Ведь сама она не может ни увидеть, ни осознать себя, и потому порождает сознание и разум человека, чтобы через него - свои глаза и руки познавать саму себя. Но человек, идущий по этому пути, в какой-то миг уже не хочет быть просто глазами и руками Души Мира, желая вести с ней диалог на равных. Что это? Неслыханная дерзость?
Или, может быть, просто любовь?
В один из дней золотой осени я вышел из автобуса на конечной остановке - в далеком селе, где заканчивалась дорога. Дальше не было ни асфальта, ни людей, только уходящие за крутую гору две глинистые колеи, разъезженные тракторами.
Конец человеческому миру - впереди только мир природный, живущий по своим законам. Казалось бы, что делать здесь современному человеку, погруженному в виртуальную реальность грёз, созданных цивилизацией здесь, где буреломы в ярах, пустые поля и бесконечно тянущиеся гряды холмов; где кричат по ночам звери и совы; где шумит холодный ветер...
Чем глубже погружаешься в такой предвечный мир, тем более он оказывается пустым для человека - ведь во всем ему хочется найти что-то привычное, этому неугомонному человеку. А там, на тех рубежах, где заканчивается не только человеческий мир, но и мир природный, находиться Великая Пустота. Там шуршит сухой травой ветер; простирается в неизвестность высокое небо, а на горизонте виднеются серые контуры призрачных гор. Там вечность.
Там ждет меня мой мир - пыльные дороги и камни в ярах; красные угли костра и гудение огня в сельской печи; неподвижное пламя ночной свечи и над крышей хаты - звёзды Ориона.
Ахилл
Однажды зимой Висенте принес рассказ про Ахилла, написанный биологом Валерой после того, как он прочитал первую версию книги "Праморе Тетис". Рассказ во многом перекликался с тем, о чем я пищу, и не только потому, что по легенде Ахилл был сыном богини Тетис. Поэтому я включил этот рассказ в новую версию своей книги, сделав это, правда, без согласия автора, которого после новогодней ночи в Трахтемирове я больше не видел.
Ахилл и Черепаха
И нет у нас никого, кто бы повел нас; единственный наш вожатый - это тоска по дому.
(Г. Гессе. "Степной волк")
Итак, Ахилл стоял на краю обрыва. Возле обглоданного куста лоха. Над Борисфеном.
Там, дальше, внизу, где полоска берега уходила за гору, едва был различим стоящий на задних ногах чёрный козёл, объедавший опавшую с оползня дикую вишню.
И совсем далеко, на лугу, между старицей и тремя древними дубами за рекой блестело на солнце лобовое стекло бензовоза совхозного шофера Толика. Ещё дальше все покрывала дымка.
Ахилл оглянулся на пустое плоскогорье, сел на камень и снял мокрые джинсы. Было уже совсем безветренно и равнина не просматривалась до самого горизонта. Камень был шероховатый, весь в лишайниках, но тёплый.
Оглядел себя, нашёл в паху большого клеща, дёрнул его и клещ легко оторвался. С головой. Порядок. Он достал из кармана рубахи перегнутую пополам потёртую пачку; в ней оставалось две "Примы" и переломанная "Исла". Обе "Примы" до половины повысыпались, и Ахилл, вытряхнув табак на ладонь, стал аккуратно набивать их сухими стебельками пижмы; концы сигарет позакручивал и, стряхнув в пачку остатки табака, на миг задумался. Потом положил две "Примы" в пачку и спрятал в карман, а обломок "Ислы" оставил. Он был туго набит и сладок своей тростниковой бумагой.
В пистончике джинсов, разложенных рядом на камне, еще теплом от уже зашедшего за гору солнца, Ахилл нашёл завернутые в презерватив спички, размотал их, достал одну, прикурил от неё и стрельнул ею в сторону оврага.
Конечно, ему бы не стоило бы курить. Но "Ислу" следовало выкурить, тобы меньше было соблазну. Ахилл делал частые и глубокие затяжки: "Исла" быстро сгорала.
Когда окурок вжёгся в пальцы, Ахилл плюнул на него, встал, подошёл на шаг к обрыву, посмотрел, как окурок летит на дно, а потом помочился с обрыва вниз.
Вернувшись, он увидел черепаху, разглядывавшую его из-под козырька узорного панциря.
Ахилл рванулся к джинсам, наступил на сухой чертополох, взвизгнул, выматерился и упал не камень, ободрав запястье. "Тьфу, чего это я?"
Он понял. Посмотрел на черепаху. Она лежала на брюхе, глядя с обрыва на реку.
- Болван. Мог ведь ноги покалечить. Нашёл же кого стесняться. Ей-богу болван.
Влезть в мокрые джинсы было тяжело. Он попрыгал на левой ноге и сел, чтобы достать из правой пятки колючку.
Черепаха оглянулась, и словно убедившись в том, что Ахилл при полном параде, медленно повернулась к нему всем телом.
Ахилл протянул к ней руку и поцокал языком - словно приманивал собаку. Черепаха подняла голову и поползла к нему. "Ого!" - подумал Ахилл и отдёрнул руку.
"Нехорошо так". Он открыл сумку и достал из мешка овсяное печенье.
- Эй, иди сюда! - Ахилл искрошил половину печенья и протянул на ладони черепахе.
Она быстро подползла и стала жадно хватать крошки беззубым старушечьим ртом.
- Ещё хочешь?
Черепаха кивнула.
- А почему же сразу не спросила?
- Некстати было, сам понимаешь. Мешать не хотелось, - тихо ответила черепаха.
- Я тебя не сразу заметил, так что извини, - сказал Ахилл, достав ещё печенья и завязывая мешок. - На, съешь ещё.
- Да чего ты, это же дело естественное. Ну подумаешь, голый мужик нужду справляет. Брюхо у тебя не висит, зад не топорщится, всё на месте. Черепаха без панциря выглядит, наверное, хуже.
- А яблоко хочешь?
- Ну. А ты чего не ешь?
- Я приучаю себя терпеть голод.
- Зачем?
- Как это зачем? На плоскогорье одни лишайники, а вода только у самых ледников.
Черепаха проглотила кусок яблока и посмотрела на Ахилла.
- Это точно; а дальше ни лишайников, ни воды.
- А ты, значит, оттуда, сверху?
- Сверху-то сверху... Ещё яблочко отрежь пожалуйста. А ты из оврага, я правильно понимаю?
Ахилл потрогал свой мокрый зад.
- Да.
Он отрезал ещё несколько кусочков и положил перед черепахой на листик подорожника.
- Слышишь, черепаха?...
-Я.
- А далеко до ледников?
- Далеко.
- А сколько?
- Чего сколько?
Ахилл задумался. Стадий? Миль? Километров? Узлов? Черепашьих суточных переходов?
- Лет. Сколько лет ты ползла?
- Много. Очень много. Я не считала. Но мне было тринадцать, когда гриф рассказал мне - а у нас был говорящий гриф, он нас языкам обучал - так вот, он рассказал мне, что если всё время ползти на восток, то можно прийти к глубокому оврагу, в устье которого есть большое черепашье болото. Там много растений и воды, там живут другие черепахи. Мне тогда стало ясно, что вся моя прежняя жизнь была даром отдана бесплодному лежанию между звёздами и камнями ночью, между камнями и солнцем - днём. Мне открылся Путь, и в его конце - великое свершение, незнаемое, но предощущаемое. Там должен быть сверкающий зелёный мир, и там меня будет много - как бывает много птиц... Знаешь, я всегда была одна на плоскогорье - я родилась там и жила - одна, между ледниками и каменной пустыней, вместе с птицами. А там, в конце моего пути я буду во множестве и в тоже время едина с такими же, как я, черепахами, и в этом будет моё преображение, и в этом будет моё бессмертие... С тех пор я ползла. А у грифа родились дети, а потом внуки, а потом правнуки, а потом у правнуков были правнуки, а теперь на плоскогорье живут правнуки этих грифовых потомков. А я лежу у края оврага. А внизу, пока ещё невидимое, моё бессмертие... Скажи, ты тоже там был?
- Был.
- Боже мой! И болото видел?
- В полной мере.
- Скажи... нет, я боюсь. Нет, скажи... какое оно?
Ахилл улыбнулся:
- Зелёное.
Черепаха замолчала, посмотрела на Ахилла и стала доедать яблоко.
Ахилл вынул из сумки вигоневые подштанники и фуфайку, свитер из колючей шерсти и гетры, и стал переодеваться.
В воздухе, посиневшем от спустившегося с плоскогорья холода, замелькали рои подёнок, поднимаемых тёплыми воздушными потоками высоко над берегом.
За рекой загорелся огонёк. "Толик костёр развёл, - подумал Ахилл. Палаточку поставил, бензовоз отогнал в кусты, натаскал судачков с волнореза, набрал казанок воды и поставил юшку. Наверное, привёз толстозадую Таньку-буфетчицу, и дерябнули они уже хорошенько, - или нет, ещё, наверное, нет. Вот уху сварят - тогда. А сейчас они ещё сушнячок вербный ломают - запасают хворосту на костёр.
Рыбку сварят, картошечки бросят, потом корешков петрушки, морковки, перчику, укропу, специй разных, и уже когда совсем темно будет, тогда хорошо дёрнут, зажрут ухой с хлебчиком, а потом он возьмёт её за что-нибудь, и они пойдут в палатку..."
- Ой, как тебя, - сказала из темноты черепаха, - можно тебя ещё спросить?
- Саша меня звать. Спрашивай, - сказал Ахилл.
- Я, знаешь, не поняла сразу - ты ведь наверх собираешься идти?
- Наверх.
- Наверное, очень надо?
- Очень.
- Я так и думала. А то ведь далеко. Днём жарко, а ночью холодно.
- У меня очень тёплая поддёвка. Специальная. На камне в заморозок спать можно.
