(410) [...]
(411) Многие мои сверстники, в том числе и я, всю свою сознательную жизнь успешно "косили" от Советской Армии. Распространяться на эту тему я не стану по той же самой причине, по которой писатель Иван Прыжов сжег вторую часть своей "Истории кабаков на Святой Руси". Начальство не должно знать уж совсем всех секретов того, как обыватели ухитряются выживать при всяких, разной степени паскудности режимах.
(412) Довольно неуклюжее словосочетание, обладающее за счет потери красоты фактографической точностью канцелярита.
(413) Медицина в СССР была "бесплатная" и оттого делилась на "хорошую" и "плохую". Не знаю, как в Москве, но в те времена в провинции взяток врачи не брали. Их "благодарили" - в основном коньяком, отчего многие из них начисто спивались. В городе К. имелись не просто хорошие, а, прямо нужно сказать, замечательные врачи. С детства помню доктора по фамилии Рафаэль. Многие из местных светил от греха подальше уехали из Питера и Москвы во время "космополитизма", потому что почти все они, как и Рафаэль, были евреи. В местном мединституте они воспитали новую плеяду хороших врачей. [...] А вот, например, мой медицинский случай - я приехал на родину, как только раскрутилась "перестройка", потому что боялся раньше ехать: провинция, закрытый город, посадят. А на третий день пребывания порвал себе мениск, приобрел "слоновью ногу" и адскую боль. Финн Юкка Маллинен, с которым мы вместе посетили город К. и у которого в начале нашего путешествия украли в поезде штаны, потому что мы с ним напились "Клюквенной" домашнего изготовления, как белорусский партизан, снес меня на своем хрупком плече в больницу, где мне парень-врач тут же гениально оказал помощь: боль прекратилась, ногу целиком заковали в гипс, выдали костыли, и я направился в бывшую партийную гостиницу "Октябрьская" сидеть в кресле и смотреть по кабельному телевидению порнографические фильмы. Навестивший меня на следующий день Юкка Маллинен вгляделся в экран, открыл рот и сказал, что фильмы такого порнонакала у него на родине для показа по телевидению начисто запрещены. И добавил, что теперь верит в необратимость перестройки, потому что "рабочие этого не отдадут назад никогда". [...]
(414, 415, 416, 417) [...]
(418) Вот еще словцо "отношения". "Наши отношения окончательно зашли в тупик", - сказала графиня, нервно ломая пальцы. [...]
(419) и вполне мог бы их закрыть навсегда.
(420) Да мог бы и тысячу раз объяснять. Тут не объяснять надо было, а сделать кое-что, чего я назвать не могу из-за страха перед обвинением в "мужском шовинизме".
(421) Литератор Володя И. поделился со мной сценами из своего первого брака. Он нигде не служил и любил по вечерам читать и писать. Его интеллигентная жена, оттрубив день в НИИ культуры, по вечерам жаждала развлечений. Она подсаживалась к Володе И., строила ему глазки, переворачивала книжку вверх ногами. А когда он не реагировал на эти заигрывания, она суровела и говорила: "Холодно, холодно, Владимир, стало у нас в доме", после чего начинался скандал. В этих сценах и теще досталась неплохая роль. Теща работала "в торговле" и, заглянув к зятю, могла сказать: "Хорошую, хорошую работку мы нашли! И ходить никуда не надо, правда? Вы делом-то когда-нибудь займетесь, Володя? Ведь не мальчик уже".
Именно такую женщину персонаж В. Шукшина заколотил в дощатом сортире гвоздями, за что чуть было не угодил в тюрьму, куда такие суки спровадили миллионы российских ребят, не желающих мириться и с этой разновидностью рабства. Распустили безнравственные коммуняки баб...
(422) словом и делом.
(423) И его вполне можно понять. Ведь трахаться без желания какая радость? Разве это хорошо, трахаться без желания? Да и с желанием, кстати, тоже. Скотство все это, товарищи!
А вообще-то человек существо и на самом деле героическое, правы коммунисты. Желеобразный, наполненный кровью, мочой, слизью, говном и путом, человек, тем не менее, совершает всякие поступки и создает мысли, достойные и более высокой субстанции.
(424) , отчего многие, услышав это слово, тут же хватаются за револьвер. Любовь в СССР могла быть только к СССР. Федот Федотович Сучков рассказал мне, как его посадили. Его приятель, который побывал на фронте и был ранен, шепотом поведал в компании, состоящей из Федота Федотовича и двух литинститутских девушек, что там происходит на самом деле. Одна из девушек, ныне известная старуха писательница И. С., донесла, что малый восхвалял немецкое оружие. (Федот Федотович видел этот донос в деле, когда ему дали перед судом с ним ознакомиться.) Гэбэшники тут же создали из них "антисоветскую террористическую группу" и всех их, кроме доносчицы, засадили за решетку. Я предложил Федоту Федотовичу написать рассказ "Первая любовь", одолжившись названием у Тургенева.
(425) Вот и молодец - наконец решился! У художника Володи Б. есть дядя Казя, тот самый, у которого дочь стала проституткой, а сын бандитом еще при коммунистах. Дядя Казя решил начать новую жизнь, уехал в Крым, купил там себе дом, повесил на стену ковер, а на ковре, в виде сабель, прикрепил два своих костыля. У него была баба-сожительница, которая очень хотела, чтобы инвалид на ней женился, отчего каждый день готовила ему "что-нибудь вкусненькое". Солидный дядя Казя, гордясь ею перед племянником, ставил бабе "оценочки". "Ну что же - борщ у нас сегодня на пятерочку, - солидно говорил он. - А вот котлетки на четверочку с минусом, хлебца в них ты, Валюшенька, явно перебухала". Ну и что же - "Валюшенька" добилась своего, после чего выгнала дядю Казю на улицу, и он теперь при новой власти работает нищим, отдавая половину собранного за день рэкетирам.
Как сказал мне в пивной, что была в Печатниковом переулке на Сретенке, один человек: "Вообще баб нужно бросать и заводить новых. Разницы нет, зато не так скучно". "Взгляд, конечно, очень варварский, но верный" (И. Бродский).
(426) [...]
(427) До чего же все-таки грубы отдельные русские пословицы, прямо нету в них никакого гуманизма и духовности. Вот, например, эта: "Больше плачешь меньше ссышь". Я бы на месте властей заставил каждого толстого русского грубияна в обязательном порядке изучить тонкий французский фильм "Шербурские зонтики", столь любимый интеллектуалами 60-х. С целью увеличения духовности на душу населения.
(428) Нет, ну кроме шуток, товарищи, ну что это такое? Размалюют себе хари свиным и собачьим салом, смешанным с красителями и кошачьей мочой, напомадят губы, зальют ресницы тушью, вставят в уши огромные кольца, на шею нанижут бусы, как туземцы, а потом требуют к себе серьезного, уважительного отношения!
(429) С женщиной толковать о честности? Я вас умоляю, Иван Иваныч!
(430) Правильно Пров Никитич сделал, что послал Ивана Иваныча изучать жизнь. А то он разговаривает с бабой как с равным себе существом. [...]
(431) То есть разрешение иметь дело с сильнодействующими лекарствами, ядами, наркотиками. Раньше и врачи были честные, и медперсонал не продавал лекарства налево, плодя наркоманов.
Так мне, по крайней мере, кажется. Или я просто-напросто постарел и уже ничего не помню. Суровые люди были коммунисты, вроде фашистов. За все, что им было невыгодно, карали строжайшим образом.
(432) Знакомый врач сказал мне, что чаще всего основой женского суицида "от несчастной любви" является грубый шантаж, и, наглотавшись, к примеру, таблеток, несчастная тут же сама звонит в "скорую", которая, если успевает вовремя приехать, промывает самоубийцу сверху и снизу. Хуже, если травятся уксусной эссенцией. Тут уж как кому повезет. Но люди ведь и вообще смертны поголовно. [...]
(433) Советские кабацкие музыканты - это отдельная и очень интересная категория граждан бывшей страны СССР. Вне зависимости от талантливости эти люди обычно хорошо знают жизнь, потому что каждый день общаются с пьяными. [...]
Вспомнил, как я однажды сидел в маленьком ресторанчике сибирского города Минусинска, том самом одноэтажном, что напротив церкви, где венчался Ленин, которого скорей всего тоже кой-кто заставил жениться, и отнюдь не полиция. Раздались шум и брань. Это швейцар не пускал в ресторан мужика в майке и полушубке да к тому же почему-то именовал его японцем, хотя тот был совершенно русского вида: багроволицый, толстомясый. "Куда прешь в таком виде, японец!" - взвыл швейцар. "Но я же только что из бани", - возражал мужик. "А-а, из бани, тогда проходи, что ж ты сразу не сказал", - подобрел швейцар.
(434) [...]
(435) Иван Алексеевич Бунин, ау! Это ведь вы сочинили: "Но у женщины прошлого нет, разлюбила, и стал ей чужой".
(436) Неплохая попытка воссоздания кабацкого мира имеется в фильмах Э. Рязанова "Вокзал для двоих" и Н. Михалкова "Родня". Вообще ресторан в России никогда не воспринимался как место, где только питаются. Ресторан это где "гуляют", пропивают зарплату, честь, совесть, казенные деньги, Родину (с большой буквы). Когда осудили шпиона Пеньковского, который, как сейчас выяснилось, продал на Запад наши ядерные секреты, то не забыли упомянуть, что он был частым посетителем ресторанов. [...]
