на Федерал-стрит. Может, забежим к ней? Ведь еще и девяти нет.
— Ты иди. А я еще поработаю.
— У тебя был нелегкий день. Тебе точно нужен отдых.
— Да я уже почти дописала.
Питер поднялся, взял куртку. Потом подошел к столу и написал что-то карандашом на листке бумаги:
— Когда закончишь, вот адрес.
Где-то через час я, обалдевшая от напряжения, решила тоже заглянуть к Шелли. Найти дом оказалось несложно: он был в трех минутах ходьбы по той же улице. Чем ближе я подходила к номеру 263, тем громче звучала музыка — Grateful Dead [30]. На входной двери было четыре кнопки, но дверная ручка повернулась сама. Ах, Мэн — штат, где люди тогда еще не запирали свои двери. Поднявшись по узкой, ободранной лестнице, я вошла в небольшую гостиную с видавшей виды мебелью, книжными полками из бетонных блоков и деревянных планок и антивоенными и рок-плакатами на стенах. (На одном, самом большом, был Джим Моррисон с надписью Американский поэт рядом с его одурманенными глазами, но кто-то зачеркнул слово поэт и кое-что дописал сверху, так что теперь читалось Американский мудак.) Я улыбнулась. И одобрила. В комнату набилось, наверное, не меньше тридцати студентов из Боудина. В воздухе витал слабый запах травки, перемешанный с густым сигаретным дымом и резким пивным духом. В углу стояли два бочонка. Парень с хвостом разливал пенистое пиво по большим пластиковым стаканам. Меня сразу заинтриговало то, насколько разный народ здесь собрался. Несколько завзятых хиппи и фриков курили косяки. Какие-то ребята богемного вида — черные водолазки, круглые очки, расклешенные вельветовые джинсы — курили вонючие французские сигареты. Другие были одеты подчеркнуто цивильно — рубашечки на пуговицах и кремовые джемпера под горло, — зато пили по-черному и пытались склеить каждую проходящую мимо девицу. У одного чувака были волосы под Иисуса, черная туника, мешковатые черные штаны, очень толстые темные очки и совершенно босые ноги. Он оживленно что-то обсуждал с женщиной, одетой почти точно так же, с волосами такой же длины и пурпурной помадой. Мне понравился этот странный микс: маргиналы, вундеркинды, Брэдфорды и Чипс из БАСП-кругов — кого здесь только не было! А еще мне стало страшновато: среди всех этих студентов колледжа, уже таких взрослых, я почувствовала себе совсем зеленой девчонкой. Впрочем, никто не смотрел на меня свысока. Кто-то протянул мне косяк. Я затянулась, откашлялась, поперхнувшись едким дымом, и длинный худой парень, изображавший бармена, тут же подал мне стакан пива со словами: «Выпей, помогает». Поблагодарив его кивком, я глотнула, чтобы погасить жжение в горле от марихуаны, и почувствовала себя совершенно обкуренной.
— У тебя потерянный вид.
Голос принадлежал незаметно подошедшему ко мне парню. Я решила, что он, должно быть, со второго или третьего курса. Красивый, в духе Джека Николсона. Двухдневная
