- Нет. - Симагин говорил об этом неизвестном мне Быкове с каким-то особым почтением. - Трудно ему сейчас, и нам вместе с ним. Но жить надо!
- Пережить надо, - уточнил я.
Да, да! - Он глянул мне в глаза. - И практика, дело!
К сожалению, Симагин не знал, что получилось на практике у меня, когда я вывел свои "страсти" наружу. Помню, как ведущий конструктор узла, вернувшись с карьера, сказал мне:
- Старик, ты, кажется, задымился...
А я засмеялся ему в лицо, потому что ждал каких-то похожих слов, знал, кто н как будет вести себя со мной и что юворпть, В цехе меня обегали. Иногда казалось, что я смотрю знакомый спектакль, но, хоть и был автором и режиссером этого спектакля, не знал его финала, последней картины. Ожидал перевода на другую работу, увольнения "по собственному желанию", как было в Энске. И совсем не предполагал того, что произошло...
...Симагин на хребте не дослушал меня до конца, а его мнение интересно было бы знать - в нем чувствовалась сила, какой я еще не обрел. Кроме того, я попал в ситуацию, должно быть, интересную для других - не с каждым такое бывает. С другой стороны, я, конечно же, не исключение; и если есть какие-то мысли и переживания у меня - значит, они есть у других, тем более что я давно осознал свою ординарность и еще студентом трезво понял, что бог меня не одарил особой милостью. Опять самокопание? Ну его к черту! Наверно, сейчас надо отвлечься от всего. Вот Симагин строго смотрит, как я переобуваюсь и ощупываю свою пятку.
- Сильно?
- До кости еще далеко.
- Бинты у Коти в рюкзаке возьмите, йоду. Мы поели немного у какого-то ручья, покурили всласть и пошли тем же горбом, забирая левей и ниже. На привале я взял рюкзак и увидел, как у Коти зажглись радостью глаза. Груз был не особенно тяжелым, но пухлым, неудобным, в спину давило что-то твердое, не топор ли? Но это все ничего. Пятка у меня снова была туго забинтована, и я смело ступал на нее. Симагин шагал впереди, смотрел только перед собой, не оглядывался, и мы тоже нажимали. Котя, этот московский нижончик, который первое время призывал нас "ощетиниться", сейчас заметно поскучнел. А на Жампна мне было даже трудно смотреть. Он еле передвигал ноги, запинался, падал. Рубаха вылезла, он ее не заправлял и даже ругаться перестал. Значит, Жамин этот маршрут делает четвертый раз? Я бы не выдержал, особенно в этп коварных сапогах; вот доказатель-ство, что не все новое - лучшее. У Жампна хорошая обувь, но странная - один сапог вконец разношенный, другой еще крепкий. Симагин объяснил, что свой сапог Жамин утопил там, у места, и ему пришлось разуть больного, которому обувь теперь не скоро потребуется. По мрачному виду Симагина я понял, что не надо приставать к нему ни с такими пустяками, ни со своими проблемами.
Меньше всего я ожидал, что меня тут закрутит такое событие. Когда ехал, мечтал только о рыбалке, удачливой и спокойной. А тут была еще замечательная баня по-черному, феерические закаты и какие-то особые, словно заколдованные, горы и леса. Вот и сейчас за хребет опускается огромное солнце. Оно пригашено далекими туманами и потому не яркое, только по краям сияет белое пламя. Идеально круглое солнце, будто твердо очерчено циркулем. Я здесь заметил, что с удовольствием фиксирую все эти подробности, хотя там, в городе. проходили дни за днями, и я даже не мог вспомнить, солнечными были они или нет...
Мы долго еще шли, продираясь сквозь упругие заросли. а за нашей спиной погасала заря. Скоро ночевать? Но Симагин шагал и шагал впереди, даже не оглядывался. Перешли несколько ручейков и легли у какого-то болотца. Значит, к верховьям Кыги мы до ночи не успели?..
Спал я плохо. Было холодно, сыро, костер не грел, и Симагин всю ночь шарил по кустам, собирая редкие палки. А утром услышали глубоко внизу выстрелы. Спасатели? Симагин отбежал в сторону и, приставив ладони к ушам, долго слушал раскатное эхо. Вернулся к нам таким же мрачным. каким был вчера вечером.
- Они не знают, что мы здесь? - осторожно спросил я.
- Даже если б знали, сюда подняться нельзя - стены внизу, отозвался он. - Побежали, мужики?..
- Они теперь оттуда не скоро вылезут, - сказал Жамин. Симагин быстро собрал посуду, и мы пошли. Мне хотелось поговорить о своем, но не получилось - он не дослушал первой фразы, ступил в кустарник, и все пошли за ним. Несколько часов молча и медленно продвигались гольцами - через сыпучий камень, лишайники, заросли березки. Потом Кыга;
чуть спустившись с хребта, напились вволю и снова в просторные цирки, без тропы и без воды. Хорошо еще, что солнце пряталось за тучки. Я отупел от этой однообразной и тяжелой дороги, переставлял ноги, ни о чем не думая, и лишь иногда вспоминал завод и то свое состояние, когда так же перестал нормально ощущать мир. Неожиданные и острые события начались с того профсоюзного собрания.
После подведения на заводе квартальных итогов до нас начали доходить слухи о том, что директор где-то сильно разнес конструкторов. Называл нас бумагомараками, не сумевшими вовремя испытать и довести_узлы новой машины. Это верно, что мы не испытали ряд узлов, но для этих испытаний не было оборудования! А потом стало известно мнение секретаря парткома: в конструкторском отделе ослаблена идеологическая работа, нет творческого соревнования, из ста пятидесяти человек только семь ударников коммунистического труда. И вот на профсоюзном собрании председатель месткома предложил развернуть соревнование за звание ударников и отдела коммунистического труда. Кто примет на себя обязательства?
Мы все опустили глаза и старались не смотреть на него. Встретишься взглядом - будешь брать обязательства первым. Я сидел и думал о том, что все это почти что комедия. Мне стало стыдно. Встал и сказал, что лично я отказываюсь брать обязательства.
- Как то есть- отказываетесь? - испугался предместкома. - Товарищи, что это такое?
- Каждый месяц мы их подписываем, - добавил я и сел.
- Значит, вы отрицаете необходимость соревнования за звание ударников коммунистического труда? - спросил меня через паузу предместкома, в голосе его слышалась угроза. - Встаньте, пожалуйста, вас плохо видно!
- Да, - я поднялся. - Отрицаю.
- С этим товарищем, товарищи, мы поговорим отдельно, а сейчас перейдем к следующему...
Кое-как я досидел до конца, на душе было муторно. После собрания ребята осудили меня, называли карасем-идеалистом, упрекали в том, что я подвел начальника нашего сектора, которого мы все уважаем за порядочность и скромность. И только Игорь Никифоров поддержал меня:
- Андрюшка, я с тобой согласен. От принятия этих обязательств ничего не изменится. Но ты понимаешь - цифра нужна. По цифре мы выглядим хуже других цехов...
- Вот ты и стал цифрой, - буркнул я. А через несколько дней меня пригласили в партком, к самому Дзюбе. Когда я вошел, секретарь разгреб в обе стороны лежащие перед ним бумаги.
- Бунтуете? - улыбнулся он. - Вот тут еще один борец объявился...
Он порылся в бумагах, нашел какую-то запись. Я обратил внимание, что руки у него большие, как у слесаря.
- Ага, вот! Крыленко. Погодите-ка! - Дзюба удивленно посмотрел на другую бумажку. - Так это вы и есть?
- Крыленко - это я.
- Ну, рассказывайте. - Секретарь строго взглянул на меня. - Как все это произошло на собрании? Что у вас за особое мнение?
Безо всякого разгона я начал говорить о том, что мы принимаем стандартные обязательства много раз в год и всегда к каким-то датам или событиям. А если б не было этих событий, как бы мы работали? И несмотря на всеобщие обязательства по новой машине, допущено немало отступлений от проекта.
- Это мелочи, - сказал секретарь. - Машина в основе получилась хорошая. И дело ведь не в том, чтобы в точности выполнить все записанное, а в том, чтобы стремиться к этому!
- Не согласен, - возразил я. - Кроме того, я не считаю правильным подходить с шаблоном к разным категориям людей. По-моему, нельзя устраивать соревнование за звание ударников среди инженеров. В цехе, у станков другое дело, а у нас это чистой воды формализм.
- А почему вы противопоставляете инженеров рабочим? Я замолчал, не зная, что сказать в ответ на эту ерунду.
- Вы же коммунист! - повысил тон Дзюба.
- Да, и этим все сказано! - крикнул и я. - И я прошу вас не преувеличивать, будто я кого-то кому-то противопоставляю. Давайте посмотрим реально, практически, как говорится, в масштабе один к одному. Вот я видел над кассой в кино красивую табличку под стеклом: "Ударник коммунистического труда". Объясните мне, что это значит? Если девушка в окошке быстро и вежливо продает билеты, при чем тут звание ударника коммунистического труда? Машина эти билеты может продавать быстрее и вежливее, но никто не вздумает ей присваивать какие-то звания.
- Вы опошляете...
- Нет, все мы совместно опошляем высокие слова и понятия!
- В окошке пока сидит человек, и вы забываете о моральном кодексе, протянул Дзюба.
- Но я не могу быть порядочным человеком по регламенту или обязательству! Понимаете, я коммунист. Как вам это объяснить? Это самое для меня святое и высокое звание...
