– А писем еще не получала? – спросила вдруг Надежда Сергеевна.
– Нет, – с тяжелым вздохом отвечала Полинька.
– Завтра твое рожденье.
Полинька смутилась и поспешила оправдать Каютина.
– Верно, в дороге, – сказала она.
– Он писал, что приехал в деревню к своим старым знакомым?
– Да.
– И после уж не писал? Да он тоже ветреник и беспечен, как мой муж.
– Что же делать! Молод еще: остепенится.
– Дай бог!
И Надежда Сергеевна сомнительно покачала головой.
Так они долго толковали, и, наконец, Кирпичова ясно высказала, что боится знакомства Полиньки с горбуном. Полинька звонко смеялась и шутила, что сама начинает чувствовать к нему влечение. -
У окна своей мастерской башмачник прилежно вдергивал снурки в новенькие ботинки. Наконец он поставил их на стол, присел и долго осматривал со всех сторон. Довольная улыбка озарила его лицо; он начал их гладить, потом опять поставил, отошел далеко и любовался. Огромные стенные часы с неуклюжим розаном на циферблате вдруг зашипели, точно их стали поджаривать, и скоро потом прозвучали три печальные и напряженные удара, кончившиеся долгим гуденьем. Башмачник встрепенулся, по пальцам счел часы и, осторожно поцеловав ботинки, как будто они уж были на чьих-нибудь ножках, спрятал их в комод. Потом он оделся, завязал в платок несколько пар башмаков разных фасонов и величин и вышел со двора. Проходя Струнниковым переулком, он все что-то рассчитывал и улыбался… Наконец он вошел в один дом. В небольшой кухне, очень грязной, люди, тоже не очень чистые, толкались и ссорились: кому итти в лавочку за уксусом; а уксус понадобился барыне, которая поссорилась за столом с барином, отчего у нее заболела голова. Кто лизал блюда, снятые с господского стола, кто пил кофе; говорили все разом, и каждый старался перекричать другого. При появлении башмачника крик на секунду умолк; но никто не отвечал на его учтивый поклон. Он поклонился еще и еще – то же безответное презрение. Ссора возобновилась с такими резкими выражениями, что башмачник краснел и морщился, наконец, потеряв надежду, чтоб его заметили, он решился возвысить голос:
– Доложите господам, что башмачник пришел.
– Есть у нас время! подождешь! – крикнула горничная, допивая чашку кофе.
– Мне нужно домой итти, – возразил башмачник.
– Да ступай куда хочешь! кто тебя держит! – подхватил раздраженный, засаленный лакей, которому выпал жребий итти в лавочку. (Ничто в кухне не делалось иначе, как по жребию: каждый отговаривался: "не мое дело!")
Башмачник покорился своей участи. Переминаясь с ноги на ногу, он слушал, как люди бранили своих господ.
– Матрена, а Матрена! – крикнула кухарка, очищая блюдо пальцем, который потом облизывала.
– Что тебе?
– Поди доложи барыне…
И кухарка указала тем же пальцем на башмачника.
– Вот тебе на! поди-ка сама доложи! – провизжала горничная.
– Виданное ли дело: кухарке лезть в комнаты! да и барыня обругает.
– Да тебя давно не бранили, так поди попробуй; я сегодня уж свое получила!
– А зачем не разгладила? сама виновата! – заметила судомойка, выжимавшая что-то у корыта.
– Эй, ворона! ты что раскаркалась? – с презрением возразила обиженная горничная.
Вошла кормилица с грудным ребенком.
– Что же уксусу? – сказала она. – Барыня спрашивает.
– Нету еще, – отвечала горничная.
– Сердится… слышите, сердится! – заметила кормилица и, взяв со сковороды жареную картофелину, сунула ее ребенку в рот. – Поди скажи, что сейчас принесут, – сказала кухарка.
– Не родить же нам! – прибавила горничная. Башмачник попросил кормилицу доложить о нем барыне.
– Сейчас. А вы скоро принесете башмачки моему Алеше?
– На будущей неделе, – отвечал башмачник. Кормилица ушла.
– Матрена, а Матрена, – заметила кухарка, – поди-ка, я думаю, мамка-то насплетничает на тебя барыне?
– Велика важность! – отвечала горничная и с гневом опрокинула допитую чашку.
Кормилица вернулась и повелительно сказала башмачнику:
– Велено после притти!
Бледное лицо башмачника на минуту все вспыхнуло и потом стало еще бледнее.
– Я уж долго ждал, – заметил он взволнованным голосом.
– Барыня велела притти после! – возразила кормилица грубо.
– Когда же? – робко спросил башмачник.
– После!!! – закричали в один голос все бывшие в кухне.
Башмачник опрометью кинулся вон. В глазах его было темно; в ушах звенело роковое "после", и сердце громко билось. Он шел скоро и через полчаса остановился у красивого одноэтажного домика. Увидав, что ставни его заперты, башмачник испугался и оторопел. Будто не веря своим глазам, он ходил мимо домика, всматривался, читал надпись и, наконец, постучался в калитку. Спустя не меньше десяти минут выглянул дворник и грубо крикнул:
– Кого надо?
– Господа здесь еще?
– Слеп, что ли? с неделю, как уехали!
– Как можно! – с испугом возразил башмачник. – Они велели зайти через месяц, а я вот раньше пришел.
– Мало ли что велели! много вас перетаскалось!.. Говорят тебе, с неделю, как уехали.
Так прикрикнул дворник на бедного башмачника! Карл Иваныч повесил голову и стоял в нерешимости.
– Ну, жди, коли охота есть! месяцев через шесть воротятся! – сказал дворник и, бросив на него презрительный взгляд, захлопнул калитку.
Стук калитки образумил башмачника; он осмотрелся и скорым шагом пошел прочь.
Через час Карл Иваныч взбежал по темной и узкой лестнице в самый верх огромного пятиэтажного дома и, тихо отворив единственную дверь чердака, вошел в прихожую с стеклянной перегородкой, за которой находилась кухня. Навстречу ему вышла седая старушка и с ласковым поклоном указала на дверь во внутренние комнаты. Башмачник вошел в небольшую, чистую комнату, убранную очень бедно; в ней было человек пять детей: кто пел, кто бегал, а самый маленький ползал по полу, на котором сидела девочка лет девяти и штопала детские чулки, поминутно поглядывая на своего брата, тянувшегося за игрушкой.
Увидав Карла Ивановича, дети кинулись к нему с радостным криком: "Башмаки новые принесли!.." В одну минуту Карл Иваныч наделил их – кого сапожками, кого башмаками, и дети любовались обновками. Вошла пожилая женщина, бледная и печальная; дети тотчас обступили ее, крича: "Мама! Посмотри, новые башмаки!"
– Хорошо; не кричите!.. Здравствуйте, Карл Иваныч! вы детям принесли башмаки?
– Да-с; извольте хорошенько примерить, впору ли?
Дети расхаживали по комнате, любуясь своими ножками:
– Всем впору, – сказала их мать и замялась.
Башмачник тоже медлил завязывать свой узел.
– Я… я вас хочу просить… подождать деньги, – нерешительно сказала печальная женщина.
Башмачник побледнел.
– Нельзя ли хоть сколько-нибудь? – спросил он умоляющим голосом.
Печальная женщина сильно смутилась и молча пошла в другую комнату. Скоро она вернулась в сопровождении худого, почти зеленого, сгорбленного мужчины.
– Извините… подождите немножко, – сказал он с страшным кашлем, который заглушал его слова. – Я, видите, заболел: так, знаете, поиздержался на леченье. А вот, – продолжал он с улыбкой, которую странно и больно было видеть на его изнурённом, поблекшем лице, – вот я скоро оправлюсь, так…
Сухой кашель, хватавший за душу своим звонким дребезжаньем и стоном, помешал ему договорить.
Башмачник так сконфузился, что начал просить извинения и кланяться; слезы дрожали на его ресницах. Он торопливо ушел и, спускаясь с лестницы, уже не удерживал больше слез, которые обильно потекли по его щекам.
– Карл Иваныч! Карл Иваныч! – послышалось сверху.
Башмачник воротился. Бледная женщина встретила его.
– Извините, – сказала она, подавая ему десять рублей, – ей-богу, больше ни гроша нет!
– Нет-с, не, надо… я после приду!
И башмачник замотал головой; но глаза его не могли оторваться от денег.
– Возьмите, пожалуйста! только подождите остальные.
– Виноват… очень нужно! я, впрочем, могу…
Башмачник боролся с самим собой. Наконец он протянул руку, которая дрожала, и взял деньги.
– Благодарю, очень благодарю!.. извините… я очень благодарен!
И он без конца извинялся и благодарил бедную женщину, которая отдала ему последние деньги.
Через минуту башмачник радостно бежал к Гостиному двору. Вдруг что-то попалось ему под ноги и далеко отлетело вперед. То был портфель с бумагами и деньгами. Башмачник прищурился, увидав столько денег в своих руках; голова его закружилась. Подумав, он вынул двухсотенную бумажку… но вдруг весь содрогнулся, поспешно сунул ее назад и стал оглядывать улицу. Завидев черневшую вдали фигуру, он пустился за ней и скоро догнал человека пожилых лет, с величавой и строгой наружностью, хорошо одетого и вооруженного палкой с золотым набалдашником.
– Ваше благородие! – крикнул башмачник задыхающимся голосом.
Но величавый господин не слыхал его и шел своей дорогой.
