свои языки. Им доставляет истинное наслаждение резать по живому дрожащего соискателя, совершенно не соображающего подчас, чего от него хотят. В поисках истины заходят порой туда, где ее в принципе не может быть. Но на этот раз не было даже таких. Один только «вечный ассистент» Жмуриков ехидно спросил, а почему на защиту представлены не все результаты блестяще проведенных экспериментов. Жмурикова «подавили» из президиума.
Пожалуй, самым дельным было выступление Суэтиной, в конце которого она сказала:
– Я позавчера вернулась из Москвы. Членкор ВАСХНИЛ Харитонов просил передать свои поздравления профессору Толоконникову и вам, Анастасия Николаевна. Сказал, что помнит вас вот такую, – показала она на уровне пояса.
В зале заулыбались. Давненько не слышали ничего подобного от профессора Суэтиной!
Председатель подвел итоги дискуссии, и – вот он, торжественный момент:
– Больше нет вопросов?
Какие там вопросы?! Какие вопросы!
– Благодарю вас, Анастасия Николаевна, за полученное удовольствие присутствовать на вашей защите, – произносит председатель. – Приступаем к голосованию.
Совет удалился в «Сезам».
Через несколько минут секретарь объявляет результат голосования:
– Тринадцать «белых», один «черный».
Председатель проникновенно поздравляет Настю. Настя с чувством благодарит председателя и в «последнем» слове приносит глубокую и искреннюю благодарность своему научному руководителю, коллективу Черноярской ИПС и зоотехнику совхоза «Принежский».
Насте жмут руку, целуют. Григорий Федорович шепчет: «Это хорошо, это очень хорошо, что есть хоть один «черный» – в ВАКе меньше будет вопросов». Потом ей на шею бросаются родные, друзья, кто-то с усами, как у Дюма, хочет поцеловать ее в губы… Триумф.
Бывший работник института, а ныне представитель областных структур, Анна Ивановна Анненкова, на правах главного родственника, забыв, что в этом зале предстоит еще одна защита, приглашает всех в банкетный зал разделить общую радость. Анну Ивановну благожелательно успокаивают и просят подождать до окончания работы Совета.
Вторая защита тоже проходит успешно, и радость, которую предлагала разделить Анна Ивановна, не просто делится, а суммируется – и банкетный зал наполняется шумом, выкриками и смехом. Живчик удовлетворенно глядит на собравшихся в щелку двери.
***
Первый тост, как водится, всеохватен: за Анастасию Анненкову, ее успех, ее труд, ее вклад, за состоявшегося ученого, за блестящие перспективы. То же самое – за второго диссертанта. (Далее мы не будем упоминать о нем, за ненадобностью. Главное от него – половина расходов на банкет, и дальнейшее – молчание).
Второй тост – за научного руководителя Толоконникова, вложившего в Настю всю душу, а также за внимание и терпение членов Ученого совета.
Третий – за здоровье и успехи оппонентов.
Четвертый – за коллектив Черноярской ИПС и зоотехника совхоза «Принежский».
Пятый – за помощь и поддержку коллег, за дружный коллектив кафедры частной зоотехнии СХИ, опять-таки под руководством, и прочее, и прочее.
Шестой – за мать диссертанта Анну Ивановну Анненкову, за друзей и всех, кто прямо или косвенно способствовал успеху.
Седьмой – не менее грандиозный, чем первый: за науку ученых, за ученых науки, за их симбиоз, за свет учения и за биологию – царицу наук.
Далее пили уже без разбору, поскольку тосты, не успев сформироваться, безнадежно отставали от пьющих. Практикой выверено: система тостов обычно выдерживает два-три тоста, редко – пять, а уж семь – возможны только в атмосфере парения духа. И если выпивку предваряли речи, закуска шла молча и сосредоточенно. Обрети закуска дар речи – хотя бы те же говяжьи языки – она выразила бы присутствующим громадное чувство благодарности за внимание к ней. Хорошая закуска – это всегда большое взаимное чувство и разделенная любовь.
– Григорий Федорович. Что-то я не вижу Анны Петровны, где она? – спросила после пятого тоста Настя.
– Она не ходит на банкеты! – отмахнулся тот. – Так вот, тогда на защите…
К восьми часам вечера для доставки участников банкета по домам подали автотранспорт: персонам, шедшим по первому, второму, третьему и четвертому тосту, предоставили четыре институтские «Волги», а участников пятого и шестого тостов демократически загрузили в институтский автобус «ЛИАЗ».
Возбужденная и счастливая Анна Ивановна Анненкова укатила с дочерью, а задумчивый Толоконников не спеша шагал домой, где его выглядывала из-за занавески, уложившая внуков, строгая Наталья Васильевна.
И в зале заседаний, в банкетном зале, в «Сезаме», после того, как было все убрано и вымыто, как были закрыты окна и выключен свет, стало тихо и спокойно, лишь слышался легкий шелест ржи на картине Шишкина, в которой посапывала во сне спрятавшаяся от всех биология, царица наук, почетная участница седьмого тоста. Ей снились песни и пляски ее подданных, и хохмы, которые они тут отчебучивали без перерыва столько часов.
5. Немеет ли от счастия душа, когда чернеет от загара тело
У художника одна краска – кровь. У музыканта одна нота – стон. У поэта одна рифма – любовь. У человека одна жизнь – смерть. И у природы одна симфония – море. В море есть всё: и кровь, и стон, и любовь, и смерть. Впрочем, оно самодостаточно, ничего этого не надо ему. Это мы всё ищем то кровь, то стон, то любовь, то смерть. А надо искать одно лишь море. Найти и не отдавать его никому. Как Грин.
Суэтин смотрел на море. Первый раз в жизни. Где же раньше я был, думал он. В городе пейзаж прост: на плевок не наступить да под машину не попасть. А тут… Глаза его отмечали мельчайшие подробности пейзажа, душа грустила и ликовала одновременно, а мысли были о вечном и ползали по земле, как муравьи. Было пасмурно, и лезть в воду не хотелось. Суэтин захотел мороженого.
У Маркса один товар – деньги, а у мороженицы – еще и пломбир за девятнадцать копеек. Суэтин взял пломбир и сел на камень. У моря – одна вода. И ее так много. Заплатил за билеты Нежинск—Симферополь—Нежинск и любуйся, хошь – взахлеб, хошь – с бережка. И я у моря один… Как у моей матери. Мир во множестве плодит одиночества, но как применить к ним теорию множеств? Однако, пора создавать теорию одиночеств, пора. Сердце созрело.
Как хорошо. Первый отпуск на новом месте. Первый день. И я один, совсем один. Один во всем мире!
Справа были горы, слева море. И в стороне сердца женщина отчаянно барахталась в волнах. От нее и ее движений (странно!) исходил некий жар. Суэтину захотелось броситься к ней в воду. Он представил себе, как обнимает это скользкое молодое тело… Сколько пролито слез и крови ради нескольких капель удовольствия! Но ведь эти капли дороже алмаза. И
