Анфертьев встал страшный, опухший. Глаза у Анфертьева бегали. Стук в виске начал превращаться во что-то членораздельное. Анфертьев прислушался.
Голос в виске стал произносить слова вполне отчетливо.
ГЛАВА 13 КРАЖИ
- Вот солнце - богиня, основательница Японии, мать первого императора. Ее обидел младший брат, бросил шкурку нечистого животного в ее спальную!
Пуншевич закурил и продолжал:
- Богиня в это время ткала. Она рассердилась и скрылась за скалой. Наступила вечная ночь. Боги - ее вассалы - собирались и принялись думать, как поступить, чтобы вызвать ее из-за скалы, чтобы снова появилось Солнце. Устроил пир перед скалой. Долго пели они там и танцевали. Среди них была молодая красавица-богиня. Она принялась танцевать так смешно, что даже обнажалась, появились груди. Боги рассмеялись. Богиня-Солнце не выдержала, ей захотелось узнать, что рассмешило так богов. Она слегка раздвинула скалы. Тогда самые сильные боги бросились и совсем раздвинула скалы и ее заставили выйти. И опять на свете появилось солнце. Она была последней представительницей царствовавшей богиней!
- Что, - спросил он у Жулонбина, - неплохо?
- Очень даже плохо, - мрачно ответил Жулонбин. - Если мы каждому предмету будем посвящать столько времени и от каждого предмета уноситься куда-то вдаль.. .
- Позвольте, - возразил Пуншевич, - я погружаюсь в предмет, а не отвлекаюсь от него.
- Нет уж позвольте, - резко перебил Жулонбин, - что есть этот предмет? Спичечный коробок. Так давайте, рассмотримте его, как спичечный коробок. А вы что делаете? Вы уноситесь в мифологию. Что общего, скажите, между спичечным коробком и тем, что вы мне порассказали? Мы должны классифицировать предметы, изучать предметы, так сказать имманентно. Какое нам дело до всех этих картинок? Ведь мы не дети, которых привлекает пестрота красок и образов. Вот что, дайте мне вашу коллекцию на один вечер.
- Позвольте, - ответил Пуншевич, - вы и так поступаете не совсем корректно. Мы все вносим в общую сокровищницу, а вы даже не внесли и самого пустяшного предмета. Вы все обещаете завтра, завтра принесу, и никогда ничего не приносите.
Руки у Жулонбина дрожали.
Дайте хоть на одну ночь эту коллекцию, - сменил он резкий тон на умоляющий. От волнения он встал. Его лицо носило следы великой горести.
- Не вернет, - подумал Пуншевич, - никак нельзя ему дать. Он жуткий человек, для которого самый процесс накопления является наслаждением. Так, для игрока в карты сперва карты являются лишь средством. Так игрока сперва волнуют доступные в будущем картины и жизнь представляется удивительной. А затем остается только "выиграю или проиграю". Так и писатель, должно быть, сперва пишет, чтобы раскрыть особый мир. Но нет, писатель, пожалуй, сюда не относится.
Умоляя, Жулонбин стоял и горестно перелистывал тетрадку.
- Если вы мне дадите на одну ночь, - сказал Жулонбин, сжимая тетрадку, видно было, что его руки сами хотят спрятать ее в карман, - то тогда завтра я принесу...
Но тут Жулонбин запнулся. Нет, ни за что он не расстанется с брючными пуговицами, с поломанными жучками, с огрызками карандашей, с этикетками от баклажанов, визитными карточками. Жулонбин чувствовал, что он ничего, решительно ничего не принесет завтра и знал, что если эта тетрадка попадет в его комнату, то уж больше никто ее не увидит, что несмотря ни на какие обидные слова, ее у него не выманить.
- Хотя вы и относитесь к вещам совершенно иначе, совсем не так, как мы, но все же я рискну и дам вам на одну ночь эту тетрадку. Но только, чтоб к двенадцати часам она была у меня.
- Спасибо, - сказал Жулонбин радостно, - я честный человек.
Ссутлившись, стараясь не смотреть по сторонам, вернулся Жулонбин в свою комнату и лег в постель.
Вбежала Ираида, укрыла его плечи одеялом.
- Отстань, не мешай, я не люблю.
Ираида захлопала в ладоши и стала приставать:
- Расскажи, как ты любишь? Расскажи, как ты любишь, нет, ты расскажи, как ты любишь.
- Не топай, иди к маме, - сказал Жулонбин.
- А я видела во сне волка, - воскликнула радостно Ираида. - Он меня обнимал, целовал.
- Постой! - Сновидение, - вскричал Жулонбин. - Я совсем позабыл, что решил собирать сны.
И Жулонбин погрузился в мечты о новой огромной области накопления.
Во сне Жулонбин видел, что он борется с Локоновым и отнимает у него накопленные сновидения, что Локонов падает, что он, Жулонбин, бежит в темноте по крышам, унося имущество Локонова.
- А что, если украсть, - подумал Жулонбин, - ведь никто не поверит, что можно украсть сновидения.
Все существо Анфертьева прониклось безотчетными томлением. Волчьими глазами глядели фонари. Они казались Анфертьеву красными угольными точками, улицы казались более темными, чем были они на самом деле, более узкими, панель как бы убегала из-под его ног. Он шел так, если б шел в гору, весь склонившись вперед, он готов был упасть.
Эту песню пел уж не он, сознание покинуло его.
Он пришел в себя. Перед ним сидел Вшивая Горка. В комнате носился пивной чад, знакомые фигуры завсегдатаев бросали слова, исповедывались, дремали, где-то далеко стояла стойка.
Помимо своей воли Анфертьев продолжал свою речь, начатую в бессознании. Он прислушивался к своим словам, как к чему-то чужому.
Он замолчал.
Кругом шли обычные пивные разговоры о службе, ревности, рябчиках и пивных.
Как в трубу ему кричали разные голоса:
- Иду я по городу, мучаюсь и думаю, сколько в городе сейчас людей идут и ревностью мучаются.
- Да ты не мучайся, это старая страсть, направь свои силы на другое, будь мужчиной.
- Излишне доверял своей жене - вот и мучается, - вставил свое слово опухший человек. В женщине нельзя быть уверенным. Мой приятель-шофер свою жену всюду за собой таскает.
- Кто здесь шоферов поносит. Я шофер, вы все здесь мартышки, молчите.
- Да что же ты лезешь своей бледной щекой на мой румяный нос - узнал Анфертьев голос Нерва.
Лица стали выступать из тумана. Анфертьев понял, что Вшивая Горка обращается к нему:
- Лакернем еще.
Анфертьев подставил кружку. Вшивая Горка налил туда спирту. За столик Вшивой Горки и Анфертьева сел мрачного вида человек.
- Эй, - сказал он, - какие теперь игроки! Раньше бывал биллиардные состязания - из-за границы гастролеры приезжали! Помню приехала француженка... всех обыграла, даже Чижикова, лучшего игрока России.
Да, еще во времена НЭПа это доходная статья была. Вот возьмите, хотя бы меня! В 24-25 году я был безработный и ходил без денег. Жил я в Москве. Чтобы сделать деньги, прихожу в клуб к десяти часам. Увидит меня шпана и начнет деньги собирать. Принесет мне рубля три:
- Саша! Играй.
Я к маркеру.
- Мне биллиард!
Маркерский приносит. 2-3 часа - 20-30 рублей. Половину отдаешь шпане, половину себе. А теперь все футбол, бокс - мерзость одна, даже настоящей французской борьбы нет. Помню, французскую борьбу скобари любили.
Говоривший взглянул вдруг пристально на своих собеседников. - Кажись, не туда я сел.
- Посиди парень, ничего, поболтаем, - сказал Вшивая Горка и налил подсевшему спирту в кружку.
- Нагазовался я сегодня.
- Небось, гусыню одолел.
- Кто это там в перчиках вошел.
Вшивая Горка обернулся. Это был Мировой.
- Эх, ноги, - сказал он, подходя к столику и обращаясь к Анфертьеву, Возьми мешок и слетай за полфедором.
Но Анфертьев бессмысленно смотрел на него. "Ноги" были пьяны совершенно.
Опухший и багровый, Анфертьев чувствовал, что он не может больше работать. Голос в виске мешал ему.
С ужасом Торопуло как-то заметил, как пьет Анфертьев. Пьяница уже брал рюмку обеими руками, склонял голову и пил с каким-то страшным благоговением.
Торопуло зашел с Анфертьевым в первое попавшееся кафе. Он хотел напоить горячим кофеем своего друга, уговорить пойти к доктору.
Анфертьев в своем гороховом жар-жакете на рыбьем меху дрожал как пойманный карманник.
Поднятый бывший барашковый воротник плохо защищал его голую шею.
Пьяница был обут в огромные английские военного образца ботинки, у кого-то провалявшиеся лет десять.
Благообразный и величавый в шубе с бобровым воротником спец Торопуло и темный человек, дурно пахнувший после весело проведенной ночи, подошли к буфету.
Торопуло стал читать вывешенный список имеющихся блюд, но буфетчица с усмешечкой уронила:
- Не читайте, напрасно аппетит возбуждаете, все равно ничего нет. Садитесь за столик, что есть, вам подадут.
Инженер и темная личность сели за столик под яркой пальмой, пахнувшей свежей краской.
Подобострастно и бесшумно к ним подкатился старичок - профессионал .
Нежно склонив голову, он страдальчески, спросил, что им угодно.
- Осетрина есть?
- Нет-с, есть только пряники и коржики. Я вам принесу не по пятнадцать копеек, а по двадцать, - шепнул он на ухо дородному спецу, - они получше.
- Ну что ж, штучек десять дайте и кофе.
