Лица приехавших сейчас людей - немолодые интеллигентные - мне понравились. Я оставила их с Ниной Николаевной, а сама ушла хозяйничать в летнюю кухню. Оглянувшись, увидела, что мужчина задержался на крыльце; он был явно и сильно взволнован. И тут я поняла, что совсем недавно видела его. Но где? Крупные черты, густые волосы, характерный профиль - все было очень знакомо.
Посетители задержались. Так бывало не раз. Часто людей, приходивших в Домик, постигал некий шок: простота, сердечность, приветливость и юмор хозяйки Домика, ее рассказы об Александре Степановиче завораживали. Было трудно подняться и уйти. А Нина Николаевна уставала,
Я зашла в комнату Грина, извинилась перед гостями и сказала, что Нине Николаевне пора отдохнуть. Разговор длился более часа, и по тому, как она потянулась ко мне, по ее просиявшему лицу стало ясно, что действительно пора. Отведя Нину Николаевну в ее комнату, я вернулась к смущенным гостям; они стали извиняться за нечуткость, за бестактность, как назвали свою околдованность. Особенно горячо просил прощения человек, лицо которого снова показалось мне недавно виденным. Мы уже стояли во дворе, а он все объяснял, что уйти от Нины Николаевны, кончить разговор с ней было очень трудно. "И разговор отмоем любимом писателе, и сама она - слов нет. Россельс говорил о Нине Николаевне много хорошего, но то, что я в ней сегодня увидел, словами не расскажешь. Придется поверить тому, что тоже говорил Россельс, - именно с Нины Николаевны списаны почти все героини Грина. Россельс... Я насторожилась. "Вы знаете Владимир; Михайловича?" "Да, - ответил незнакомец, - мы встречаемся."
Владимир Михайлович Россельс, московский литературовед, редактировал недавно вышедший шеститомник Грина; в работе над собранием, по просьбе Россельса, принимала участие Нина Николаевна; делала она это с радостью и гордостью. Кроме того при пенсии, которую она получала, - а сумма ее равнялась двадцати одному рублю - работа, предложенная Россельсом, была солидным подспорьем. Возникла дружба. Некоторое время Нина Николаевна жила на даче у гостеприимного редактора. Хорошо знали это хлебосольное, приветливое семейство и мы, ее друзья.
- А вы тоже имеете отношение к литературе? - бестактно полюбопытствовала я.
Человек поморщился: "Все равно вы меня не знаете." Но вежливость превозмогла, "Юрий Домбровский" - представился он. Я потрясение ахнула.
Еще с шестьдесят четвертого года, когда я прочитала в "Новом мире" "Хранителя древностей", роман этот стал одним из моих любимых. Недавно он вышел отдельной книгой, мгновенно разошелся, и только в Старом Крыму я смогла купить несколько экземпляров. В книге был портрет автора. Теперь, наконец, мне стало ясно, кого напоминал наш гость.
Расставаться не хотелось. Мы долго простояли у калитки. Юрий Осипович рассказал, что Грина он любит с детства, что это не просто любовь, а влюбленность, крепнущая с годами; он называл любимые рассказы, потом заговорил о романах, о необычном языке Грина, о психологической глубине его творчества. О том, как помогал ему, Домбровскому, Грин в ГУ Лаге, где Юрий Осипович пробыл долгое годы: мужество его героев, их бескомпромиссность, чистота, стойкость в экстремальных ситуациях - все это не раз вспоминалось и помогало в тяжкие минуты.
- Мне ведь довелось однажды и встретиться с Александром Степановичем, сказал Юрий Осипович. - Это было в Москве летом тридцатого года. И Нину Николаевну тогда видел, тоненькой и молодой. Пытался напомнить ей об этом сегодня, но она забыла. Понятно - столько лет прошло. Встреча была забавной и горькой, но рассказывать долго. Может, напишу о ней.
(Действительно, в 1972 году вышел ленинградский сборник "Воспоминания об Александре Грине", и в нем рассказ Домбровского о встрече с Александром Степановичем.)
- О чем я пишу сейчас? - сказал Юрий Осипович, отвечая на мой вопрос. Будет ли у "Хранителя" окончание? А вот, представьте себе, какая история именно над окончанием его я и работаю.
- Но ваш роман кончается арестом героя.
- Вот я и пишу о том, что за этим последовало. Не напечатают? Что ж, полежит. Подождем.
Мы простились. Машина, развернувшись, уехала. Я стояла у калитки, силясь опомниться, когда ко мне подошла Нина Николаевна и сказала: "Какой удивительный человек приезжал. Знаете, кто это?" "Да, - сказала я, "Хранитель." "А я, старая безмозглая хрычовка, не пригласила его к нам еще, когда мы прощались, не попросила расписаться в книге!"
(Книги отзывов Домика были гордостью Нины Николаевны и читались, как увлекательный роман.)
- Потому что устали, Нина Николаевна.
- Да, совершенно скисла. Не столько от разговоров, не только от них. Как этот человек говорил об Александре Степановиче! Как он знает его книги!
Вечером я читала Нине Николаевне "Хранителя древностей"; она любила, когда ей читали вслух, неизменно вспоминая: "Мне перед сном всегда читал Александр Степанович."
Сейчас она с радостью слушала главы "Хранителя".
Э. Мороз
* * *
Имя Домбровского я впервые услышала от Федора Марковича Левина, бывшего "космополита" и вообще личности примечательной. Он хлопотал об издании книжки с интригующим названием - "Обезьяна приходит за своим черепом". Был 1958 год.
В ту пору в литературу стали возвращаться реабилитированные писатели, в том числе и через редакцию русской советской прозы издательства "Советский писатель", где я работала. Помню, например, появление в нашей единственной комнатенке Олега Васильевича Волкова, очень прямого, очень высокого человека с прозрачными глазами и окладистой бородой. Осанка, манеры, легкое грассирование, эти "дворянские штучки", а главное - доброжелательство, какая-то детская открытость - ничего не вытравили ни лагеря, ни ссылки. Сергей Александрович Бондарин, напротив, - замкнутый, неулыбчивый, внешне робкий и тихий, но, как оказалось впоследствии, очень твердый человек. Еще красивая, но какой-то неприятной красотой, Галина Серебрякова. Несколько раз приходил в редакцию и Александр Исаевич Солженицын, но позже. Все они приходили по-разному.
Юрий Осипович появился в издательстве, как лагерник. Была весна. Он вошел в телогрейке и калошах, кажется, на босу ногу. Черный лохматый чуб падал на лоб, впалые, изборожденные морщинами щеки, с прищуром, веселые, молодые глаза. Вид у него был такой, что казалось - сейчас сунет два пальца в рот и оглушительно свистнет.
Мы были знакомы с Ю. О. по редакции и еще через одного моего друга-ленинградца, историка и литератора Мишу Хейфеца. Когда Миша приезжал в Москву, мы отправлялись к Ю. О.
В 1974 году Мишу Хейфеца посадили. Дело по нынешним временам не стоило выеденного яйца: он и В. Марамзин составили и "самиздали" двухтомник И. Бродского. Миша написал к нему предисловие, естественно, не вполне литературоведческое, было там и про танки, утюжившие Чехословакию, и многое другое. Взяли по доносу одного из соседей по писательскому дому на Новороссийской улице. Началось следствие. Жена его Райка прилетела в Москву - надо было что-то предпринимать, нам казалось тогда, что можно что-то сделать, ну хотя бы для начала найти хорошего адвоката. Но оказалось, что все хорошие адвокаты уже провели к тому времени свои громкие процессы и дисквалифицированы на многие годы вперед. Б. Золотухин, к которому я обращалась, лишился работы более чем на 20 лет. Выяснилось, что адвокатов подследственным КГБ предлагал своих.
Володя Альбрехт, член комитета помощи семьям политзаключенных, написал какое-то воззвание, но оно показалось нам малоубедительным, и мы решили отправиться к Сахарову. Куда еще?..
Андрей Дмитриевич сразу предложил:
- Сегодня в 18 часов я смогу передать за рубеж ваше (жены) обращение к женщинам мира.
Райка растерялась:
- Но ведь меня немедленно выгонят с работы?
- Конечно.
- А можно до шести подумать?
- Подумайте и позвоните.
Мы помчались к Ю. О. На душе было как-то безнадежно скверно: передать обращение - лишить куска хлеба двух малолетних детей, оказаться на улице, не передать - упустить хоть какую-то возможность помочь Мишке. Что делать? Что предпринять?
Решили - надо посоветоваться с Ю. О. С дороги позвонили ему, он велел приезжать.
Минут через сорок мы были у его дома (с улицы Чкалова, т. е. от Курской до Преображенки, а там одну остановочку напрямик до Просторной пешком).
Поднялись на девятый этаж (с площадки, почти от двери, лестница на чердак. Чердак, как мне недавно рассказала Клара, жена Ю. О., сыгравший в их переселении в эту квартиру не последнюю роль. Судьбу переезда решила кошка Кася: ей здесь будет прекрасно - гулять на чердаке по ночам с женихами. Оба они, Ю. О. и Клара, кошатники. Ю. О., подписывая книжку, всегда рисовал кошку, а то и несколько) . Позвонили. На наш звонок никто не ответил. Мы спустились вниз, сели на лавочку у подъезда и стали ждать.
Довольно скоро показался Ю. О. в сопровождении высокой, броско одетой (по нашим понятиям), стройной молодой женщины.
