«любимому»? Жара на меня как-то плохо действует.
Написала, что я, то есть Глеб Игнатьевич, очень доволен проделанной работой одного молодого, но очень способного специалиста. Не могла удержаться и не похвалить себя любимую. Также написала, что он согласовывал проект положения об оплате труда и направил на утверждение директору управляющей компании. Прикрепила файлик с положением и отправила письмо.
Второе письмецо было уже более сухим и было адресовано самому Макаренко – директору управляющей компании. В нем Глеб Игнатьевич просил утвердить новое положение.
Сделав свое черное дело, быстренько замела все следы и выскользнула в коридор, тихонько прикрыв за собой дверь. Осторожно, стараясь не цокать каблуками, пошла в сторону выхода. И чем ближе он был, тем отчетливее слышались громкие голоса. Выходит, конференц-зал находится прямо напротив приемной.
Осторожно выглянула из-за угла и застонала от досады. Дверь в конференц-зал была открыта настежь, так, чтобы приемная полностью просматривалась. Видимо, секретаря позвали писать протокол совещания. И она предусмотрительно оставила дверь открытой, чтобы присматривать за приемной.
Любопытно оглядела собравшихся. Похоже на совещании собралась вся верхушка управляющей компании. Все сидели и обсуждали какие-то сметы по строительству новой торговой базы.
А вот и немец. Господин Петерман оказался темноволосым импозантным мужчиной лет сорока. Симпатичный. В дорогом светлом костюме с надменным выражением на лице. Лицо породистое, аристократическое. Здоровый такой. В плечах не меньше Васька будет.
Тут мой взгляд зацепился за субъекта, который никак не вписывался в общую композицию. Это был довольно молодой человек в старых потертых джинсах и белой футболке. Худощавый, с резкими, почти птичьими, чертами лица. Сидел он подле Петермана, развалившись на стуле и скрестив руки на груди. Светлые волосы, нет, скорее патлы, были всклокочены так, словно их кто-то усердно жевал. Он почти не слушал, что говорит докладчик, а отрешенно смотрел в окно.
Тут слово передали Глебу Игнатьевичу, и тот, бледный как смерть, начал рассказывать про свою невероятную загруженность. Судя по круглым, как блюдца, глазам секретарши, жить Глебушке осталось очень недолго. Наблюдать за его падением в глазах общественности у меня не было никакого желания. Поэтому, пока все увлеченно его слушают, нужно сматываться.
На цыпочках двинулась в сторону двери. Вот тут-то госпожа удача решила, что ее для меня одной на сегодня слишком много. Моя нога подвернулась в босоножке, и я, самым позорным образом качнувшись в сторону секретарской стойки, задела факс. Он каким-то чудом не упал, но зато упала я, распластавшись на паркете, подобно прекрасной морской звезде.
Нужно ли говорить, что грохот от моего падения вышел знатный и все головы совещающихся повернулись в мою сторону?
– Твою дивизию, – простонала я.
С трудом отодрала свои конечности от паркета и поднялась. Блин, как головой треснулась.
Вы думаете, хоть кто-то поспешил на помощь даме. Аж пятьдесят раз. Только Петерман и второй, тот, что с гнездом на голове, повскакивали со своих мест, но я категорично выставила руку в останавливающем жесте.
– Не надо. Я сама.
Мужчины удивленно переглянулись между собой, но не сели. Вот она, европейская галантность. Наши толстопузы даже не шевельнулись помочь бедной-несчастной девушке.
Быстро подобрала свою сумку, ключи от Белочки, что выпали из ладони в момент падения, и поспешила на выход. Едва за спиной закрылась дверь, я услышала нарушивший тишину мужской голос с легким акцентом:
– Кто-нибудь потрудится объяснить, что это было?
Голос был хриплым, скрипучим. Говоривший явно много курил. Про себя отметила, что немец прекрасно горит по-русски. Если бы я не знала, кто он, то ни за что не признала бы в нем иностранца. Ах да, он наполовину русский. Елена Васильевна – его племянница, по-моему, двоюродная. Теперь понятно, что могучее телосложение – это у них семейное.
– Сотрудница нашего подразделения, – сипло промямлил, судя по голосу, Глеб Игнатьевич. – Она такая рассеянная.
– Имя у сотрудницы есть?
Невольно хмыкнула. Интересно, а он по нормальному спрашивать умеет или только с издевкой.
– Женя. Женя… Яковлева.
Спалилась по полной перед высоким начальством. Это ж надо быть такой неуклюжей! Прислушалась к разговору и с облегчением убедилась, что он перетек в рабочее русло. Слава богу! Очень не хотелось, чтобы кто-то выставил меня в очень нелицеприятном виде. Глебушка может.
Тут я вспомнила, что все-таки выиграла пари. Даже если очкарик поднимет бучу по поводу положения, мне не страшно. Комп его, почта его, стиль писем тоже его. Настроение сразу улучшилось. Ай да я! Ай да молодец! Удовлетворенно вздохнула и нажала на кнопку вызова лифта.
Где-то через час по московскому времени я припарковалась возле дома своих родителей и, пикнув сигналкой, поспешила в подъезд. У подъезда заседали бабушки и, как всегда, перемывали кости всем соседям.
– Гляньте-ка, идёт, идёт королевишна, – услышала громкий шепот за своей спиной, – всё никак не набегается. Замуж уж давно пора, а она никак не нагуляется.
– Кто ж ее возьмет с таким характером?! Сожрет любого мужика.
Обычно я не обращаю внимание на сплетни и пересуды за своей спиной. А тут так противно стало, что я резко обернулась и прожгла кумушек в цветастых платочках сердитым взором.
– Вам что, заняться больше нечем?! – рыкнула я. – Сидите тут, кости перемываете всем кому не лень. Лучше б внучков нянчили да варенья варили.
Кумушки испуганно вздрогнули и притихли, невинно хлопнув глазками. Ни дать ни взять – старушки божьи одуванчики.
– Стыдно, уважаемые!
Бабки как воды в рот набрали, но стоило мне закрыть дверь подъезда, снаружи раздалось:
– Точно никто не возьмет.
– Вот-вот. Мегера.
Не стала больше слушать пенсионерок. Нервов на всех не напасешься. Вбежала по лестнице на второй этаж, где жили мои родители, и позвонила в дверь.
– Женька?! – удивленно уставился на меня папа.
– Что, не ждали?
Отец пропустил меня в крошечную прихожую, забирая сумку и коробку с печеньем, что я купила по дороге.
– Мы ждали тебя к выходным.
Тут из комнаты выплыла мама и кинулась обнимать и целовать. Меня усадили за кухонный стол и стали расспрашивать, что да как на новой работе. Рассказывала всё как на духу. Но о взаимоотношениях с директором решила умолчать. Мама такая мнительная.
– Ты так загорела. Похорошела. Уж не влюбилась ли? – заподозрила родительница.
– Мама, какая любовь, когда уборочная на носу? – фыркнула я.
И, полностью противореча моим словам, зазвонил мобильник, и на экране высветилось: «Васёк». Мама посмотрела мне через плечо.
– Кто это?
– Да так, – пожала плечами я, – начальник.
– Тогда отвечай скорее. Вдруг на работе чего случилось? – запереживал папа.
– У меня обед, – категорично отрезала я и сбросила звонок.
Потом перезвоню. Но только я взяла кружку с чаем, телефон снова завибрировал, извещая о том, что Луганский так просто не отстанет. Вздохнула и сбросила снова. Родители обменялись недоуменными взглядами, но расспрашивать не стали.
Мы пили чай, и только мой телефон нарушал наше добродушное общение. Пять сообщений, десять пропущенных, и мое терпение лопнуло. Под подозрительными взглядами предков бросила виновника
