технического журнала «Отопление и вентиляция», была в курсе всех событий в культурной жизни, не пропускала ни одной выставки и держала форму, не то что распустеха Вера. С мужем она, конечно, была в разводе, хотя и перезванивалась. Жаль, что журнал закрывали из-за этой самой Перестройки и Ольга оставалась без работы.
— Я не самый большой эксперт в искусстве, — заявила она, — но мне кажется, что это настоящая живопись. Я могу тебе, Вера, устроить и настоящего эксперта. Есть у меня связи…
В этом году осень была на редкость теплой и красочной, левитановской. Накануне угасания природа растрачивала нажитые за лето богатства в безоглядном карнавале с переодеванием в золото и пурпур, устилала уставшую от зноя землю пышным ковром кленовых листьев, наполняла воздух пьяными винными ароматами, и тончайшие нити осенней паутины щекотно набивались в глаза и нос.
Сергей пришел на свидание со своим любимым болотцем, зайдя с другой, с лесной стороны, и обомлел от роскоши открывшегося ему буйства красок. Статная, грудастая красавица береза в честь праздника нарядилась в лучший из своих сарафанов с переливами от светло- лимонного до драгоценного, кораллового, контрастировавшего с белизной ее стана, и мелким бесом у ее ног стелился рубиновый кустарник. Даже осока, серо-жестяная летом, вдруг вспыхнула праздничным фейерверком из изумруда вод, украшенных коллекцией золотых и красных листьев. Лишь умудренные старики-ели, отступив в глубину леса, покачивали головами, наблюдая бесстыдную вакханалию молодежи. Они-то знали, что скоро-скоро закончится бал, что придут холода и праздничный наряд золушки превратится в прах.
Сергей работает лихорадочно, набрасывая контуры и в досаде обкусывая державку кисти: в его палитре не хватает яркости и прозрачности. Среднерусская природа особенна, в ней нет жесткой обнаженности казахстанских степей, нет суровости Урала, она — как женщина, тонкая, скромная, ранимая и уже израненная нашествием торопливого, суетливого люда столицы, застраивающего Подмосковье скворечниками на дачных участках, заваливающего близлежащие леса мусором. Она как женщина, встретить которую Сергей мечтал всю жизнь. А теперь ему предстоит показать эту женскую красу в своих картинах, как в выпуклом зеркале. А для этого нужна другая, новая техника, и Сергей мучается в поисках.
Зарядили безнадежные, беспросветные холодные дожди, и он засел за камеральную работу. За осень накоплен большой эскизный материал, сваленный в торопливости, в беспорядке по углам комнаты. В нем нужно разобраться, отобрать главное, отсеять случайное, выстроить мысленно цикл — подмосковную осень. Это будет серия картин, объеди- ненная единым замыслом, то, на что Сергей еще никогда не решался. Для него это сверхзадача, экзамен, который он устраивает для себя самого. Хватит ли сил, умения, способностей? Сергей готовит подрамники, натягивает холсты, тщательно, за два раза грунтует их. На Измайловском рынке накуплены краски и заранее заказанные кисти — колонковые, тонкие, только такими кистями можно будет передать трепетность осенних лесов и прозрачный ситец неба.
Работа поглотила Сергея целиком, без остатка. Цикл представлялся ему одной, единой картиной, состоящей из пяти полотен, где каждое полотно — лишь грань, взгляд с другой позиции. Все пять холстов окружали кольцом, а он находился в центре, раздавая холстам осенние краски, то тускло-холодные, то празднично-торжественные. Вера время от времени поднималась по шаткой лестничке, приносила еду и наблюдала за тем, как волшебным образом на серой ткани рождалось и расцветало то, что ей казалось чудом.
— Сережа, ну поешь немного, отвлекись на минуту, — просила она, а он отмахивался, не в силах оторваться от очередной серии мазков, боясь, что они потеряются, те самые, которых он долго ждал, и вот теперь они пришли…
Свет дня тускнел, наступал вечер, и приходилось прерывать работу. Ломило спину от напряжения, и он в сумерках бродил по поселку, уходил к лесу, грезил наяву. Возвращался поздно, к вечернему чаю, слушал вполуха, не понимая, что ему говорила Вера. Ночами, во сне, полотна оживали и начинали переговариваться друг с другом на странном языке красок, гримасничая незаконченными пятнами, точно не замечая Сергея, а он пытался примирить их и просыпался в холодном поту с лихорадочно бившимся сердцем, стараясь стряхнуть вязкую, фантастическую паутину, привидевшуюся ему. Серым пятном сочилось окно, предутренний ветерок шумел в саду, и пять мольбертов, занавешенных простынями на ночь, обреченно ждали рассвета. «Наверное, так себя чувствует раб на галере, прикованный к веслу», — думал он, только это было добровольное рабство, он сам приковал себя к этому каторжному труду, в котором так редки удачные находки, а все остальное — выматывающая силы и нервы работа.
8
Голос Веры был тревожным, хоть она и пыталась казаться бодрячком:
— Женя, Сережа не у вас? А то я уезжала в Москву по делам, вернулась, а его нет.
— Нет, не появлялся. А давно уж пропал?
— Вчера, я приехала из Москвы, думала, он где-то на прогулке, а он не ночевал дома, даже не знаю, что подумать.
— Успокойся, Вера, Сергей взрослый человек, правда, с причудами, но найдется, никуда не денется.
Евгений догадывался о Сережиных причудах. После работы он был на Измайловском рынке у лавки Карена, который взялся продавать Сережины работы.
— Был у меня вчера твой родственник, пьяный был, картинки принес, вон они в углу. Деньги клянчил. Ну, дал я ему немного под залог. А где искать его, не знаю.
Было очевидно, что Сергей сорвался, и нужно было что-то делать.
— Слушай, Карен, давай по-хорошему, ты от Сергеевых работ имеешь навар, я не возражаю, только парня спасать надо. Ты сколько дал ему денег?
— Ай, не нужно мелочиться. Дал я ему тридцать рублей, он просил больше, но я не дал.
Карен наверняка приврал, но делать было нечего.
— Вот, Карен, я тебе даю сорок и забираю вчерашние Сережины работы. И не нужно упрямиться, иначе я найду другого продавца для его картин. Сам знаешь, желающих найдется немало.
После долгой перепалки сошлись на пятидесяти, жулик Карен, конечно, нагрел руки, но зато Евгений уносил две Сережины картины из цикла «Осень» и заверения Карена больше не давать ему ни копейки.
Две эти картины и сейчас висят на стене в доме Евгения — «Осень золотая» и «Осень печальная».
Сергей объявился через три дня. Грязный, обросший, с синяком под глазом, с пустыми карманами, он отлеживался в задней комнате луговского дома. Добрая Вера жалела и бездомных собак, и бездомных художников. Она не расспрашивала, где он пропадал это время, она видела, с каким напряжением Сережа работал последнее время. Он был как натянутая струна, вот эта струна лопнула, и нужно время, чтобы пережить, восстановиться, прийти в себя.
Приезжал дядя Женя, тихо о
