хижину.
Вся земля на полу хижины оказалась в следах от чьих-то огромных ботинок. Но самого Паппи нигде не было.
— Паппи! Где ты? — закричала Юки. — Паппи, это мы!
— Эти ботинки, наверно, из Отэмати? — предположила я, разглядывая следы.
— О нет! — вскрикнула Юки и побледнела. — Неужели его забрали обратно туда?!
Она пришла в отчаяние. Я попыталась обнять ее, чтобы хоть как-то утешить. Но тут снаружи послышался шорох.
— Паппи?! — закричала она, увернулась от моих рук и выбежала наружу.
Паппи обнаружился за ближайшим кустом. Его голова и костюм были густо облеплены зелеными листьями. Похоже, ему все-таки удалось улизнуть от кормильца со станции Отэмати.
— Ты вернулся, Паппи?! Вот здорово!
Стиснув Паппи в объятьях, Юки стала гладить его по лысине, шее, спине.
— Закончи это к двум… — пробубнил он тихонько в ее руках, закрывая глаза.
— Так странно, Ру́ри, что ты дружишь с этой Такахаси! — повторяют мне наперебой мои одноклассницы А́ки и Михó. — Да, кружок по интересам у вас один. Но по натуре вы полные противоположности, разве нет?
Глядя на девчонок нашего класса, невозможно поверить, что им всем — по тринадцать-четырнадцать. Одни уже обрели томные женские округлости, другие же совсем не изменились за последние пару лет — и еще не утратили угловатых очертаний.
Меня саму частенько принимают за старшеклассницу, а то и за студентку вуза. Возможно, благодаря черной, до пояса, копне волос, а может, из-за высокого роста или, как поговаривают, большой груди. Да и держусь я, как отмечают друзья, «уже совсем по-взрослому». И когда я захожу в класс с «малявкой» Сихó Такахáси, которой для полной мультяшности не хватает только ранца первоклашки, — это, конечно, бросается всем в глаза.
С младших классов Сихо не выросла ни на сантиметр. Школьная форма болтается на ней, как на вешалке, и, когда она поднимает руки, из-под коротеньких рукавов выглядывают, белея молочной кожей, младенческие подмышки. На уроках сидит вечно где-нибудь в углу, шушукается только с Сасáки да Игарáси — такими же прилежными овечками, как она сама, — или замирает, как статуя, погрузившись в учебник.
Я в нашем классе считаюсь такой же «продвинутой», как Аки и Михо. И уж эти двое абсолютно уверены в том, что Сихо мне не пара. А «продвинутой» меня называют все подряд, хотя я никак не могу понять, что именно это значит. Если ты «продвинутая», то в чем? В том, что выглядишь взрослее других? Или разбираешься в модной косметике? Бегаешь на свидания со старшеклассниками, как Аки? Или, как Михо, рассекаешь по ночам на крутой тачке со своим репетитором — студентом вуза? Очень детское словечко, если задуматься.
Если же применять такие дурацкие стандарты ко всем вокруг — пожалуй, самой «продвинутой» в нашем классе как раз и окажется малышка Сихо. Хотя это известно лишь мне одной, Сихо завела себе парня еще в первом классе, целовалась с ним уже в четвертом, а в шестом сама же склонила его к первому сексу на летних каникулах.
Но взрослой я считаю Сихо совсем не поэтому. Я уверена: даже не будь у нее столько опыта, она все равно оставалась бы взрослее всех в нашем классе — хотя бы уже потому, что на все эти наши «продвинутости» ей глубоко плевать. А для описания своего тела, как и своих желаний, она не пользуется чужими словами или оценками. И уж за телом своим ухаживает с поразительной тщательностью. Пожалуй, это мне нравится в ней больше всего.
Рассказы Сихо о сексе я впервые услышала в начале восьмого класса, зимой.
После уроков мы с ней часто оказывались вдвоем в студии для рисования. Наш внеклассный кружок разделялся на две секции — масляной живописи и акварели, но маслом писали только мы двое. Остальные желающие порисовать обычно решали, что масляные краски дорого стоят, а возни с ними куда больше, — и выбирали акварель, которой занимались в студии № 2. Мы же с Сихо возились с маслом в студии № 1 — где, кроме нас, не было ни души. Чтобы чем-то заполнить неловкое молчание, я заговорила с ней разок, потом другой — да так мы постепенно и подружились.
Сихо всегда оставалась такой же воспитанной и серьезной, как на уроках в классе. О чем бы ни зашел разговор, она никогда меня не подначивала, на все вопросы отвечала вдумчиво и четко — так, что общаться с ней было по-настоящему интересно. Оттого ли, что недавно закончились зимние каникулы, нас частенько тянуло поболтать о любви, и однажды Сихо ошарашила меня признанием в том, что секс с парнем у нее уже был. Подобным опытом не могли бы похвастать даже те из наших ровесниц, кто сегодня флиртует с парнями вовсю, и в то, что на такое способна благовоспитанная шестиклашка, верилось с большим трудом. Поначалу я даже забеспокоилась: уж не страдает ли она комплексом Лолиты?
— Да нет, ничего подобного! Это чисто моя инициатива, все в порядке.
— Как? Но… сколько лет твоему парню? Разве не он тебя соблазнил?
— Мы с ним ровесники. Это мой кузен, его зовут Ета… [23] Наш первый поцелуй, а потом и секс случились по моей воле. И, уж конечно, я очень старалась ничем его не напугать!
— Что? Ты затеяла это сама? Но зачем?!
— Сложно объяснить. Я ведь даже не думала, что это называется сексом. Просто… чем больше мы обнимались, тем нестерпимей мне хотелось забраться ему под кожу. Вот и все!
Я смотрела на эту малышку, по которой даже не скажешь, что у нее уже случились первые месячные, и не могла поверить своим ушам. Но чем дольше слушала, тем ясней понимала: она сделала это не из желания познакомиться с сексуальностью своего парня, не из детского любопытства и даже не из стремленья скорей стать взрослее тех, кто ее окружает. Скорее всего, это произошло у них самым естественным образом — просто потому, что не могло не произойти.
Сихо с ее парнем, Етой, могли встречаться лишь одну неделю в году — на летнем фестивале Обóн. Каждый год вся их бесчисленная родня съезжалась в семейное гнездо — старый бабушкин дом в горах, и тогда целая дюжина двоюродных братьев и сестер всю неделю пускала вместе фейерверки, лакомилась арбузами и веселилась. Вот там-то еще в шесть лет Ета с Сихо и поклялись друг другу, что обязательно поженятся, когда вырастут. Однажды ночью они убежали вдвоем из дома, долго блуждали, взявшись за руки, по
