XIX
КРОВАВАЯ БАНЯ
Вторник Вербной недели наступил тихо и мирно. Мороз был суровый. Солнышко встало багрово-красное, без лучей, огненным раскаленным шаром выкатилось оно из-за густого, морозного тумана, который клубился над Кремлем и закрывал златые главы его соборов. Чуть проглянуло солнышко, и жизнь городская потекла своею обычною стезею. От застав на рынок нескончаемыми рядами потянулись возы с рыбой, с живностью, со всяким припасом, с щепяным товаром, с муравленой и глиняной посудой, с дровами и рогожами. Купцы в рядах открыли лавки с красным товаром, с шубами, иголками, кушаками, валенками и рукавицами. Около рядов закипел и мелкий разносный торг, крикливый и пестрый, подвижной и угодливый. Нигде не было заметно среди населения никакого особенно неприязненного настроения, каждый шел своей дорогой, спешил по своему делу и занят был своими заботами.
Вот мало-помалу к простолюдинам и толпе серого люда стало примешиваться и другое население. Думный дьяк проехал в расписных санях, обитых ковром и прикрытых медвежьей полостью, боярский сынок промелькнул на поджаром иноходце в нарядной сбруе, бояре один за другим потянулись в думу со своих подворий в просторных каптанах и в кошевнях, запряженных сытыми доморощенными конями в наборной упряжи с колокольцами… Народ боярам низко кланялся, а они в ответ чуть-чуть помахивали верхом своих высоких шапок. Одним словом, все шло самым обычным будничным чередом, и никому даже в голову не приходило, что весь город живет накануне страшной, никем не ожидаемой и непредвиденной грозы…
Около полудня небольшой отряд поляков под начальством ротмистра Козаковского двинулся из Кремля, везя с собою несколько тяжелых стенных орудий, предназначенных к постановке на стенах и башнях Белого города. Орудия везли на дровнях с подсанками, а в дровни впряжено было по четыре и по шесть лошадей. Возчики, сидевшие на лошадях верхом, усердно погоняли их и выкрикивали на все лады, стараясь поддержать ровную и одинаковую тягу коней, но, вероятно, груз был тяжел, не под силу: пар валил от них клубами во все стороны, и весь поезд подвигался медленно… На самом повороте с площади в Ильинку, как раз на Крестце, заставленном густою толпой всякого серого люда, передние дровни вместе с орудием нырнули в глубокий ухаб, хрястнули, затрещали и расползлись под тяжестью груза. Остальные дровни, не остановленные вовремя, наехали на первые, лошади сбились и спутались, произошла невообразимая сутолока и сумятица… Поднялись крики, ругань и польская, и русская, засвистели плети над несчастными измученными лошадьми… Больше всех волновался и кричал пан ротмистр, начальствовавший отрядом:
— Пся кревь! Галганы! Мужики московские! Бить вас треба! Бий их, жолнеры! — ревел он, подскакивая к передовым дровням.
Жолнеры, исполняя панское приказание, сунулись было к возчикам и принялись их тузить, но один из них, здоровенный, кряжистый детина, дал такой отпор двоим жолнерам, что один отлетел от него кубарем в снег, а другой схватился за нос, из которого струей потекла кровь.
Толпа, стоявшая на Крестце, разразилась хохотом.
— Ай да Федюха! Мастак отбиваться! Двоих пересилил!
А Федюха так и застыл на месте, ожидая нового нападения. Но нападения не последовало… Жолнеры попятились. Зато пан Козаковский набросился на толпу:
— Чего вы глотку дерете? Бисовы дзети! Ступайте вси!.. Зараз ступайте!.. Тащите бронь с мейсца!
И он с своего коня размахивал руками, чуть не хватая ближайшего из толпы за шиворот.
— Ну, ну, ты, польская ворона! Не замай! — закричало несколько голосов из толпы. — Не пойдем, проваливай!
И толпа сумрачно попятилась от пушек и сопровождавшего их отряда. Но пан ротмистр не унимался. Он принял это движение толпы за трусость и громче прежнего заревел своим гайдукам по-польски:
— Хватайте москевских мужиков! Бейте их, каналий! Они должны нам помочь! Не до ночи же нам здесь сидеть!
Десятка два жолнеров побойчее бросились к толпе, схватили несколько человек из нее и потащили к передним дровням.
— Ребята! Не выдавай своих! — раздались голоса. Толпа бросилась на жолнеров и отбила от них схваченных. Произошла свалка. Двое остались на месте побитые или смятые. Один из возчиков, лежа на земле, стонал, пытаясь приподняться. Один из жолнеров лежал неподвижно, широко раскинув руки…
Обе стороны попятились, как бы опасаясь дальнейшего кровопролития: они смотрели друг на друга мрачно и злобно, готовые броситься в новую свалку…
Вдруг один из жолнеров рванулся из строя, подбежал к возчику, который стонал и корчился на земле, и хватил его саблею по голове… Тот опрокинулся навзничь, обливаясь кровью…
— Лежачего бьют! Бей их, братцы! Бей! — заревела толпа, к которой отовсюду на крик сбегались новые толпы людей. Пошли в ход поленья, плахи, ставни, мостовины, оглобли от дровней, толпа смяла жолнеров так быстро, что они не успели даже и выстрела сделать.
Кровь полилась ручьем, крики, стоны, рев толпь, бряцанье оружия — все слилось в один страшный, дикий хаос.
Но уже со стен Кремля заметили нежданную схватку, кремлевские ворота отворились, и немцы, занимавшие Кремль, бегом бежали рота за ротою на помощь своим союзникам-полякам, блестя на солнце шишаками и пищалями… Загудел в Кремле набат, подхваченный и другими церквами. Раздались выстрелы, и все чаще, все громче, все грознее загудели раскаты залпов в разных концах площади, не заглушая страшного, раздирающего вопля массы ни в чем не повинных, безоружных и беспощадно избиваемых людей.
XX
ДО ПОСЛЕДНЕГО ИЗДЫХАНИЯ
Чуть только отдаленные раскаты выстрелов и первые звуки набата долетели до романовского подворья, Сенька стремглав бросился в боярские хоромы и прямо к Марфе Ивановне.
Он нашел ее в моленной. Она стояла на коленях рядом с Михаилом Федоровичем, которого не выпускала из объятий, уста ее тихо, чуть слышно шептали:
— Господи! Да будет воля Твоя!
— Государыня! Кони готовы, и добро все, что подороже, скоплено у меня и перевязано, в узлы перевязано… Мешкать некогда! — почти кричал Сенька.
— Я никуда не двинусь отсюда! — твердо ответила Марфа Ивановна. — Я исполню клятву… Буду ждать здесь Ивана Никитича, и тогда обсудим…
— Матушка! Да разве не слышишь, какая там жареха идет?.. Ведь бьют на площади и в Китай-городе… И вся Москва как в котле кипит… Теперь бы нам отсюда и уйти!
— Замолчи! Не смей соблазнять меня! Сказала тебе, что с места не сойду!.. Ступай и жди моего приказа!
И она вновь стала на колени рядом с сыном.
— Боже ты мой! Господи праведный! Что мне делать? — чуть не со слезами прошептал старый слуга, хватаясь в отчаянии за голову. — Видно, уж так тому и быть! — и он, выйдя из моленной, перешел через хоромы и сенями направился к надворному крыльцу, в такой степени погруженный в свои думы, что чуть не наткнулся на Ивана Никитича, который как раз в это время входил в сени с надворья, бледный и перепуганный насмерть.
— Где они? Где? Веди меня к ним скорее! — кричал он Сеньке, с трудом держась и переступая на своих больных ногах.
— Пожалуй, батюшка боярин, сюда пожалуй? — радостно воскликнул Сенька, обрадованный приездом боярина, который должен был вывести его из тяжкого затруднения, и, подхватив Ивана Никитича под руки, он почти потащил его в моленную.
— У меня, батюшка, и кони готовы, и добро боярское все в узлы связано! — шептал он боярину, чувствуя, как у того дрожат руки.
— Ладно, ладно, сейчас и двинемся! — отвечал Иван Никитич, сам даже не отдавая себе отчета в своих словах. Так дошли они до моленной и, войдя в нее, застали Марфу Ивановну и сына ее на прежнем месте на коленях.
— Скорее! Скорее! Собирайтесь! — закричал Иван Никитич, теряя всякое самообладание. — Москва вся поднялась — в Китай-городе и в Белом режутся насмерть! Поляки город поджечь хотят, а нам, боярам, велят собираться в Кремль, не то сгорим, погибнем все! Скорее! — и он беспомощно опустился на лавку.
— Мы готовы за тобой следовать! Веди нас туда, куда тебе укажет Бог и совесть! — твердо сказала Марфа Ивановна, поднимаясь с колен и не выпуская сына из объятий.
Сенька опять подхватил Ивана Никитича под руки и повел его к надворному крыльцу, беспрестанно оглядываясь на Марфу Ивановну и Михаила Федоровича, которые следовали за боярином.
Колымага Ивана Никитича стояла у крыльца. В то время как они в нее усаживались, выстрелы слышались где-то очень близко и крики, стоны, вопли сплошным гулом стояли в воздухе! Где-то уже горело, дым валил из-за домов клубами… Михаил Федорович зажал себе уши, чтобы не слышать криков, и склонился головою на грудь матери.
— Скорее, скорее, в Кремль, к дому Милославского! — крикнул Иван Никитич вершникам, сидевшим на выносной паре.
Колымага тяжело всколыхнулась, сдвинутая с места, и покатилась с подворья за ворота, у которых ожидал ее десяток польских вооруженных всадников, данных боярину для проводов и береженья. Всадники тотчас окружили боярскую повозку и вместе с нею быстро двинулись вперед, направляясь к Тайницким воротам Кремля.
