Андрий [рассмотрел] уже давно видел дом, непохожий на другие и, как казалось, строенный каким-нибудь италианским архитектором. Он был в два этажа. Окна нижнего этажа были обведены гранитными карнизами. Верхний этаж был <выше> первого и [[представлял длинную галлерею]] весь состоял из арок, образовавших галлерею; между ними проходили красивые решетки. Наружная широкая лестница [выходившая] из крашеных кирпичей выходила [на улицу] на самую площадь; [внизу ее] у ног ее сидело по одному часовому, которые картинно и симметрически взявшись [за стоящие тяжелые и длинные] за длинные алебарды, другою поддерживали наклоненную свою голову и казались мастерски произведенными изваяниями. Они не спали и не дремали, но, казалось, были нечувствительны ко всему и даже не обратили внимания на восходивших по лестнице. На верху лестницы сидел какой-то офицер <1 нрзб.>, державший в руках молитвенник. [Ему [Пропуск в рукописи. ] что он сперва] Они вступили в первую комнату, служившую <передней>, наполненную сидевших в разных положениях солдатов, слуг и прочей дворни, какой, как известно, была немалая бездна у каждого польского вельможи. Слышен был сильный чад погаснувшей светильни; другая горела, не смотря на утро, уже давно глядевшее в большое решетчатое окно. Андрий [прямо уже] было хотел <войти> в огромную дверь, украшенную гербом и множеством лепных украшений, но татарка дернула его за руку и указала маленькую дверь в боковой стене. Этою дверью вышли они в коридор, из него — в комнату, которую <он> не мог рассмотреть; сквозь щель ставень проходивший свет тронул кое-где малиновый занавес, позолоченный карниз и живопись на стене. Здесь татарка сказала Андрию подождать и отворила дверь в другую комнату, откуда блеснул свет огня.
Он услышал шопот и голос, от которого всё потряслось у него. И через минуту татарка дала знак, что может войти. Он видел, как мелькнула стройная женская фигура с длинною роскошною косою, упавшею на поднятую руку к верху. Он почти не помнил, как взошел. Дверь за ним затворилась. В комнате горели две свечи; лампа перед, образом, столик с ступеньками для преклонения коленей во время молитвы и на нем развернутая книга, — это бросилось ему вскользь, покамест глаза его отыскивали ее. Но она стояла перед ним. Что-то выразилось во всем ее легком движении и фигуре, как будто бы она хотела броситься к нему и вдруг остановилась. Он вперил на нее глаза и остался пораженным на месте: он не такою ожидал ее видеть. Это была не та, совершенно не та, и тени не было похожего на ту, но вдвое прекраснее и чудесней была она теперь, чем прежде. [Что-то полное] Какое-то полное чувство [светилось] выражалось в ее поднятых глазах, не отрывки, не замена, но чувство, оно само всё нар<ужу>. Слезы не высохли и облекли влагою глаза, сообщив им бриллиантовый, проходящий душу блеск. Грудь, и шея, и плечи заключились в те прекрасные границы [не дописано?], кудри, которые разносили [в рукописи: разносились] по лицу ее тень, теперь обратились в густую роскошную косу, которая частью была подобрана и частью разлеталась. Тогда еще было в ней что-то не конченное, не выполненное; теперь это было произведение, которому художник дал последний удар кисти. То была прелестная ветренная девушка, это была красавица, женщина во всей красоте, и все черты ее, казалось, изменились совершенно. Напрасно силился он в них отыскать хоть одну из тех, которые носились в памяти — ни одной не было. Бледность, изнеможение видны были на лице; но ничто не изменило чудесной красы ее. Напротив, казалось, как будто бы она придавала ей что-то стремительно [[неотраз<имое>] сильное] неотразимое, победоносное [в рукописи: победоносный]; и ощутил в душе [[почти святой ужас Андрий] какое-то смешанное с [боязнью] священною боязнью благоговение Андрий и [и стоял недвижным козаком] стал неподвижен перед нею. Она тоже, казалось, была поражена видом козака, который предстал во всей красе и силе юношеского мужества и развязанной вольности движений. Ясною твердостью сверкал глаз его; смелою дугою выгнулась бархатная бровь; загорелая щека блисталась [всей] девственным огнем и, как шолк, лоснился молодой черный ус. "Нет, я не в силах ничем возблагодарить тебя, великодушный рыцарь!" сказала она: "Один бог может разве возблагодарить тебя; не мне, слабой женщине." Слова ее прерваны были приходом татарки, принесшей на серебряном вызолоченном блюде хлеб. Она взглянула и возвела очи на Андрия, и много в них выразилось благодарности. Слеза канула с нее. "А мать?" спросила, стремительно обратившись к татарке: "ты отнесла ей?" "Она спит." "А отцу?" "Отнесла; он сказал, что придет сам благодарить рыцаря." Она взяла хлеб и поднесла его к роту. [С наслаждением неизъяснимым виде<л>] Нет, не мог равнодушно<?> глядеть Андрий на то, как она ломала [рукою чуде<сною>] чудесными пальцами хлеб и тут ела в глазах его. И вдруг вспомнил о бешеном от голода, который [издох в гл<азах его>] испустил дух в глазах его, съевши хлеба; он побледнел и [взяв] схватив ее за руку, закричал: "Довольно; не ешь более: ты так долго не ела; тебе хлеб повредит." И она опустила тут же руку и положила хлеб на блюдо, как покорный ребенок, и смотрела ему в очи. И не властны были кисть и слово выразить того, что светилось тогда в этих глазах. "Царица!" вскрикнул Андрий: "что тебе нужно, чего ты хочешь? прикажи мне это! Задай мне службу самую невозможную, какая только есть на свете, я побегу [для теб<я>] исполнять ее [хоть на край света]. Скажи мне сделать то, что не в силах сделать ни один человек, я сделаю или погибну: и погибнуть для тебя [любо] сладко. У меня три хутора, половина табунов отцовских [[мне при<надлежит>]] мои. Таких ни у кого теперь из нас нет оружий; за [[мою саблю с <рукоятью?>]] рукоять моей сабли, выложенную самоцветными камнями, мне дают [пропуск в рукописи] — от всего этого откажусь, брошу в воду, и сожгу [всё], и [разорю] истреблю для твоего одного слова." "Но тебе нельзя меня любить", сказала она, положив руку на плечо ему и коснувшись его длинных волос: "тебя зовут братья, отец, отчизна, а мы враги вам." "А что мне брат, отец и отчизна? Так нет же, когда так, никого у меня, никого, никого! Кто сказал, что моя отчизна Украина? Кто ее дал мне в отчизны? Отчизна — то, что милей всего на свете: отчизна моя — ты. Вот моя отчизна. И понесу эту мою отчизну навеки в сердце и всё отдам за эту отчизну; посмотрю, кто из козаков наших ее оттуда вырвет." Она остановилась и с изумленьем смотрела ему в очи; потом вдруг зарыдала и кинулась ему на шею, обхватив ее своими руками. Он слышал, как ее [благоухающие] чудные <уста?> обдавали его благовонной теплотой дыхания, как слезы ее текли ручьями по нем, и распустившиеся ее длинные волосы [обняли всего] облекли и обняли [<нрзб.> этому преступившему всё] его, покрыли ему плечи и руки. В это время раздались на улице крики и заиграли в трубы. "[Радуйся] Наши, наши пришли в город!" говорила с радостным криком вбежавшая татарка: "привезли хлеба, муки и связанных запорожцев." Но ничего не слышали ни она, ни Андрий. Полный обнявших его [чудесных] 4 чувств [невыразимых никакими словами, райских чув<ств>], чувств, для которых не существует слов, он поцеловал в [те самые] сии благовонные уста, прильнувшие к щеке, и не безответны <были благовонные уста?>: они отозвались тем же, и в слиянном поцелуе то почувствовалось, что один раз в жизни дается чувствовать человеку и то, может быть, одному из [целого миллиона] целой тысячи.
ПРОМЕЖУТОЧНАЯ РЕДАКЦИЯ ОТРЫВКОВ ГЛАВЫ VI "ТАРАСА БУЛЬБЫ"
1. К СТР. 362, СТРОКЕ 31
Сказав это [она не договорила далее], она потупила к низу свои очи, и ресницы, длинные как стрелы, опустились на сверкающую белизну лица, и всё лицо наклонилось, и [какой <то> тонкий, едва заметный] тонкий, едва заметный оттенок румянца стыдливо оттенил его с низу. Ничего не знал, как, что нужно отвечать, Андрий. Он бы хотел много сказать, хотел всё, что [ни есть] было на душе, выразить так же горячо и сильно, как оно было на душе, и не мог: как будто какая неведомая сила заграждала уста его и отнимала звук у слова. Он слышал, что всё у него связа<но>, что не ему, воспитанному в бурсе и бранной кочевой жизни, отвечать на такие речи. И он замолчал и сильно негодовал [<на> самого себя] за робость, за черствую свою военную [необразованность] выправку и за всю козацкую натуру.
2. К СТР. 363, СТРОКЕ 2
[И в безмолвном этом обращенном на него взоре [[обозначилось] изъясни<лось>], казалось, выражавшем изнеможенное чувство благодарности] Он и более изъяснил ему, наговорил ему [этот] сей умиленный взор, выражавший какое-то изнеможение благодарности, чем все речи. Его душе вдруг стало легко и, казалось, всё развязалось в нем. Чувства, движения душевные [на которые, казалось, кто<-то> набросил за минуту доселе тяжкую узду], которые кто-то сдерживал тяжкою уздою, вдруг почувствовали себя [на свободе] освобожденными, на полной воле и уже хотели излиться в прекрасных речах, как вдруг красавица, обратись к татарке, беспокойно спросила: "А мать?"
