мы, казалось, навек расстались с развалкой на Софиевской и расстались с Эмилькой, так ничего, на самом деле, не зная о ней и не надеясь узнать – ни имени ее настоящего, ни как она оказалась в развалке, ни почему рисковала жизнью, спасая еврейскую семью.
Но вдруг, неожиданно, в интернете появилось интервью с известным одесским архитектором, Игорем Бесчастным, который, на удивление, вспоминает и о нашей Эмильке.
Как оказалось, Игорь много лет уже живет в Нью-Йорке, но не может забыть о своем родном городе и о юности, проведенной в оккупированной Одессе. Мы пытались связаться с ним, но, к сожалению, не сумели и знаем сегодня только то, о чем рассказал он в интервью.
В те давние дни 18-летний Игорь вместе с родителями проживал в квартире своего деда – легендарного главного архитектора Одессы Михаила Бесчастного.
Дом их стоял на той же Софиевской улице, рядом с нашей развалкой, и Игорь хорошо знал Эмильку, которую он называет русским именем Лена.
Лена, вспоминает он, после того, как дом ее разбомбили, вынуждена была покинуть свою разрушенную квартиру и заняла одну из комнат в квартире Бесчастных.
Какое откровение для нас!
Оказывается, что Эмильке вовсе не нужно было жить в развалке, в ее распоряжении была комната в квартире Бесчастных, и в развалке жила она временами и только ради нас, евреев, которых она укрывала.
Вспоминает Игорь: «Такую же роль для семьи архитектора Исидора Брейтбурда и его жены Натальи Тырмос сыграла наша соседка Лена. Не успев эвакуироваться, они прятались от румын в соседнем доме по ул. Софиевской, 17, и Лена заботилась о них. Мы знали об этом и иногда передавали им пищу».
Вот так неожиданно мы узнали, что и благородная семья Бесчастных принимала участие в нашем спасении.
С горечью вспоминает Игорь о трагической гибели Эмильки: «К сожалению, эта литовская женщина трагически погибла, ее нашли удушенной в развалинах, страшная смерть».
Видимо, наша квартира в конце концов все-таки обвалилась и мертвое тело Эмильки попало в развалины, поскольку ее изнасиловали и удушили еще наверху, в квартире.
К несчастью, свидетелем этого преступления была пятилетняя Ролли.
От Ролли: Развалка кончилась
Одесса, 17 марта 1942 г., вечер Развалка на Софиевской 153 дня и ночи под страхом смерти
Эмилька сказала, что не может нас больше УК-РЫ-ВАТЬ.
Она прибежала с базара вся красная и сразу стала руками размахивать:
«Бабы на базаре балакают, что из гетто на Слободке всех жидов… Ой, звыняйте, Наталия, – всех еврэев… Из гетто на Слободке всех еврэев, это, уже, угнали…»
Вот поэтому и еще потому, что зимы уже нет и весна, Эмилька не может нас УК-РЫ-ВАТЬ.
А тут еще наша развалка кончилась.
Снег начал таять, и из развалки пошел ЗАПАХ.
«Это от мертвяков, – сказала Эмилька. – Их зимой из-под снега никто не вытаскивал, а теперь они вон как развонялись. Теперь развалку будут рас-чи-щать».
Так что развалка кончилась, и мы теперь должны перейти на другое МЕСТО.
«Тебе там понравится, – уговаривал меня папа. – Это деревня такая – Дерибасовка называется. Там корова есть, и курочки, и огород. Я буду работать на огороде, а ты будешь мне помогать».
Ладно, уже! Я согласилась.
Вечером Тася переведет папу в Дерибасовку.
А я останусь с Эмилькой.
До завтра, до утра.
Я уже совсем собралась плакать, а папа снова стал меня уговаривать: «Ну же, не плачь. Завтра утром Тася тебя заберет. Помни. Завтра утром. Я буду тебя ждать в Дерибасовке, и мы с тобой сделаем из бумаги змея. С большим хвостом. Хорошо?»
Папа уже одет – в ватнике и в шапке с ушами.
Он берет меня на руки и подсаживает на антресоли, а сам машет рукой Эмильке и идет к двери. Тася за ним.
«Смотрите же, – говорит она Эмильке, – заприте хорошенько дверь и придвиньте комод».
Эмилька сердится: «А то я не знаю!»
Ушли. Эмилька крестит за ними воздух. Вздыхает.
Кутается в свой драный халат и шаркает в свою комнату.
Я знаю, сейчас она заберется на свою кровать с бомбочками, возьмет свою любимую маленькую книжечку – МОЛИТ-ВЕНИК называется, и будет долго читать в ней шепотом.
Потом она потушит коптилку.
И наступит ночь…
От Ролли: Листок из молитвенника
Одесса, ночь с 17 на 18 марта 1942 г. Развалка на Софиевской 153 дня и ночи под страхом смерти
«Не трогайте меня! Не тро-гай-те ме-ня!»
«Ах ты сука! Ах ты старая сука!»
Что это? Кто это?
Нужно проснуться. Открываю глаза.
Темно. Я на антресолях. А внизу шум какой-то и крик.
Вспоминаю. Папа ушел вчера вечером вместе с Тасей на другое МЕСТО. А я должна сидеть здесь на антресолях тихо-тихо и ждать Тасю – утром она меня заберет и отведет к папе…
Внизу все еще кто-то кричит и ругается.
Поднимаюсь тихонечко, становлюсь на коленки и заглядываю в щелочку в стене, там, где штукатурка от бомбежки отвалилась.
Отсюда, сверху, мне вся Эмилькина комната видна.
Там светло. Горит коптилка, и дядьки чужие какие-то вокруг стола бегают – ловят Эмильку. В «салки» они, что ли, играют? Два дядьки? Или даже три?
«Куда дела, стерва? Куда де-ла?» — это они на Эмильку ругаются.
«Нету у меня ничего! Ни-че-го не-ту! Забрали. Ушли. Унес-ли-и!» — это Эмилька визжит.
Ой-ой, что-то, кажется, стукнуло здесь внизу, на кухне.
Кто-то, кажется, сюда на кухню зашел.
Светит фонариком.
Я залезаю поглубже в антресоли, под самую стеночку.
Сижу. Не плачу. И даже в щелочку не заглядываю, а то штукатурка сыплется и шуршит.
Вот снова трах-х…
Это, наверное, табуретка упала, и что-то дзинькнуло и разбилось.
Ох, как Тася будет сердиться!
Она всегда сердится, когда я разбиваю.
Ну вот, фонарик погас. Наверное, этот кто-то вышел из кухни.
Встаю на коленки и снова заглядываю в щелочку.
Эмилька уже не бегает и не визжит
Лежит на полу и громко так акает: «А-а-ааа…»
А дядька, который раньше в «салки» с нею играл, теперь сел на нее прямо верхом и скачет, как на лошадке.
Я смотрю и смотрю на Эмильку, и вижу: тяжело ей, наверное, возить дядьку этого. Вот она даже акать перестала и свой МОЛИТ-ВЕНИК из рук выпустила, и он валяется рядом с ней на полу.
Но дядьке, кажется, надоело скакать. Он слез с Эмильки и стал штаны свои зеленые подтягивать. И те два, другие, тоже, кажется, куда-то торопятся. Бегают по комнате, собирают вещи разные, завязывают их в простыню.
Ого-го, какой огромный узел
