Кто-то при общем смехе поскользнулся на паркете. Люстра выронила одну из своих свечей. На небольшой, для осмотра выставленный, гроб кем-то уже был положен букет. Стоя с Цинциннатом в стороне, м-сье Пьер указывал своему воспитаннику эти явления.
Но вот хозяин, смуглый старик с эспаньолкой, хлопнул в ладоши, распахнулись двери, и все перешли в столовую. М-сье Пьер и Цинциннат были посажены рядом во главе ослепительного стола, -- и, сперва сдержанно, не нарушая приличий, с доброжелательным любопытством, переходившим у некоторых в скрытое умиление, все поглядывали на одинаково, в гамлетовки [20], одетую чету; затем, по мере того как на губах м-сье Пьер разгоралась улыбка и он начинал говорить, взгляды гостей устремлялись все откровеннее на него и на Цинцинната, который неторопливо, усердно и сосредоточенно, -- как будто ища разрешения задачи, -- балансировал рыбный нож разными способами, то на солонке, то на сгибе вилки, то прислонял его к хрустальной вазочке с белой розой, отличительно от других украшавший его прибор.
Слуги, навербованные среди самых ловких франтов города, -лучшие представители его малиновой молодежи, -- резво разносили кушанья (иногда даже перепархивая с блюдом через стол), и общее внимание привлекала учтивая заботливость, с которой м-сье Пьер ухаживал за Цинциннатом, сразу меняя свою разговорную улыбку на минутную серьезность, пока бережно клал лакомый кусок ему на тарелку, -- после чего, с прежним игривым блеском на розовом, безволосом лице, продолжал на весь стол остроумнейший разговор -- и вдруг, на полуслове, чуть-чуть засутулясь, хватая соусник или перечницу, вопросительно взглядывал на Цинцинната, который, впрочем, не притрагивался ни к какой еде, а все так же тихо, внимательно и усердно переставлял ножик.
-- Ваше замечание, -- весело сказал м-сье Пьер, обращаясь к начальнику городского движения, влепившему свое словцо и теперь предвкушавшему очаровательную реплику, -- ваше замечание напоминает мне известный анекдот о врачебной тайне.
-- Расскажите, мы не знаем, ах, расскажите, -- потянулись со всех сторон к нему голоса.
-- Извольте, -- сказал м-сье Пьер. -- Приходит к гинекологу...
-- Звините за перебивку, -- сказал укротитель львов (седой усач с пунцовой орденской лентой), -- но утвержден ли господин, что та анекдота вцельно для ушей... -- он выразительно показал глазами на Цинцинната.
-- Полноте, полноте, -- строго отвечал м-сье Пьер, -- я бы никогда не разрешил себе ни малейшей скабрезности в присутствии... Значит, приходит к гинекологу старенькая дама (м-сье Пьер слегка выпятил нижнюю губу). У меня, говорит, довольно серьезная болезнь, и боюсь, что от нея помру. Симптомы? -- спрашивает тот. -- Голова, доктор, трясется... -и м-сье Пьер, шамкая и трясясь, изобразил старушку.
Гости грохнули. В другом конце стола глухой судья, страдальчески кривясь, как от запора смеха, лез большим серым ухом в лицо к хохотавшему эгоисту соседу и, теребя его за рукав, умолял сообщить, что рассказал м-сье Пьер, который, между тем, через всю длину стола, ревниво следил за судьбой своего анекдота и только тогда перемигнул, когда кто-то наконец удовлетворил любопытство несчастного.
-- Ваш удивительный афоризм, что жизнь есть врачебная тайна, -- заговорил заведующий фонтанами, так брызгая мелкой слюной, что около рта у него играла радуга, -- может быть отлично применен к странному случаю, происшедшему на днях в семье моего секретаря. Представьте себе...
-- Ну что, Цинциннатик, боязно? -- участливым полушепотом спросил один из сверкающих слуг, наливая вино Цинциннату; он поднял глаза; это был его шурин-остряк: -- боязно, поди? Вот хлебни винца до венца...
-- Это что такое? -- холодно осадил болтуна м-сье Пьер, и тот, горбатясь, проворно отступил -- и вот уже наклонялся со своей бутылкой над плечом следующего гостя.
-- Господа! -- воскликнул хозяин, привстав и держа на уровне крахмальной груди бокал с бледно-желтым, ледянистым напитком. -- Предлагаю тост за...
-- Горько! -- крикнул кто-то, и другие подхватили.
-- ...На брудершафт, заклинаю... -- изменившимся голосом, тихо, с лицом, искаженным мольбой, обратился м-сье Пьер к Цинциннату, -- не откажите мне в этом, заклинаю, это всегда, всегда так делается...
Цинциннат безучастно потрагивал свившиеся в косые трубочки края мокрой белой розы, которую машинально вытянул из упавшей вазы.
-- ...Я, наконец, вправе требовать, -- судорожно прошептал м-сье Пьер -- и вдруг, с отрывистым, принужденным смехом, вылил из своего бокала каплю вина Цинциннату на темя, а затем окропил и себя.
-- Браво, браво! -- раздавались кругом крики, и сосед поворачивался к соседу, выражая патетической мимикой изумление, восхищение, и звякали, чокаясь, небьющиеся бокалы, и яблоки с детскую голову ярко громоздились среди пыльно-синих гроздей винограда на крутогрудом серебряном корабле, и стол поднимался, как пологая алмазная гора, и в туманах плафонной живописи путешествовала многорукая люстра, плачась, лучась, не находя пристанища.
-- Я тронут, тронут, -- говорил м-сье Пьер, и к нему по очереди подходили, поздравляли его. Иные при этом оступались, кто-то пел. Отец городских пожарных был неприлично пьян; двое слуг под шумок пытались утащить его, но он пожертвовал фалдами, как ящерица хвостом, и остался. Почтенная попечительница, багровея пятнами, безмолвно и напряженно откидываясь, защищалась от начальника снабжения, который игриво нацеливался в нее пальцем, похожим на морковь, как бы собираясь ее проткнуть или пощекотать, и приговаривал: "Ти-ти-ти-ти!".
-- Перейдем, господа, на террасу, -- провозгласил хозяин, и тогда Марфинькин брат и сын покойного доктора Синеокова раздвинули, с треском деревянных колец, занавес: открылась, в покачивающемся свете расписных фонарей, каменная площадка, ограниченная в глубине кеглеобразными столбиками балюстрады, между которыми густо чернелись двойные доли ночи.
Сытые, урчащие гости расположились в низких креслах. Некоторые околачивались около колонн, другие у балюстрады. Тут же стоял Цинциннат, вертя в пальцах мумию сигары, и рядом с ним, к нему не поворачиваясь, но беспрестанно его касаясь то спиной, то боком, м-сье Пьер говорил при одобрительных возгласах слушателей:
-- Фотография и рыбная ловля -- вот главные мои увлечения. Как это вам ни покажется странным, но для меня слава, почести -- ничто по сравнению с сельской тишиной. Вот вы недоверчиво улыбаетесь, милостивый государь (мельком обратился он к одному из гостей, который немедленно отрекся от своей улыбки), но клянусь вам, что это так, я зря не клянусь. Любовь к природе завещал мне отец, который тоже не умел лгать. Многие из вас, конечно, его помнят и могут подтвердить -- даже письменно, если бы потребовалось.
Стоя у балюстрады, Цинциннат смутно всматривался в темноту, -- и вот, как по заказу, темнота прельстительно побледнела, ибо чистая теперь и высокая луна выскользнула из-за каракулевых облачков, покрывая лаком кусты и трелью света загораясь в прудах. Вдруг с резким движением души Цинциннат понял, что находится в самой гуще Тамариных Садов, столь памятных ему и казавшихся столь недостижимыми; мгновенно приложив одно к одному, он понял, что не раз с Марфинькой тут проходил, мимо этого самого дома, в котором был сейчас, и который тогда ему представлялся в виде белой виллы с забитыми окнами, сквозивший в листве на пригорке... Теперь, хлопотливым взглядом обследуя местность, он без труда освобождал от пленок ночной мглы знакомые лужайки или, напротив, стирал с них лишнюю лунную пыль, дабы сделать их точно такими, какими были они в памяти. Реставрируя замазанную копотью ночи картину, он видел, как по-старому распределяются рощи, тропинки, ручьи... Вдали, упираясь в металлическое небо, застыли на полном раскате заманчивые холмы в синеватом блеске и складках мрака...
-- Луна, балкон, она и он, -- сказал м-сье Пьер, улыбаясь Цинциннату, который тут заметил, что все смотрят на него с ласковым, выжидательным участием.
-- Вы любуетесь ландшафтом? -- вкрадчиво, держа руки за спиной, проговорил управляющий садами, -- вы... -- он осекся и, как бы слегка смутясь, повернулся к м-сье Пьеру: -- Простите... вы разрешаете? Я, собственно, не был представлен...
-- Ах, помилуйте, моего разрешения не требуется, -вежливо ответил м-сье Пьер и, прикоснувшись к Цинциннату, тихо сказал: -- Этот господин хочет с тобой побеседовать.
-- Ландшафт... Любуетесь ландшафтом? -- повторил, кашлянув в кулак, управляющий садами. -- Но сейчас мало что видно. Вот погодите, ровно в полночь, -- это мне обещал наш главный инженер... Никита Лукич! А, Никита Лукич!
-- Я за него, -- бодрым баском отозвался Никита Лукич и подался вперед, услужливо, вопросительно и радостно поворачивая то к одному, то к другому свое моложавое, мясистое, с белой щеткой усов, лицо и удобно положа руки на плечи управляющему садами и м-сье Пьеру, между которыми он, высовываясь, стоял.
