И вот как я об этом узнал. Было это на Октябрьской площади, где забыли снести памятник Ленину. Там в сквере пили водку два бомжа, один из которых по внешнему виду нигде не живет и называет себя Васей, а второй по внешнему виду более приличный и все-таки иногда живет где-то в квартире. Вася был без ноги, а тот, который более приличный, жаловался на жизнь. И тогда Вася, который без ноги, рассказал ему, чтобы вселить оптимизм, случай. Однажды, а нога тогда еще была, он собрался было ночевать на помойке, потому что, известное дело, отовсюду гонят и больше негде. И вдруг видит стоящие в ряд на мусорном баке десять лицензионных видеокассет. Распечатанных, правда, но на вид совсем как новых. На следующий день, опохмелившись, Вася отнес все кассеты на Даниловский рынок мужику в видеосервис. Мужик из видеосервиса сначала доебался - откуда кассеты и что на них за фильмы, но потом взял все десять по пятнадцать рублей за штуку. Сто пятьдесят рублей за все. Все хорошо. Бывает лучше, да лучше уже некуда. И пошли они все на хуй. И ебись они все конем. И еще Вася сказал мужику из видеосервиса, что мужик кассеты все продаст и будет благодарить Васю. Так и вышло. На следующий день Вася снова был на Даниловском рынке и пришел в видеосервис, а мужик из видеосервиса налил сразу Васе стакан водки полный до краев и дал закусить помидором с витрины. А потом налил еще стакан, но уже без закуски. И это далеко не единственный удачный пример в жизни Васи. Вася хотел рассказать и другой пример тоже, но в этот момент его из сквера погнали менты.
После этого случая я поверил в Россию. Если есть еще у русского народа смелость, удаль, юмор, доброта, находчивость в самое сложное время, то, значит, Россия жива. Я даже ходил некоторое время по помойкам, надеясь найти что-то похожее, но неудачно. А вообще нам, инвалидам с детства, конечно, трудно. Много у нас проблем, и хуй кто помогает их решить. Особенно когда пьешь. А пьем мы, инвалиды с детства, естественно, постоянно.
А еще я прошу передать это доказательство, что Россия не погибла и все будет хорошо, каким-нибудь поп-звездам вроде Саши и Лолиты из кабаре-дуэт "Академия", чтобы они уже передали дальше всем остальным. Поп-звезды известнее, чем писатели, выглядят лучше, и им больше верят. Только передайте одному Саше, а Лолите не надо; она, конечно, красивее Саши и поет лучше, но с тех пор, как мне мама прищемила в детстве хуй и не заметила, я женщин боюсь не только в плане секса, но во всех других планах тоже. Вдруг Лолита мне сделает что-нибудь нехорошее, как сделала мама. Пусть Саша как человек и как артист хуже Лолиты, но все же он не женщина, поэтому передайте только ему.
- Жива Россия! - удовлетворенно сказал Тургенев.
- Какая же Вы все-таки пизда, Иван Сергеевич! - снова вскочил Достоевский. - Да все знают, что Вы - первый, кто в Россию не верит! И никто Вам никогда не поверит, что Вы в нее верите! А если кто и поверит, что Вы в Россию верите, то потому только и поверит, что сам в Россию не верит! - несколько коряво, но искренне обрушился он на Тургенева.
- Вы, Иван Сергеевич, как осенняя муха, - и в этот раз поддержал Достоевского Толстой. - Она и летать уже не может, а все над говном кружит и кружит. Все ее, как и Вас, Иван Сергеевич, на говно тянет.
На глазах у Тургенева показались слезы, а на мониторе - другая история.
Уважаемые русские писатели! У меня вопрос к Вам ко всем, но больше к Ивану Сергеевичу. Дело в том, что я - гомосексуалист. Впервые это произошло в шестом классе на уроке литературы, когда мы читали Ваше "Муму". Тут я ясно понял, что прямо хоть сейчас готов подставить Герасиму жопу, чтобы он только не топил Муму.
Это же самое чувство гомосексуализма меня посещало неоднократно во время уроков русской литературы. Каждый раз, когда женщины и животные русской литературы попадали в критическую ситуацию, я готов был подставить за них жопу, - чтобы их спасти. Я готов был подставить жопу Раскольникову, чтобы он только никого не убивал. И за Сонечку Мармеладову я тоже был готов. Если ей так неприятно делать это с мужчиной, то пусть лучше это сделаю за нее я! Я готов был подставить жопу и паровозу - пусть он только оставит в покое Анну Каренину! Я готов был подставить ее и проклятым конюхам, чтобы они только не трогали Холстомера! Пусть лучше я, чем Муму, чем Сонечка, чем Анна, чем Холстомер!
Когда я подрос, то у меня на лице была написана готовность подставить жопу, и меня сразу без раздумий взяли танцором стриптиза в мухской ночной клуб. Там у меня была, конечно, возможность вволю подставить жопу, но не тем, сами понимаете, кому бы хотелось. Все как-то совсем мерзко и нет уже того чувства щемящего восторга, как на уроках русской литературы. Никому мне уже больше не хочется подставлять жопу. А поскольку это, Иван Сергеевич, началось с Вашей "Муму", то у меня к Вам вопрос - как бы мне вернуть это чувство щемящего восторга подставить жопу за любимого персонажа и за весь мир, как когда-то на уроке, где читали Ваше "Муму". Если Вы, Иван Сергеевич, не знаете, как его вернуть, то, может быть, знают, как его вернуть, другие русские писатели.
- Ну, спасибо Вам, Иван Сергеевич, - Толстой встал и издевательски поклонился Тургеневу, - теперь нам и пидоры пишут. А то в основном все бляди и бляди.
- Вы, Иван Сергеевич, не только блядун и сверлун, но и скакун, Достоевский, в свою очередь, сразу же поддержал Толстого. - Вы у себя молоденьких мальчиков собираете лет восьми - десяти, потом голыми их укладываете в ряд, а сами по ним скачете. У мальчиков косточки на спинках и на ножках хрустят под Вашим весом, а Вы, Иван Сергеевич, знай себе скачете и этим хрустом наслаждаетесь.
Тургенев растерянно посмотрел на меня. На глазах у него снова появились слезы.
- За что Вы меня так ненавидите, жестокие люди? - Тургенев уже даже не пытался спорить с Толстым и Достоевским. - За что?
- Потому что Россию-то, Иван Сергеевич, душой надо любить, а не жопой, жестко ответил Достоевский, - а Вы Россию так ненавидите, что даже хотя бы жопой ее любить и то не можете. И на Путина Вы надеетесь все потому же: Россию Вы не любите. Вы надеетесь, что Путин Вас научит Россию любить, а Вас никто этому не научит, пока Вы сами не научитесь. И не смотрите на Игоря Геннадиевича растерянно, а на нас с Львом Николаевичем виновато. В Христа надо верить, а не в Путина. А Вы в Христа не верите, поэтому Вам и на Путина надеяться бесполезно, - как всегда, коряво, но горячо закончил Достоевский.
- Федор Михайлович, - вступил Толстой, - на Путина надеяться невозможно: Путин - откровенно промежуточная фигура.
- Тем, кто верит в Христа, невозможно, а таким, как Иван Сергеевич, все возможно, - не согласился Достоевский.
- Для Ивана Сергеевича возможно, - не стал спорить Толстой. - Ведь Иван Сергеевич - плывун. Иван Сергеевич в публичном доме в бассейне поплавать любит. Иван Сергеевич в публичном доме залезает в бассейн и плывет там, изображая собаку вроде его ебаной Муму, и называть себя велит Тузиком. Иван Сергеевич даже гавкает и руками в этот момент в воде дергает как собака. Иван Сергеевич постепенно возбуждается. А все бляди стоят вокруг и кричат; "Ой, Тузик плывет! Как бы не утонул!" Иван Сергеевич начинает испытывать наслаждение. Потом Иван Сергеевич делает вид, что тонет, а бляди бегают вокруг и кричат: "Спасите Тузика! Тузик тонет!" У Ивана Сергеевича наступает оргазм. Бляди ныряют в бассейн, вытаскивают Ивана Сергеевича, делают ему искусственное дыхание хуя и кричат: "Спасли Тузика! Живой Тузик!" У Ивана Сергеевича снова наступает оргазм. Вы, Иван Сергеевич, лучше в бассейне Тузиком плавайте, а о любви к России даже и не мечтайте! И без Вас, Тузик, слава Богу, есть еще кому ее любить!
Тургенев заплакал.
- Вы, Лев Николаевич, сами Россию не любите и в Христа не верите, - сквозь слезы почти по слогам сказал Тургенев. - Вас даже и от церкви отлучили!
- Когда Льва Николаевича от церкви отлучили, Вас, Иван Сергеевич, уже давно на свете не было, - сразу же заступился за Толстого Достоевский. - А Вы, Иван Сергеевич, еще и нюхач. Вы в публичном доме не только Тузиком плаваете, но там же и кокаин нюхаюте. Вы, когда там из бассейна вылезаете, то у бляди на ляжках порцию кокаина раскладываете и нюхаете, - Достоевский презрительно сжал губы. - Это же надо так не любить Россию и так не верить в Христа, чтобы в публичном доме не только Тузиком плавать, но и с блядиных ляжек кокаин нюхать! - горестно закончил Достоевский.
- Я очень редко, когда нюхаю, - еле слышно прошептал Тургенев. - Я больше так не буду! - плача навзрыд, пообещал он.
Достоевский безнадежно махнул рукой. Тургенев затих.
- А Лев Николаевич тоже нюхает, - неожиданно оживился Тургенев.
- А я не знал, Лев Николаевич, что и Вы нюхач, - удивился Достоевский, - я думал, что это только один Иван Сергеевич у нас нюхач.
- А я не нюхач, - благодушно возразил Толстой. - я практически никогда не нюхаю. Иван Сергеевич потому нюхает, и часто нюхает, что в Христа не верит и Россию не любит, а мне иногда только нужно немного совсем понюхать, чтобы еще больше любить Россию и еще крепче верить в Христа.
