знали, какую мороку они взваливают на плечи остающихся, они сто раз подумали бы, прежде чем умирать. Но на этот раз, благодаря нашим связям, удалось все оформить как нельзя лучше. Пожалуйста, приходите на похороны, если, конечно, это зрелище вас не угнетает. Для меня, например, это прямо нож в сердце. Могла бы, не пошла бы. Но мое положение безвыходное. А вы можете выбирать. Хотя я хотела бы, чтобы вы пришли. Вы ведь в некотором смысле родственник.
Господь с вами, искренне, но деликатно возмутился Привалов, конечно же, я приду. Даже если бы я не был знаком с покойной Бэллой Моисеевной, все равно пришел бы. Ну, а после того, что произошло, какие могут быть разговоры. Ведь страшно подумать, что я, вероятно, был последним человеком, который с ней разговаривал. Я долго буду помнить теперь этот разговор. Как жаль, как жаль.
Да, последний, задумчиво согласилась Кочергина. В этом есть что-то символическое.
Звучало обнадеживающе, размышлял несколько после Привалов. Чем дольше, тем больше ему казалось, что эта странная дама скажет-таки ему то, что он так хотел услышать от старухи графини. Возможно, это как раз в ее намекающем поведении он верно унюхал фактические основания для своей версии разговора с графиней, предсмертного разговора. Протяни графиня на пять минут дольше, может быть, она это и сказала бы. А может быть, она сказала? Хорошо ли я помню, о чем мы тогда говорили? Привалов морщил лоб, чесал за ухом и вспоминал, вспоминал. Получалось неплохо. Он вспомнил даже голос Гвоздецкой, ее интеллигентное пришептывание, он видел ее желтые глаза, и в них кое-что можно было прочесть. Не сказала — так подумала. Хотела сказать. Сказала. Почти сказала. Можно считать, что сказала. Можно. Так и будем считать. Так и будем. На том и стоять будем. Воля покойника — закон. Надо уважать покойников. Привалов хорошо относился к покойникам. Покойники — капитал. Покойники помогают жить. В конце концов, что собой представляло бы общество без покойников? Стадо баранов. Сборище жлобов. Великая вещь — традиция. Великая вещь — культура. Культура должна принадлежать людям, кому-то из людей, нам. Она ни в коем случае не должна доставаться им. Они никто. Они самозванцы. Мы носители.
Так прошла суббота, а в воскресенье Привалов взял ноги в руки и отправился на похороны. Народу пришло много. Один гаишник в форме с мохнатыми седыми бровями, похожий на артиста Яншина, все время стоял у гроба и шевелил губами. Молится, что ли, подумал Привалов. Вампир этакий. Сидел бы дома.
Много еще было таких, которым лучше бы дома сидеть, не шляться по чужим похоронам, а тихо ждать своих собственных. Они медленно ходили по одному, ни с кем не здороваясь, и только время от времени поглядывая, поглядывая, ну чего не видели, старые калоши? Но были и молодые растущие силы, какие-то с виду экскурсоводы, гитаристы и полуевреи любой профессии, все одинаково смышленые и как-то нагло вежливые. Мелькнуло несколько знакомых лиц, знаменитый диссидентский писатель, дочка министра не то сельского хозяйства, не то путей сообщения, кинорежиссер второго ряда и интеллигенция, интеллигенция, иктеллигенцня.
А этот профессор что тут делает? Привалов прямо налетел на живот жирного литературоведа, вечного своего друга-непрпятеля Зосимова, крупнейшего специалиста по русскому модернизму, отчасти делившего с Приваловым свистуновские угодья. Зосимов был акула. Привалов понял, что второй свистуновский архив не совсем уж тайна.
Пронюхал Зосимыч, пронюхал, услыхал Привалов ехидный шепот у себя за спиной. Это был академик, при всем параде, в шляпе, с тростью. Рядом с ним стоял толстячок с изможденной физиономией и умоляющими глазами. Э, подумал Привалов, это, наверное, клоун-шопенгауэрианец, тьфу, ну и специальность у него, не выговоришь. Взглядом он попросил академика познакомить.
Миша Привалов, представил его академик, прошу любить и жаловать, а это Валериан Федосеевич Беспутин, тоже неплохой человек.
Поп-магнетист, ахнул Привалов, надо же так промахнуться. Вот и верь после этого людям. Чего только на Енешность не напустят.
Наверное, вы меня иначе себе представляли, проворковал сибирский знахарь, причем Привалов заметил, что мольба в его мутноватых глазках мгновенно заменилась другим выражением, от которого Привалову стало не по себе. Привалов поежился.
Беспутин стрельнул глазами на академика, и того как бы не бывало. Ну и ну, подумал Привалов, действительно специалист, а говорят, что таких не бывает. Беспутин же не зря прогнал академика. Он хотел поговорить. Привалов насторожился.
А вы, говорят, последним с Бэллой беседовали, начал Беспутин, и, говорят, она имела до вас серьезный, серьезный разговор. Я понимаю Бэллу, очень понимаю. Когда речь идет о таком деле, к кому же обратиться, как не к вам. Признаться, и я хотел с вами проконсультироваться. У нас с вами общие интересы. Ведь вы, как нам известно, самый большой специалист по Свистунову.
Беспокойство Привалова возросло. Беспутин, между тем, продолжал. Знаете ли, Бэлла мне кое-что рассказывала про свой архив. Я, конечно, не специалист, хотя как сказать. Сдается мне, в этом архиве больше материалов по моей части.
А вы по какой, собственно, части, спросил Привалов. Вопросик прозвучал ехидно, и Привалов тут же спохватился. Беспутина дразнить было нельзя. Беспутин был порядочный гусь.
Но было поздно. Гусь ловил на лету. И невольное ехидство Привалова мимо ушей не пропустил. Я по церковной части, сказал он задумчиво, что, не нравится?
Привалов чуть-чуть засмеялся. Иу почему же, часть неплохая, как можно более серьезным тоном согласился он. Сейчас сильно идет в гору.
Беспутин махнул рукой. Не так быстро, как хотелось бы, деловито оценил он, но в определенных кругах не медленно. Однако масла в огонь подлить всегда не мешает. Бэллин архив подоспел очень кстати. Теперь надо думать, что можно из него извлечь.
Мы извлечем из него то, что из него извлекается, в тон Беспутину сказал Привалов. Ничего не могу сказать, пока не увижу документы. А вы, как я понимаю, в архив уже заглянули.
Было немного, не стал скрываться Беспутин. Даже кое-что с графиней обсуждал, и мы, правду сказать, уже имели некоторые планы. Надо заметить, молодой человек, ее мировоззрение за последнее время существенно изменилось.
Мне трудно судить, поскольку я не знал, какое у нее было раньше. Привалов старался не грубить, но держался суховато, потому что магнетизер с его намеками Привалову не нравился. С ним у меня будут порядочные разногласия, прикидывал он в уме, может быть, даже и борьба. По всему видать, хочет моего Свистунова к попам утянуть.
Привалов не любил попов. Во-первых, он был убежден, что они все были гаишники. Во-вторых,
