-- Вполнe вeрю. Но вeдь русская интеллигенцiя никогда не возбраняла читать и Паскаля. Если кто возбранялъ что бы то ни было читать, то никакъ не она. {163}
-- Это, конечно, правильно, но очередь на книги устанавливала не власть, а именно интеллигенцiя. Паскаль, или, напримeръ, Шопенгауэръ въ мое университетское время значились въ третьей очереди, если вообще гдe-либо значились. А вотъ Николай-онъ (его теперь и по фамилiи никто не помнитъ) или позже какой-нибудь Плехановъ, тeхъ читать было такъ же обязательно, какъ, скажемъ, въ извeстномъ возрастe познать любовь... Мы расшибали лбы, молясь на Николая-она!
-- Не сами же все-таки расшибали?.. Можетъ-быть, намъ кто-нибудь расшибалъ?
-- Да, можетъ быть,-- разсeянно повторилъ Федосьевъ, теребя мeховую шапку, лежавшую у него на колeняхъ.-- Можетъ быть... Все было бы еще сносно, если-бъ Николай-онъ то хоть былъ настоящiй. Боюсь, однако, когда-нибудь выяснится, что и Николай-онъ былъ поддeлкой. Боюсь, выяснится, что все, чeмъ жила столько десятилeтiй русская интеллигенцiя, все было обманомъ или самообманомъ, что не такъ она любила свободу, какъ говорила, какъ, быть можетъ, и думала, что не такъ она любила и народъ, и что мифологiя отвeтственнаго министерства занимала въ ея душe немногимъ больше мeста, чeмъ, напримeръ, премьера въ Художественномъ Театрe. Люди сто лeтъ проливали свою и чужую кровь, не любя и не уважая по настоящему то, во имя чего это якобы дeлалось. Повeрьте, Александръ Михайловичъ, будетъ день, когда этотъ символическiй Николай-онъ окажется поддeлкой, самой замeчательной поддeлкой нашего времени. Будемъ мы тогда, снявши голову, плакать по волосамъ... Вeрно и тогда преимущественно по волосамъ будемъ плакать...
-- Не понимаю,-- сказалъ Браунъ, пожимая плечами.-- Люди хотятъ свободы, имъ ея не {164} даютъ, да еще возмущаются, что они любятъ свободу недостаточно... Извините меня, при чемъ тутъ символическiй Николай-онъ? Допустимъ, въ одномъ лагерe знали только Николая-она. Да вeдь и въ лагерe противоположномъ не все читали Шопенгауэра,-- больше Каткова и "Московскiя Вeдомости"...
-- Съ этимъ я нисколько и не спорю... У насъ, говорятъ, страна дeлится: "мы" и "они". Что-жъ, если о?н?и знаютъ цeну н?а?м?ъ, то и мы еще лучше знаемъ цeну имъ.
-- Да вы вообще узко ставите вопросъ, ужъ если на то пошло,-- сказалъ Браунъ.-- Почему русскiй интеллигентъ? Сказали бы въ общей формe: "человeкъ есть животное лживое"... Толку, правда, немного отъ такихъ изреченiй. Да и произносить ихъ надо непремeнно по гречески или по латыни, иначе теряется эффектъ... Я, кстати, очень хотeлъ бы знать, что такое русскiй интеллигентъ? Точно главные ваши вожди къ интеллигенцiи не принадлежатъ? Обычно русскую интеллигенцiю дeлятъ довольно произвольно, и каждый лагерь -- вашъ въ особенности -- беретъ то, что ему нравится. Казалось бы, всю русскую цивилизацiю создала русская интеллигенцiя.
Федосьевъ опять засмeялся.
-- Петръ, напримeръ? -- спросилъ онъ.-- Правда, типичный интеллигентъ? А онъ вeдь принималъ участiе въ созданiи русской цивилизацiи... Любилъ ли онъ ее или нeтъ, любилъ ли вообще Россiю, твердо ли вeрилъ въ нее и въ свое дeло, -- нашъ голландскiй императоръ,-- это другой вопросъ. Говорилъ, по должности, разныя хорошiя слова, но... Я шучу, конечно, какое можетъ быть сомнeнiе въ самоотверженномъ патрiотизмe Петра? Вамъ не приходилось читать его послeднiе указы? Они удивительны... Въ нихъ такая {165} душевная тоска и невeрiе, чуть только не безнадежность... Подумайте, и этакiй великанъ у насъ усталъ! Должно быть, у Петра подъ конецъ жизни немного убавилось вeры... Во все убавилось, даже въ науку, которую онъ такъ трогательно любилъ. Вeдь этотъ генiальный деспотъ былъ, собственно, первымъ человeкомъ восемнадцатаго столeтiя,-- пожалуй, больше, чeмъ Вольтеръ... А вотъ на европейца все-таки не очень походилъ. Я думаю, его любимые голландцы на этого Саардамскаго плотника смотрeли съ большой опаской... Переодeваться въ чужое платье мы любили испоконъ вeковъ. У насъ большинство великихъ людей, отъ Грознаго до Толстого, обожало духовные маскарады. Москвичей въ Гарольдовомъ плащe въ нашей исторiи не перечесть. Вотъ только мода на плащи мeняется...
-- Никакъ я не предполагалъ,-- сказалъ Браунъ,-- что у людей власти можетъ быть такъ развито чувство иронiи, какъ у васъ.
-- Чувство иронiи? -- переспросилъ Федосьевъ. -- Не скажу, что это смeхъ сквозь слезы, ужъ очень было бы плоско. Что дeлать? И для смeха, и для слезъ у насъ теперь достаточно основанiй. Но для слезъ основанiй много больше.
Они помолчали.
-- Только въ Россiи и можно понять, что такое рокъ,-- сказалъ Браунъ.-Вы говорите, мы гибнемъ. Возможно... Во всякомъ случаe спорить не буду. Но отчего гибнемъ, не знаю. По совeсти, я никакого рацiональнаго объясненiя не вижу. Такъ, въ свое время, читая Гиббона, я не могъ понять, почему именно погибъ великiй Римъ... Должно быть, и передъ его гибелью люди испытывали такое же странное, чарующее чувство. Есть рeдкое обаянiе у великихъ обреченныхъ цивилизацiй. А наша -- одна изъ величайшихъ, одна изъ самыхъ {166} необыкновенныхъ... На меня, послe долгаго отсутствiя, Россiя дeйствуетъ очень сильно. Особенно Петербургъ... Я хорошо знаю самые разные его круги. Многое можно сказать,-- очень многое,-- а все же такой удивительной, обаятельной жизни я нигдe не видeлъ. Вeроятно, никогда больше и не увижу. Да и въ исторiи, думаю, такую жизнь знали немногiя поколeнiя... Я порою представляю себe Помпею въ ту минуту, когда вдали, надъ краемъ кратера, показалась первая струя лавы.
-- Съ той разницей однако, что изверженiе вулкана внe человeческой воли и власти. У насъ еще, пожалуй, все можно было бы спасти...
-- Чeмъ спасти? Князь Горенскiй, можетъ быть, и глупъ, но противопоставить ему у васъ, повидимому, нечего... Для власти всякiй энтузiазмъ пригоденъ, кромe энтузiазма нигилистическаго. За Горенскаго, по крайней мeрe, исторiя... Вeдь вы не думаете, что все можно было бы спасти "мифологiей отвeтственнаго министерства"?
-- Какъ вамъ сказать? Я не отрицаю, что это одинъ изъ выходовъ. Однако, есть еще и другой... Трудно спорить, конечно, съ исторiй, съ мiромъ. Но мой опытъ -- по совeсти, немалый -- говоритъ мнe, что устрашенiемъ и твердостью можно добиться отъ людей всего, что угодно.
-- Зачeмъ же дeло стало? Отчего не добились?
Федосьевъ развелъ руками.
-- Какая же у насъ твердость, Александръ Михайловичъ. Да у насъ и власти нeтъ, у насъ не правительство, а пустое мeсто!
-- Плохо дeло, вы правы... Фридрихъ-Вильгельмъ жаловался на Лейбница: "пустой человeкъ, не умeетъ стоять на часахъ!" Никто не требуетъ отъ нашихъ министровъ, чтобъ они были {167} непремeнно Лейбницами. Но хоть бы на часахъ умeли стоять!.. Впрочемъ, можетъ быть, васъ призовутъ въ послeднюю минуту?
-- Поздно будетъ,-- сказалъ Федосьевъ. -- Да и не призовутъ, Александръ Михайловичъ, -- добавилъ онъ, помолчавъ,-- вы напрасно шутите. Мое положенiе и то очень поколеблено,-- у журналистовъ спросите. Не сегодня-завтра уволятъ...
Дверь открылась. Кондукторъ спросилъ билеты и съ поклономъ поспeшно вышелъ.
-- Ну, а какъ же на западe, Александръ Михайловичъ? -- спросилъ Федосьевъ, взглянувъ на часы.-- Иногда меня беретъ сомнeнiе: много ли прочнeе и западъ? Вдругъ и въ Европe рeшительно все возможно? Вы какъ думаете? Я Европу плохо знаю. Вeдь и тамъ революцiонныя партiи хорошо работаютъ?.. Вы ко всему этому не близко стояли?
-- Къ чему?
-- Къ работe революцiонныхъ партiй. Наблюдали?
Браунъ смотрeлъ на него съ удивленiемъ и съ насмeшкой.
-- Конечно, какъ тутъ отвeтить? -- прiятно улыбнувшись, сказалъ, послe недолгаго молчанiя, Федосьевъ.-- Если и стояли близко, то не для того, чтобъ объ этомъ разсказывать?
-- Особенно государственнымъ людямъ,-- съ такой же улыбкой произнесъ Браунъ.
-- О, я вeдь говорю только о наблюденiи, притомъ объ иностранныхъ революцiонныхъ партiяхъ: ихъ дeятельность меня мало касается... Не настаиваю, конечно... Не скрою отъ васъ впрочемъ, что нeкоторые изъ вашихъ научныхъ сотрудниковъ меня интересовали и, такъ сказать, по дeламъ службы... Да вотъ хотя бы дочь этого {168} несчастнаго Фишера, о которомъ теперь такъ много пишутъ, она вeдь у васъ работала,-- быстро сказалъ Федосьевъ, взглянувъ на Брауна, и тотчасъ продолжалъ.-- Приходилось мнe слышать и о вашемъ политическомъ образe мыслей,-- вы изъ него не дeлаете тайны... И, признаюсь, я нeсколько удивлялся.
-- Можно узнать, почему? Тайны я не дeлаю никакой. Кое-что и писалъ... Не знаю, видeли ли вы мою книгу "Ключъ"? Она была передъ войной напечатана, впрочемъ, лишь въ отрывкахъ.
-- Я отрывокъ читалъ... Правда, это работа скорeе философскаго характера? Надeюсь, вы пишете дальше? Было бы крайне обидно, если-бъ такое замeчательное произведете осталось незаконченнымъ... Не благодарите, я говорю совершенно искренно... Удивленъ же я былъ потому, что, хотя по должности я, кажется, не могу быть причисленъ къ передовымъ людямъ, но съ мыслями вашихъ статей согласенъ -- не говорю, цeликомъ, но, по меньшей мeрe, на три четверти.
-- Я очень радъ,-- сказалъ, кланяясь съ улыбкой, Браунъ.-- Поистинe это подтверждаетъ ваши слова о томъ, что въ Россiи юристы не вeрятъ въ законъ, капиталисты -- въ право собственности, и т. д. Впрочемъ, я всегда думалъ, что государственные люди позволяютъ себe роскошь имeть два сужденiя: въ политической работe и въ частной жизни. И ни одинъ искреннiй политическiй дeятель противъ этого возражать не будетъ..
