"Вот уже год, как я отстаиваю мысль о прекращении вооруженной борьбы с большевистским правительством, а теперь (тоже уже довольно давно) я полагаю, что всякие вообще "срывы" советской России были бы лишь во вред России, писал в апреле 1921 года Ю. В. Ключников из Парижа в Берлин в редакцию журнала "Русская книга". - Нет такой силы, которая могла бы прийти на смену теперешнему режиму, разломав все сделанное им, и которая вместе с тем могла бы сама что-то осуществить и что-то хорошее сделать. Спасение России и остальных народов - в естественной эволюции к новым формам социальной жизни, требуемой и сознанием приобретших небывалую политическую силу трудящихся масс, и событиями последних лет... Если эта эволюция не сумеет осуществиться, то взамен нее придет мировая революция. Tertium non datur *. Бороться с этими эволюциями или революцией по рецептам Керенского, или Милюкова, или Струве - значит в лучшем случае играть невольно им же на руку (но какой ценой!), а в худшем - играть на руку самой дьявольской анархии. Таково основное в моем политическом настроении, которое долго вынашивалось и, надеюсь, способно выдержать всякие испытания..." 14.
В этом письме - вся суть идеи примирения и возвращения, вся идеология "сменовеховства", названная так по имени сборника статей "Смена вех" **.
* Третьего не дано (лат.).
** Сборник "Смена вех" вышел в Праге в 1921 году. В нем были помещены статьи шести эмигрантских публицистов: Ю. Ключникова, Н. Устрялова, С. Лукьянова, А. Бобрищева-Пушкина, С. Чахотина и Ю. Потехина.
Советская Россия внимательно прислушивалась и приглядывалась к политической эволюции эмиграции, особенно ее левого крыла. Мысли "сменовеховцев" анализирует Ленин. По его мнению, "сменовеховцы" выражают настроения тысяч и десятков тысяч всяких буржуев или советских служащих, участников новой экономической политики. Об этом Ленин говорил в октябре 1921 года на II Всероссийском съезде политпросветов. Троцкий считал, что нужно, чтобы в каждой губернии был хотя бы один экземпляр книжки "Смены вех". "Сменовеховцы пришли к советской власти через ворота патриотизма", отмечал он. По-своему отозвался на идеологию "сменовеховства" Сталин, сказав на XII съезде ВКП(б), что "сменовеховцы" хвалят большевиков за восстановление единой и неделимой России.
Разумеется, отношение эмигрантских сторонников примирения с большевизмом нужно рассматривать с учетом специфики периода нэпа. Приветствуя Россию нэповскую, они приветствовали в ней прежде всего ту Россию, которую им хотелось видеть. В книге "Под знаменем революции" профессор Н. В. Устрялов писал, что революция подошла к стадии, когда обнаруживается ее объективный конечный смысл: под покровом коммунистической идеологии слагается новая буржуазная демократическая Россия с "крепким мужиком" как центральной фигурой. "Мы, сменовеховцы, хотим, чтобы русский мужичок получил все, что ему полагается от наличной власти". Ради такой эволюции большевизма Н. Устрялов был готов примириться и с красным флагом над Зимним дворцом. Он писал: "Над Зимним дворцом, вновь обретшим гордый облик подлинно великодержавного величия, дерзко развевается красное знамя, а над Спасскими воротами, по-прежнему являющими собой глубочайшую историческую национальную святость, древние куранты играют "Интернационал". Пусть это странно и больно для глаз, для уха, пусть это коробит, но в конце концов в глубине души невольно рождается вопрос: красное ли знамя безобразит собой Зимний дворец или, напротив, Зимний дворец красит собой красное знамя... Наши внуки на вопрос, чем велика Россия? - с гордостью скажут: Пушкиным и Толстым, Достоевским и Гоголем, русской музыкой, русской религиозной мыслью, Петром Великим и великой русской революцией" 15.
Однако в Париже - политическом центре эмиграции, где еще слишком велики были авторитеты недавних вождей белого движения, - идеи "смены вех" были встречены с подозрением. Призыв "сменовеховцев" и "евразийцев" к возвращению и примирению напугал политических лидеров эмиграции как правого, так и левого толка. В случае успеха "сменовеховской" пропаганды эмиграции грозил серьезный отток. Идейные распри эмиграции осложняли отношения и с теми кругами французской буржуазии и правительства, которые готовы были по-прежнему поддерживать притязания идеологов эмиграции на право быть выразителями воли русского народа. И лидеры русского либерализма П. Н. Милюков и В. А. Маклаков, и меньшевик Ф. И. Дан, и социалисты-революционеры восприняли проповедь о "смене вех" в штыки. На нэповские веяния в советской России Милюков смотрел скептически, расценивал нэп как тактический прием. Он требовал от эмиграции "сохранения пафоса неприятия советской власти", отрицая и отвергая всякое примиренчество.
В конце 1921 года Ю. Ключников перебирается в Берлин, где вместе с Ю. Потехиным основывает газету "Накануне", ставшую одним из важных каналов связи и культурного сотрудничества между советской Россией и эмиграцией. Для популяризации своих воззрений Ключников пишет пьесу "Единый куст", которая вышла отдельным изданием в Берлине несколько позднее. Пожалуй, это был самый плодотворный и обнадеживающий период в обоюдном стремлении к "наведению мостов". Для личной судьбы Ключникова кульминационным моментом было приглашение его в качестве эксперта по международному праву принять участие в Генуэзской конференции в составе советской делегации. Идею эту подал Ленин. Вскоре после окончания конференции Ключников вместе с Потехиным приезжают в Россию, совершают поездку по стране. Темпы экономического восстановления, быстрое оживление культурной жизни, облик русских городов, воспрянувших с началом новой экономической политики от дистрофии голода 1921 года, - все это убеждало Ключникова в обоснованности его представлений. Он принимает решение вернуться окончательно. Недавнему противнику предлагают кафедру международного публичного права в Московском университете.
Окончательно в Россию Ю. В. Ключников возвращается в августе 1923 года. Об отношении большевиков ленинской гвардии, которые в то время составляли большинство в советском правительстве, к возвращающимся из эмиграции интеллигентам достаточно красноречиво свидетельствует тот факт, что вскоре после возвращения Ю. В. Ключников становится заведующим кабинетом международной политики Коммунистической академии, где готовились кадры будущих руководителей страны.
К сожалению, после смерти Ленина старая партийная интеллигенция, которая прекрасно помнила, что многие из оказавшихся в эмиграции были активными участниками революции, борцами против самодержавия и за интересы народа, стала довольно быстро "вымываться" из высших эшелонов власти. С началом массовых призывов в партию уровень интеллигентности руководства страной постепенно снижается. Уже в 1925 году в партии насчитывалось около 30 тыс. полностью неграмотных, таких, которые не умели ни читать, ни писать. Среди делегатов XVI съезда партии в 1930 году 74,7 процента имели только начальное или неполное среднее образование. Это была уже та пластилиновая, вязкая масса, из которой при малейшем подогреве можно было лепить любые фигуры. Иммунитет партии к невежеству резко снижается. По сути дела, Сталин в интересах укрепления своей власти вел целенаправленную политику вытеснения интеллигенции из партии и из руководства экономикой страны. С первых же шагов своего пребывания у власти Сталин извратил привычные представления об интеллигенции в русском обществе. Объявляя себя учеником Ленина, его наследником, Сталин в отношении интеллигенции стал, по сути дела, последователем Махайского *, считавшего интеллигенцию враждебным пролетариату классом.
* Махайский В. К. - лидер одного из течений в российском революционном движении, получившего название "махаевщина". Считал, что базой революции являются деклассированные элементы общества.
Этот реверс по отношению к интеллигенции не мог, разумеется, не сказаться на взглядах на интеллигенцию, находившуюся в эмиграции. После смерти Ленина постепенно меняются оценки и таких нравственно-патриотических течений эмиграции, как "евразийство", "сменовеховство", "возвращенчество". Отношение к ним становится все более подозрительным, а впоследствии и враждебным. Враждебность, по сути дела, начинает преодолеваться только сейчас. Нетерпимые, однозначные оценки "сменовеховства" в течение десятилетий кочевали из одной книги в другую. Упор делался на заблуждения, ошибки, и, напротив, замалчивалось все то искреннее и честное, что было в стремлении этих людей найти пути к возвращению на родину.
Процесс отторжения эмиграции, подталкивания ее в стан политических противников шел параллельно с шельмованием интеллигенции внутри страны. Официальная история потратила немало сил, чтобы затушевать массовую вовлеченность русской интеллигенции в подготовку и проведение революции. Делалось это отчасти и потому, что не так-то просто было объяснить, почему большие массы революционной интеллигенции оказались за границей. В оценках стали преобладать упрощение, а впоследствии и откровенная фальшь. Образ интеллигента настойчиво и целенаправленно накладывался на образ меньшевика и эсера, к которым все крепче пришивался ярлык "врага народа". В стране начинал падать престиж интеллигенции, а в научную литературу все шире внедрялся фальшивый тезис о врожденной контрреволюционности интеллигенции. Практически все процессы 30-х годов, независимо от того, против кого они фабриковались - троцкистов, левых и правых "уклонистов", "Промпартии", "Трудовой крестьянской партии", - "Шахтинское дело" и т. д. были, в сущности, процессами против интеллигенции. Необходимость труда интеллигентов сквозь зубы еще признается: надо же было кому-то изобретать машины, строить самолеты, развивать науку. Но интеллигенции уже постепенно дают понять, что она не своя, чужая, ненадежная. Рождаются унизительные и опасные термины, обращенные прежде всего к интеллигенции: вначале "попутчик", а позднее, когда времена еще более ужесточились и "попутчики" тоже стали не нужны, нужны были лишь "запевалы", родился один из самых отвратительных терминов сталинской эпохи - "внутренний эмигрант".
