Между тем дальний от меня конец залы, под галереей для оркестра, выказывал зрелище, где его творец сошел из поражающей красоты к удовольствию точного и законченного впечатления. Пол был застлан сплошь белым мехом, чистым, как слой первого снега. Слева сверкал камин литого серебра с узором из малахита, а стены, от карниза до пола, скрывал плющ, пропуская блеск овальных зеркал ковром темно-зеленых листьев; внизу, на золоченой решетке, обходящей три стены, вился желтый узор роз. Эта комната или маленькая зала, с белым матовым светом одной люстры, – настоящего жемчужного убора из прозрачных шаров, свесившихся опрокинутым конусом, – совершенно остановила мое внимание; я засмотрелся в ее прекрасный уют, и, обернувшись наконец взглянуть, нет ли еще чего сзади меня, увидел, что Дюрок встал, протянув руку к дверям, где на черте входа остановилась девушка в белом и гибком, как она сама, платье, с разгоревшимся, нервно спокойным лицом, храбро устремив взгляд прямо вперед. Она шла, закусив губку, вся – ожидание. Я не узнал Молли, – так преобразилась она теперь: но тотчас схватило в горле, и все, кроме нее, пропало. Как безумный, я закричал:
– Смотрите, смотрите! Это Молли! Она пришла! Я знал, что придет!
Ужасен был взгляд Дюрока, которым он хватил меня, как жезлом. Ганувер, побледнев, обернулся, как на пружинах, и все, кто был в зале, немедленно посмотрели в эту же сторону. С Молли появился Эстамп; он только взглянул на Ганувера и отошел. Наступила чрезвычайная тишина, – совершенное отсутствие звука, и в тишине этой, оброненное или стукнутое, тонко прозвенело стекло.
Все стояли по шею в воде события, нахлынувшего внезапно. Ганувер подошел к Молли, протянув руки, с забывшимся и диким лицом. На него было больно смотреть, – так вдруг ушел он от всех к одной, которую ждал. «Что случилось?» – прозвучал осторожный шепот. В эту минуту оркестр, мягко двинув мелодию, дал знать, что мы прибыли в Замечательную Страну.
Дюрок махнул рукой на балкон музыкантам с такой силой, как будто швырнул камнем. Звуки умолкли. Ганувер взял приподнятую руку девушки и тихо посмотрел ей в глаза.
– Это вы, Молли? – сказал он, оглядываясь с улыбкой.
– Это я, милый, я пришла, как обещала. Не грустите теперь!
– Молли, – он хрипло вздохнул, держа руку у горла, потом притянул ее голову и поцеловал в волосы. – Молли! – повторил Ганувер. – Теперь я буду верить всему! – Он обернулся к столу, держа в руке руку девушки, и сказал: – Я был очень беден. Вот моя невеста, Эмилия Варрен. Я не владею собой. Я не могу больше владеть собой, и вы не осудите меня.
– Это и есть фея! – сказал капитан Орсуна. – Клянусь, это она!
Дрожащая рука Галуэя, укрепившего монокль, резко упала на стол.
Дигэ, опустив внимательный взгляд, которым осматривала вошедшую, встала, но Галуэй усадил ее сильным, грубым движением.
– Не смей! – сказал он. – Ты будешь сидеть.
Она опустилась с презрением и тревогой, холодно двинув бровью. Томсон, прикрыв лицо рукой, сидел, катая хлебный шарик. Я все время стоял. Стояли также Дюрок, Эстамп, капитан и многие из гостей. На праздник, как на луг, легла тень. Началось движение, некоторые вышли из-за стола, став ближе к нам.
– Это – вы? – сказал Ганувер Дюроку, указывая на Молли.
– Нас было трое, – смеясь, ответил Дюрок. – Я, Санди, Эстамп.
Ганувер сказал:
– Что это… – Но его голос оборвался. – Ну, хорошо, – продолжал он, – сейчас не могу я благодарить. Вы понимаете. Оглянитесь, Молли, – заговорил он, ведя рукой вокруг, – вот все то, как вы строили на берегу моря, как это нам представлялось тогда. Узнаете ли вы теперь?
– Не надо… – сказала Молли, потом рассмеялась. – Будьте спокойнее. Я очень волнуюсь.
– А я? Простите меня! Если я помешаюсь, это так и должно быть. Дюрок! Эстамп! Орсуна! Санди, плут! И ты тоже молчал, – вы все меня подожгли с четырех концов! Не сердитесь, Молли! Молли, скажите что-нибудь! Кто же мне объяснит все?
Девушка молча сжала и потрясла его руку, мужественно обнажая этим свое сердце, которому пришлось испытать так много за этот день. Ее глаза были полны слез.
– Эверест, – сказал Дюрок, – это еще не все!
– Совершенно верно, – с вызовом откликнулся Галуэй, вставая и подходя к Гануверу. – Кто, например, объяснит мне кое-что непонятное в деле моей сестры, Дигэ Альвавиз? Знает ли эта девушка?
– Да, – растерявшись, сказала Молли, взглядывая на Дигэ, – я знаю. Но ведь я – здесь.
– Наконец, избавьте меня… – произнесла Дигэ, вставая, – от какой бы то ни было вашей позы, Галуэй, по крайней мере, в моем присутствии.
– Август Тренк, – сказал, прихлопывая всех, Дюрок Галуэю, – я объясню, что случилось. Ваш товарищ, Джек Гаррисон, по прозвищу «Вас-ис-дас» и ваша любовница Этель Мейер должны понять мой намек или признать меня довольно глупым, чтобы уметь выяснить положение. Вы проиграли!
Это было сказано громко и тяжело. Все оцепенели. Гости, покинув стол, собрались тучей вокруг налетевшего действия. Теперь мы стояли среди толпы.
– Что это значит? – спросил Ганувер.
– Это финал! – вскричал, выступая, Эстамп. – Три человека собрались ограбить вас под чужим именем. Каким образом, – вам известно.
– Молли, – сказал Ганувер, вздрогнув, но довольно спокойно, – и вы, капитан Орсуна! Прошу вас, уведите ее. Ей трудно быть сейчас здесь.
Он передал девушку, послушную, улыбающуюся, в слезах, мрачному капитану, который спросил: «Голубушка, хотите, посидим с вами немного?» – и увел ее. Уходя, она приостановилась, сказав: «Я буду спокойной. Я все объясню, все расскажу вам, – я вас жду. Простите меня!»
Так она сказала, и я не узнал в ней Молли из бордингауза. Это была девушка на своем месте, потрясенная, но стойкая в тревоге и чувстве. Я подивился также самообладанию Галуэя и Дигэ; о Томсоне трудно сказать что-нибудь определенное: услышав, как заговорил Дюрок, он встал, заложил руки в карманы и свистнул.
Галуэй поднял кулак в уровень с виском, прижал к голове и резко опустил. Он растерялся лишь на одно мгновение. Шевеля веером у лица, Дигэ безмолвно смеялась, продолжая сидеть. Дамы смотрели на нее, кто в упор, с ужасом, или через плечо, но она, как бы не замечая этого оскорбительного внимания, следила за Галуэем.
Галуэй ответил ей взглядом человека, получившего удар по щеке.
– Канат лопнул, сестричка! – сказал Галуэй.
– Ба! – произнесла она, медленно вставая, и, притворно зевнув, обвела бессильно высокомерным взглядом толпу лиц, взиравших на сцену с молчаливой тревогой.
– Дигэ, – сказал Ганувер, – что это? Правда? Она пожала плечами и отвернулась.
– Здесь Бен Дрек, переодетый слугой, – заговорил Дюрок. – Он установил тождество этих людей с героями шантажной истории в Ледингенте. Дрек, где вы? Вы нам нужны!
Молодой слуга, с черной прядью на лбу, вышел из толпы и весело кивнул Галуэю.
– Алло, Тренк! – сказал он. – Десять минут тому назад я переменил вашу тарелку.
– Вот это торжество! – вставил Томсон, проходя вперед всех ловким поворотом плеча. – Открыть имя труднее, чем повернуть стену. Ну, Дюрок, вы нам поставили шах и мат. Ваших рук дело!
– Теперь я понял, – сказал Ганувер. – Откройтесь! Говорите все. Вы были гостями у меня. Я был с вами любезен, клянусь, – я вам верил. Вы украли мое отчаяние, из моего горя вы сделали воровскую отмычку! Вы, вы, Дигэ, сделали это! Что вы, безумные, хотели от меня? Денег? Имени? Жизни?
– Добычи, – сказал Галуэй. – Вы меня мало знаете.
– Август, он имеет право на откровенность, – заметила вдруг Дигэ, – хотя бы в виде подарка. Знайте, – сказала она, обращаясь к Гануверу, и мрачно посмотрела на него, в то время как ее губы холодно улыбались, – знайте, что есть способы сократить дни человека незаметно и мирно. Надеюсь, вы оставите завещание?
– Да.
– Оно было бы оставлено мне. Ваше сердце в благоприятном состоянии для решительного опыта без всяких следов.
Ужас охватил всех, когда она сказала эти томительные слова. И вот произошло нечто, от чего я содрогнулся до слез; Ганувер пристально посмотрел в лицо Этель Мейер, взял ее руку и тихо поднес к губам. Она вырвала ее с ненавистью, отшатнувшись и вскрикнув.
– Благодарю вас, – очень серьезно сказал он, – за то мужество, с каким вы открыли себя. Сейчас я был как ребенок, испугавшийся темного угла, но знающий, что сзади него в другой комнате – светло. Там голоса, смех и отдых. Я счастлив, Дигэ – в последний раз я вас называю «Дигэ». Я расстаюсь с вами, как с гостьей и женщиной. Бен Дрек, дайте наручники!
Он отступил, пропустив Дрека. Дрек помахал браслетами, ловко поймав отбивающуюся женскую руку; запор звякнул, и обе руки Дигэ, бессильно рванувшись, отразили в ее лице злое мучение. В тот же момент был пойман лакеями пытавшийся увернуться Томсон и выхвачен револьвер у Галуэя. Дрек заковал всех.
– Помните, – сказал Галуэй, шатаясь и задыхаясь, – помните, Эверест Ганувер, что сзади вас не светло! Там не освещенная комната. Вы идиот.
