ей:
– Ба, сто раз уже слышал…
А она – в сто первый.
Он ей:
– Ба, ты к чему вообще мне все это?
Молчит. Да и без того понятно, к чему.
С тем вошла жизнь посмертная в привычную колею: не захочешь, а «чтоб тебя» пожелаешь. Он по-своему расставляет бритвенные приборы, щетки и тюбики, а она уберет куда-нибудь и забудет. И опять газета в уборной.
И безрадостно в целом оказалось житье с покойницей: и не выгонишь, и не дождешься. Как избавиться от покойницы? Ведь никак. Ну забыл человек, что умер, случается; ведь не помним же, как родились.
А она ему это вечное, человечное: «Знаю, Коленька…» Или: «А ты сдай меня в мертвый дом…» И заплачет.
– Ладно, Коля, – говорит, – я уеду.
А он:
– Да куда ты уедешь-то?
А она ему:
– На Донское.
В общем, те же разговоры самые, что при жизни, те же самые ванные-уборные неудобства. И надежды, что Господь ее второй раз приберет, тоже нет.
Он бы снял другую квартиру, наверное, переехал бы, но на переехать деньги нужны, а их на оплату коммунальных услуг с едой не хватает. Он раз все же решился, нашел риелтора, сдал квартиру прямо с покойницей, благо на риелторе и приятеле было проверено, что мертвую бабушку не видит никто, его кроме. Но не видит – не значит, не слышит. И единственный потенциальный жилец с нежиличкой в одних квадратных углах не выдержал, не ужился, вот как в «Вие» у Гоголя, поседел.
Кто-то ходит, говорит, там у вас кто-то ходит… Нехорошая квартира у вас, говорит.
А квартира хорошая, с евроремонтом. Но к ремонту покойница прилагается, а такое сами знаете, что не сдашь.
Пришлось возвращаться.
На сороковой же день возвращения бабушки положил ей Коля на тумбочку, место видное, всю документацию, что выдали ему вместо паспорта, по кончине.
– Что это, – говорит Коле бабушка, – Коленька, не пойму?.. – А он видит, что поняла, там и имя ее, и отчество, и фамилия, ну и цифры – от рождения и до… – Не могла же я забыть про такое…
Однако пенсионеры доверяют официальным бланкам с печатями больше, чем своей памяти. Согласилась мертвая бабушка, что она умерла.
– И куда же, – говорит, – мне теперь?
– Да куда?.. Живи, оставайся…
Здесь случилось с Колей настоящее чудо, не в пример воскресному наваждению. Он проснулся следующим утром один-одинешенек, в третий раз приходя в себя от кошмара.
Надежду на возвращение наших близких благоразумно оставил нам Создатель несбыточной, исключительно для любви, так сказать, постфактум и раскаянья в безвозвратном.
Видно, знал Он нас много лучше, чем мы сами знаем себя.
С детства верим, что место есть на свете такое, где дано оно справедливости. Дано сирому от богатого, а богатому – от убогого, и невинно убитому – воскресения, и убийце – горе его родителей, за все будни – праздника, за все тяжкие – отдыха, и за все несчастия – палачу.
Ф.М. Булкин
Круглый год сидит, точно невидимка Уэллса Герберта, вся тряпьем заношенным обмотана, во грязи, в пыли, во зной, в снегу при вратах, сей куркуль смердящий в шерсти. «Дай Господь здоровьичка, милосердные, поможите, люди добрые», – говорит. Отвратительно ходить мимо этой падшей прижизненно и не женщины, а не знаю… Хоть бы Бог прибрал ее наконец.
И всегда во храм мимо нее приходится, потому что воротца задние они запирают и никак, кроме мимо этого чудища, не пройти. А идешь, ворчит оно из-под спудов: «Дай-подай христарадушки, дай-подай…» Только глазья так в карман и уцеплются: «Сколько дашь?» Рэкетирка. У них мафия там, сами знаете. У ней, может, доход таков, что не наша с вами скорбная пенсия: день и ночь не с небес – из рук трудовых монетками в шапку сыплется паразитке…
Это сколько же, думаю, собирает с христиан господня эта привратница, от кого по жалости, от кого по глупости, на спасение с всепрощением? И такие выводы странные, подсчитать…
Ведь выходит, сколько в день берет она себе чистой прибылью, столько ж веры и милосердия во всех нас.
Так живешь, живешь, все и то ж; день от вечера не отличишь, в зеркале не признаешь себя, не заметишь, как жизнь пройдет, а заметишь, так поседеешь…
Ф.М. Булкин
На 8 Марта мимоза, на 23 Февраля носки и ручек набор, на Пасху кулич с яичками, каждый Новый год оливье, «Советское», холодец, Пугачева. Двадцать лет в телевизоре на фоне Кремля та же рожа. Елку не успеешь на антресоли убрать, уже опять лезь; под стремянкой кот. Правда, кот другой, не всю жизнь тот же самый кот. Так и меряешь жизнь котами. Жизнь котам под хвост! – понимаете?
Ранним утром третьего сентября, как обычно, проснувшись от ненавистного треска будильника, Степан Семенович брился. Все было как обычно, когда все мы встаем, и, конечно, ничего приятного в этом нет, но все мы знаем: так нужно.
В ванной было душно после жены, пахло кремами и шампунями, в запотевшем зеркале трудно что-нибудь разглядеть, однако Степан Семенович привычно потер его рукавом, чтобы знать не на ощупь, по чему он водит станком, и вздрогнул, оттого что в протертом окошке зеркала его не было.
Нет, нет! Неприятная эта история не имеет на этот раз ничего общего с привидениями и вампирами. Дело было вовсе не в том, что Степана Семеновича не было в зеркале вовсе, – как раз напротив, он был, но это был вовсе и абсолютно не тот наш Степан Семенович, с которого мы начали этот рассказ.
Как известно, отражение в зеркале есть наш портрет, живой портрет гениальной кисти, в каком можно во всех подробностях убедиться в своих достоинствах.
У дам, например, возле портрета этого есть возможность добавить к изображению пару мазков тонального крема, туши, румян, у мужчин – сбрить щетину, причесаться или принять решение, что пора сходить к парикмахеру.
И вот пожалуйста. Степан Семенович, как и все мы, знавший, что не может увидеть в зеркале никого иного, кроме себя, как раз себя-то в нем не увидел.
Разумеется, что в такой ситуации разом стало не до бритья, задрожали руки, не на шутку струхнувший выскочил Степан Семенович из ванной и, ошпаренный своим невероятным, но очевидным открытием, кинулся к зеркалу в прихожей, где уже отразился весь, правда, наполовину срезанный в туловище трельяжной подставкой.
Здесь,
