— Маленькая моя, маленькая! — Василий не в шутку растерялся. Он не знал, что сказать ребенку, на долю которого выпали такие не детские испытания. — Что ж ты раньше-то мне не сказала про маму? Ну и выдержка у тебя! — он в изумлении покачал головой и взглянул на часы. — Так, на шестичасовой успею. Может, ещё найду её в городе, если только на попутке в Москву не сорвалась. Так! Вовка! Ни на шаг их от себя не отпускай! Оставайтесь здесь, а я… я поеду маму твою искать. В беде она. Это оборотень ей голову крутит! Злые силы, которых молва боится, видать, ополчились на нее. За то, что не побоялась раскрыть тайну рода. Ну, ребята, держись! Теперь моя битва. Есть в Москве у меня приятель один… в органах безопасности он работает. Так вот, если из органов не ушел, он мне все досье ваших предков поднимет, все что надо нароет! Не боись, ребята, прорвемся! Еленочка, дай-ка мне ваш московский адрес. По-быстрому. Помнишь его? — Эля кивнула и написала на бумажке их адрес. — Ага, — обрадовался Василий, — это уже кое-что! Так… значит, сын: натаскай воды и истопи баньку. Небось, бедняги коростой уж обросли, у них и помыться-то негде по-человечески. Так, вроде все. Ну, Вовка, бди!
В один миг Василий собрался, кое-что покидал в дорожную сумку, сунул в нагрудный карман легкой курточки паспорт и деньги, расцеловал детей и умчался.
— А куда он? — всхлипывая, спросила Эля. После своего сбивчивого рассказа она ещё плохо соображала.
— Куда-куда? В Москву! Маму твою выручать!
— Ох! От нас всем одни неприятности, — сникла Эля.
— Глупости не говори! Дурочка… — ласково сказал Вовка, и когда она подняла на него покрасневшие заплаканные глаза, то увидела, что он смотрит как-то не так… по-взрослому — с такой нежностью… И от этого свету в комнате, кажется, стало больше чем от огня…
— Вова, — Эля собралась с силами и сказала. — У меня к тебе просьба. Ты покажешь мне этот холмик? И еще… мне нужно на кладбище. А потом на минуточку заглянем ко мне домой. Только все это нужно сделать до темноты. Хорошо?
— Хорошо, — кивнул он ей, очень серьезный.
— А ты не побоишься? — и впервые лукавая, прежняя, ещё несмелая улыбка засветилась на её осунувшемся лице.
— Плевать! — ответил он, не сводя с неё сияющих глаз.
Василий плыл на речном трамвайчике и не знал, что в это время Тася уже мчится к Москве на такси. Мчится с окаменевшим и запекшимся сердцем. И в ногах её, невидимый никому, притаился оборотень. Морду держал он поднятой и глядел на Тасю налитыми кровью обезумевшими глазами. В глазах этих чудилось торжество. Знал, что пока глядит он на свою жертву, воли в ней нет и не будет — воля в ней гаснет. А рядом витал, парил прозрачный дымок, напоминавший силуэт человека, и легкая эта тень склонялась над Тасей, и неслышный голос дуновением долетал до нее: «Живи! Живи!»
Как в тумане пролетела дорога — вот уж надвигается город, душный, суматошный, больной… Такси причалило к ненавистной пристани — к подъезду чужого дома в Марьино, где волей судьбы надлежало ей быть. Жить. Жить? Нет, такое жизнью назвать нельзя. Но раз приехала — надо действовать. Хорошо, что хоть это пристанище было, хорошо, что заплатила вперед…
Все вокруг пусто, мертво. Только иконка в углу родная — бабушкина. Без детей… нет, лучше не думать об этом. Месть! Вот единственная цель её, вот то, что у неё осталось. С чего же начать? Позвонить Вано? И она позвонила ему, и он был так рад ей, и сказал, что поможет. Да, она отомстит! Всем, всем этим людям с выжженными душами, всем, кто помог выжечь и душу ее… Они условились, что встретятся вечером возле ресторана «Арагви», поужинают и все обсудят. Тася взглянула на часы: четырнадцать тридцать. Она мчалась в такси пять часов. В девять выехала… ох, устала! Ксане позвонить? Нет, потом…
Тася заварила чаю крепкого, напилась. Ее мучила жажда. И незаметно для себя, прямо за кухонным столом задремала, уронив голову на руки. Когда очнулась, не только желанного облегчения не почувствовала, стало ещё хуже. Душа терзалась и мучилась. Отчего-то теперь, когда оказалась в Москве, и Вано согласился помочь, а желанный план мести был близок к осуществлению, первый жар мстительной жажды её отпустил. И тогда поняла Тася, что приехала в город совсем для другого…
«Который из двух? Которого ты выбираешь? Не ошибись, внучка!» — звенел в ней голос бабушки Тони. Кого же она имела в виду? Кто эти двое? От этого можно с ума сойти! Нет, она не мстить должна, а разгадать эту загадку, докопаться до самой сути, до самого дна. Правду понять. Слишком много сплелось нитей из прошлого, и эти нити паутиной оплели её и детей. А она? Она медлит и хочет с дороги свернуть, хоть правда так близка, она уже подступает к сердцу догадкой, предчувствием… Все, все тут неспроста: и встреча с Еленой Сергеевной, и дар её странный — этот дом на берегу, в котором призраки бродят… И волк! Этот зверь с человечьим взглядом… почему-то теперь, в этом чужом съемном доме он отпустил её.
— Ненадолго! — вслух бросила Тася, и слово это камнем упало к её ногам.
Так значит надо воспользоваться передышкой, когда его дикий взгляд не мучит, не пронзает ей сердце, точно штык раскаленный, не душит волю, как гипнозом усыпляя ее…
Она набрала номер адвоката Елены Сергеевны, узнала адрес, где она прежде жила, вынула из семейного альбома несколько фотографий бабушки Тони, сунула в сумочку и побежала. Этот импульсивный порыв, этот странный поступок Тася сама себе не могла объяснить. Сердце вдруг подсказало ей самый неожиданный и в то же время самый простой вариант ответа на все мучившие вопросы. Окажется ли истиной её догадка?
Сивцев Вражек. Дом с лепниной и эркерами. Во дворе на лавке старушки сидят. Нет, скорее, старые дамы. Рядком, как птички на жердочке. Тася — к ним.
— Добрый день, простите за беспокойство, у меня к вам просьба… довольно странная. — Торопясь, волнуясь, она достала из сумочки фотографии. — Вот, взгляните, пожалуйста.
И показала враз оживившимся и с любопытством взирающим на неё дамам фото Елены Сергеевны — это фото оставил ей адвокат, спросила, узнают ли они эту женщину. Старушки закивали сухонькими головками, подтверждая: да, они узнают её, Елену Сергеевну, сколько лет соседствовали, сколько вместе пережили за эти годы! Оказалось, что две из четверых сидящих на лавочке живут здесь с ещё довоенных времен, так что с Еленой Сергеевной их связывало более чем пятидесятилетнее знакомство…
— А вот эту женщину не узнаете? Может, кто-то вспомнит ее?
Воцарилась пауза, все четверо с живым интересом принялись разглядывать фотографии бабушки Тони. На двух из них она была совсем молодой, на других — в зрелом возрасте. Тасе хотелось рукой удержать свое сердце — оно грохотало в груди, то и дело сбиваясь с ритма, точно спотыкалось на исходе долгого и утомительного пути…
— А как её звали, душечка? — обратилась к Тасе одна из долгожительниц старого дома, подтянутая и подкрашенная, в шелковой косынке, венцом повязанной на голове.
— Антониной, — побелевшими губами выдохнула Тася. — Антониной Петровной.
— Фаечка, — обратилась дама в косынке к своей подруге, — вроде жила здесь такая. Только давно, очень давно жила. Узнаешь?
— Кажется… да, — раздумчиво, степенно отвечала Фаина, высокая, строгая, с завитыми, старательно уложенными сиреневыми волосами. — Да, Надюша, это она, Антонина. Тося — так мы её звали. Домработницей она у Еленушки нашей была.
Тася без звука осела на лавку. В голове у неё зазвенело, перед глазами запрыгали черные мошки. Она чуть прикрыла глаза и её вдруг качнуло.
— Что вы, милая, вам нехорошо? — участливо склонилась к ней Фая. Шура, у тебя с собой валидол?
Пухлая, подвижная Шура в шляпке, кокетливо сдвинутой набекрень, принялась рыться в сумочке, быстро отыскала стеклянный тюбик с таблетками, вытряхнула одну на ладонь и протянула Тасе.
— Вот, примите.
— Нет, нет, не надо, — слабо отмахивалась та, — сейчас пройдет…
— Нет, это непременно нужно!
Все четверо наперебой принялись уговаривать её принять валидол, уговорили-таки и дали ещё с собой на дорогу. Тася их сердечно поблагодарила и устремилась к метро. А богини судьбы в обличье московских старушек глядели ей вслед, потом молча переглянулись и принялись вспоминать. И воспоминанья их заклубились незримым дымком, поднимаясь ввысь над Москвой, простирая над ней покров памяти, стягивая и развязывая нити жизней и судеб…
«Значит сердце меня не подвело, — думала Тася, выскочив на Арбат и едва не бегом поспешая к „Смоленской“. — Еще когда баба Женя сказала, что бабушка три года пробыла в домработницах, перед глазами отчего-то сразу встало лицо Елены Сергеевны. Сердце, сердце… Ты одно знаешь правду! Ты её чувствуешь. И отныне тебе одному буду я доверять. Теперь я на верном пути. А может… может не сердце мне путь подсказало, а кто-то свыше ведет? Вот Эленька знает. У неё взгляд вещий. А я её, мою ласточку, кинула как дикая кошка. Хотя даже дикие кошки не бросают своих детей! Скорее назад, на остров! Все там — все разгадки, вся правда! Только скорее, скорей… Вечернего поезда ждать не могу. Не могу-у-у! — выла душа. — На электричке до Ярославля, там на автобусе — будет быстрей! Просаживать детские деньги на такси ты, мерзавка, не смеешь! А Вано? — вдруг мелькнуло в ней. — Он же ждет у „Арагви“! Он помочь обещал, откликнулся. Нет, отрезано! Все! Это — в прошлом. А Вано поймет и простит. В какую новую яму ты угодить хочешь? На каком краю ты стоишь?! Мстить собралась… идиотка! Точно это что-то исправит, чему-то поможет… Ты не местью — любовью разорванное исправить должна.»
