прут и заострил конец. Вернулся, рыбы смотрели на него. Приблизив острие прута к одной из рыб почти вплотную, третий резким движением проткнул рыбу насквозь и вытащил из воды.
— И все же не могу представить себе, в результате какого естественного процесса могло возникнуть такое чудо природы, как разветвляющееся ущелье, через которое мы проплыли, — сказал Бе.
— Брось ломать голову, — сказал Эф, разделывая рыбу на плоском белом камне. — Разве то, что существует, нуждается в нашем объяснении?
— В объяснении нуждаюсь я.
— Тогда скажу по-другому, — сказал Эф, вынимая пузырь и внутренности из вспоротого рыбьего брюха. — Разве то, что существует, обязано отчитываться перед нами?
— Другими словами, должен ли отчитываться перед нами Создатель существующего, который, собственно, один только и существует в полной мере. Не должен, разумеется. Но мне кажется, что в этом заключается признак совершенства, когда сотворенное выглядит так, как будто оно произошло в ходе естественного процесса.
— Тогда наш мир несовершенен с его шестигранными кубиками.
— Мой, кстати, пропал при крушении, — печально произнес пятый, — и все другие, которые я сделал, и бумаги с рисунками пропали.
Эф оставил рыбу и, ополоснув руки, подошел к своему халату, который сушился, разложенный на камнях.
— И мой тоже пропал, — сообщил он, осмотрев пояс халата, — зато все другое, кажется, на месте. Поэтому нам не придется есть рыбу сырой.
— А что, будет костер? — спросил Бе. — У тебя есть выпуклое стекло, собирающее лучи?
— Нет, — усмехнулся Эф, — обычный набор. Кремень, кресало, трут — вот что я ношу с собой. Трут, конечно, отсырел, но сухого легкого материала здесь не надо искать — вот мох, вот цветочный пух.
Он ударил кремнем о кресало и высек сноп искр.
— Пойду соберу веток для костра, — сказал Бе.
Эф третий когда-то слышал историю про правителя, у которого был талисман, приносящий удачу, — должно быть, камень-помощник. Этот правитель однажды уронил с корабля в море драгоценный перстень, а потом, во дворце, когда повар готовил к ужину только что пойманную рыбу, в животе у нее оказался тот самый перстень, который таким образом вернулся к правителю и подтвердил его удачливость. Вот такая была история, а впрочем, и не совсем такая. Кажется, вспоминал Эф, правитель не уронил в море перстень, а бросил нарочно. И, как будто, он совсем не обрадовался тому, что перстень нашелся. Эти подробности вспомнились, но непонятным оказался смысл истории, ее мораль, если она имелась. Что за ситуация была, в которой такие детали могли иметь место? Память молчала. Бросить перстень в море правитель, пожалуй, мог, желая испытать удачу своего талисмана, но что плохого могло быть в том, что перстень вернулся к хозяину? Темная, одним словом, история.
«А может быть, эта история с перстнем — наша, — подумал третий, — ведь когда потрошил рыбу, что-то жесткое определенно попалось под пальцы».
Эф поднял с земли рыбьи внутренности. Внутри желудка действительно что-то было, он вскрыл острием ножа — это был камень, и Эф узнал в нем свой кубик по светлой прожилке на грани с двумя очками. А одна ли такая рыба в стае? Эф взял свой заостренный прут и подошел к воде. Рыбы стояли на том же месте и смотрели на него из-под воды своими выпуклыми глазами, словно ждали.
Эф без труда добыл одну рыбу и за ней — другую. После этого остальные рыбы уплыли, на их месте он бы уже давно сделал это. В одной рыбе был камень — тот самый, должно быть, который потерял мастер Бе. В другой оказался простой восьмигранный кубик.
Эф сделал с ним то, что подразумевалось, — потряс в ладонях и бросил. Выпало семь очков. Еще и еще раз выпало семь — двенадцать раз подряд. Эф перестал бросать и сидел столько времени, что хватило бы еще двенадцать раз бросить кубик. Потом размахнулся и бросил его в воду — спасибо, больше не надо.
Интересно, — думал Эф, — если бы правитель в тот момент, когда ему принесли найденный перстень, ужинал на берегу моря (можно представить, что сидя на какой-нибудь, к примеру, террасе под пологом или на выступающим над водой балконе), — может быть, он тоже бросил бы этот перстень в воду? Это зависело, конечно, от неизвестных и странных причин, по которым хозяин перстня опечалился, когда узнал о возвращении потерянного. Темны его мысли, думал третий, но и мои не светлее. Если бы кто-нибудь сейчас спросил меня, зачем я выбросил кубик, нашелся бы я, что ответить? Может, сказал бы «довольно чудес», «хватит исключений из правил».
А может, сказал бы другое — что-то вроде того, что выброшенный кубик был попыткой отказаться от той странной игры, которую ему как бы навязывали. Кто навязывал? Прямого ответа на вопрос не было, но за изнанкой событий, с какого-то времени имеющих вид осуществляемого кем-то замысла, словно бы вставала некая личность, свойства которой можно было установить по ее поступкам, и по поступкам этим слишком мелкая, чтобы назвать ее богом. Собрать людей, раскидать их, разделить на три пары, отобрать камни, вернуть камни… был ли хоть какой-нибудь смысл в этом?
Конечно, еще утром у третьего был другой взгляд на то же самое. То есть была цель, толи по собственной воле выбранная, толи внушенная этим самым олицетворенным случаем (не богом, нет). Было доверие к этому случаю, готовность потерпеть в разумных пределах и издержки принять как данность. А после всего последнего хотелось сказать «ну, это уже слишком».
Эф третий был зол на Бе пятого. Не потому, что пятый давал к этому повод, а потому что хотел видеть на его месте человека Ю. То, что человек Ю в результате случившегося расклада оказался в паре с Фа четвертым, было отягчающим обстоятельством.
Третий не выказывал, разумеется, своих чувств ни словом, ни делом. Через пару дней он смирился с обстоятельствами, а еще через короткое время заговорил с пятым о сокровенном.
— Я подумал сейчас о человеке Ю, — сказал третий. — Тебе не кажется, что в нем есть что-то странное?
— Странно то, как ты его называешь, — удивился пятый. — «Человек» — это как-то абстрактно. Кто из нас не человек? Почему бы
