такие уж давние жили-были в наших краях два знатных царевича, которых, так уж случилось, перепутали при рождении. И по этой причине пришлось каждому прожить жизнь другого. У кого есть глаза, тот сразу заметил бы, какая стряслась беда. Да разве глаза у людей для того, чтобы видеть? Вовсе не для того. Люди ведь в большинстве своем дураки стоеросовые. Смотрят в зеркало — и не видят себя. До других ли тут! А когда говорят — говорят не то, что надо бы говорить исходя из личного опыта, а долдонят, как попугаи, то, что где-то услышали.
Как бы ни было, а рассказывают, что перепутанные царевичи появились на этот свет, потенциально прекраснейший из возможных, в одну ночь, в один час и даже в одну и ту же минуту в единственном грязном родильном доме одного и того же захолустного поселения. Однако как бы ни складывалась потом их судьба, когда они родились, они были точь-в-точь как все прочие новорожденные. Крохотные, лиловые, страшненькие и морщинистые, но при этом настолько славные и прелестные, что хотелось их съесть. Однако делать этого было нельзя. Ибо люди, во всяком случае в наших краях, не делают ничего такого, что запрещено законом. Четвертовать другого позволительно только во взрослом его состоянии, так что лучше уж подождать, когда можно будет выпустить кишки ближнему по закону, а жрать славных, прелестных младенцев — ни-ни!
Чтобы не тратить слов понапрасну, скажу, что работала в том родильном доме одна добрая старая нянька. Старуха была так толста, что еле носила свои телеса на изукрашенных воспаленными венами слоновьих ногах. Не будь она женщиной тихой и скромной, то могла бы гордиться своей необъятной грудью, каких свет не видывал. Купая младенца, она трех других могла усадить на два огромных холма — чтоб не плакали, а играли между собой или спокойно сосали пустышки. Такой она уродилась, так что гордиться тут было нечем. К тому же с годами старуха стала подслеповата, очки же свои потеряла в одну из последних войн, и сама уж не помнила, на чьей стороне. Но для работы ей очки и не требовались, ведь младенцев — кто чей — она различала по запаху. Что и стало причиной большой беды. Ибо беда не в том, что мы иной раз ошибаемся, — истинная беда случается, когда мы замечаем, что совершили ошибку. Так что, люди, если вы вдруг заметили что-то неладное, то молчите, забудьте, выбросьте из головы.
Во время утреннего кормления матери поначалу поднесли к груди не своих младенцев с некоторым подозрением и неудовольствием, но оно и понятно: кому охота кормить, если уже кормили и на рассвете, и трижды кормили ночью, и вообще приходилось все время кормить и кормить. И той и другой показалось, что вчера младенец был не совсем такой, а чуть-чуть иной; во всяком случае, у них появился повод внимательно присмотреться к своим чадам. И именно подозрение это крепко впечатало в женскую память неродные черты. В конце концов обе матери покормили младенцев — не лучше, но и не хуже, чем своих кровных. Молоко малышам понравилось.
Ну вот, мало мне слепоты! О Господи, что я наделала, про себя причитала старая нянька, обнаружив, что подменила младенцев. Уже запахи стала путать? Старуха готова была выдрать на себе остатки волос. Ахти, дьявол! Как быть-то теперь? Что делать? — не унималась она.
В округе тем временем бушевала очередная война, все в дыму и огне, и только в родильном доме царят тишина и покой, витает медвяный запах густого и теплого материнского молока, доносится смачное чмоканье и рождаются — одна краше другой — мечты.
Да не надо вам ничего делать, любезная, вдруг ответил Господь, который всегда начинал разговор исключительно вежливым тоном. Я устрою все так, что дурное будет хорошим, недостаток — достоинством. Как обычно. Мои методы вроде как всем известны.
Нянька, ясное дело, не стала прикидываться, будто она ничего не слышит. Что за чушь ты несешь, ответила она Господу весьма непочтительно, потому что внутри у нее все кипело. Сколько раз ты добро превращал во зло, пуская коту под хвост всю ту малость хорошего, что у нас еще было!
Господь Бог, однако, не унимался, уверяя, что именно так будет хорошо. Дескать, если ничего не предпринимать, предоставив обмененных царевичей их судьбе, то, скорее всего, в последующие столетия чернозадым и мохноногим не останется ничего другого, как покончить с бессмысленными раздорами, и ежели будет так — а оно так и будет, — то тогда успокоятся наконец-то и дерьмоеды.
Добрая нянька не знала, что и подумать об этих дипломатических раскладах. Ведь случается, Бог говорит одно, а совесть — совсем другое. Так что во время следующего кормления она попыталась поправить дело, вернув младенцев законным мамашам. Однако не тут-то было! Кормить грудью своих собственных отпрысков мамаши не пожелали. Ах ты, старая ведьма! Уж не хочешь ли ты подменить нам детей? Чтобы я своей мраморной грудью кормила этого чернозадого! А я — этого мохноногого?! Уноси его, пока по-хорошему говорю! Славный царь чернозадых тебе башку снесет, если не уберешь сей момент этого мохноногого выродка! Да простятся мне эти слова, но что делать — уж таков лексикон царевен в наших краях.
О двух гордых народах, мохноногих и чернозадых, следует знать, что в течение уже многих тысячелетий они друг друга на дух не выносят. Сам я, к счастью великому, отношусь к дерьмоедам. Что еще интересно — ноги у мохноногих не были отродясь ни на волосок мохнатей, чем у чернозадых, а зад чернозадого был ничуть не чернее, чем задница мохноногого. Еще великий Страбон в тринадцатом томе своей «Географии» отмечал, что ни один смертный не сможет их отличить друг от друга, да и от дерьмоедов оба этих народа совершенно ничем не разнятся. Более поздние штудии подтвердили тот факт, известный уже и Страбону, что, собственно говоря, названия этих народов — не что иное, как прозвища, которыми оные предпочитают пользоваться, отчего-то стыдясь настоящих своих имен. К примеру сказать, вечновчерашние будут счастливы, если иноземный путник станет величать их вежливо дерьмоедами, а шовинисты и кровавые нацики смертельно обидятся, если кто назовет их не чернозадыми или мохноногими, а их настоящими именами. Страбон пришел к заключению, что никакой объективной основы у этих кличек нет, однако, по личному его опыту, среди них все же есть индивиды с устами настолько нечистоплотными, что он с чистой совестью мог бы назвать их и дерьмоедами, а кроме того,
