тоном. — Мадемуазели ничего за это не будет!
— У тебя, что роман с твоим шефом? Ты, может быть, спишь с ним? — я еще сильнее нахмурился.
— Нет. Это с тобой у меня роман, и это с тобою я сплю, — она принялась застегивать блузку.
Я следил за ее тонкими пальцами, и мне хотелось схватить их губами. Я чувствовал, что по-прежнему испытываю к Евгении нежность, и это меня немного пугало. Неужели все это серьезно?..
— Начальство здесь ни при чем. Просто у меня выходной, — пояснила Евгения и кинула в мою сторону торжествующий взгляд. — От работы я сегодня свободная.
Я был сражен! Ей еще оставалось показать мне язык и оттопырить пальцами уши! Пеппи Длинныйчулок!
— Вы-ход-ной деееень?! — вслед за ней повторил я, вспомнив про свои недавние угрызения совести. — Если бы ты мне сообщила об этом чуть раньше! Пять минут назад ты выглядела как мой самый лучший подарок.
— А сейчас? — с мягкой улыбкой спросила она.
— И сейчас. Но до этого… — я потянулся к ней через кровать.
Евгения наклонилась навстречу, целомудренно чмокнула меня в нос и провела по нему кончиком пальца.
— Прости, давай это отложим. Я не настроена… — сказала она и сразу же стала серьезной. — Хорошо?.. Хорошо, милый? Я тебя не обидела?
— Хорошо, — смирился я, стараясь не показать досады. — Значит, пойдем готовить еду? Надеюсь, есть-то ты хочешь?
— Пойдем… — кивнула она.
С приготовлением завтрака мы управились быстро. В морозильнике я нашел отбивные, и пока Женя их размораживала и поджаривала на сковороде, я помыл помидоры и порезал их ровными дольками. В середину тарелки насыпал черных маслин, а вазу заполнил бананами.
Когда мы сели за стол, я вспомнил про «Шардоне», которое положил остужаться на лёд.
— Не против? — спросил я, показывая бутылку.
Евгения посмотрела на этикетку, откусила от наколотой на вилку маслины и артистичным тоном произнесла:
— Насколько я знаю, к блюдам из мяса принято красное подавать.
— А мы будем пить белое, — невозмутимо отреагировал я на ее замечание. — К черту условности. Знаешь, мне порой кажется, что я родился, чтобы опровергать установленные кем-то правила. Пускай это будут ерундовые, незначительные поступки, что-то вроде белого вина к мясу, и все же… Скучно поступать так, как все поступают. Скучно жить, как заведено. Уподобляясь другим, ты теряешь себя. Точно мокрой тряпкой смазываешь свое изображение с поверхности бытия. Оно становится размытым, нечетким, и уже невозможно отличить — ты это или кто-то другой. А ведь самое ценное, что есть в человеке — его неповторимость, отдельность. Так что… На таких, как ты, держится мир, а такие, как я, не дают ему зарасти мхами.
Сидя на диване, Евгения догладывала маслину и внимательно меня слушала. Я вытащил из бутылки пробку и наполнил бокал.
— Если хочешь, я открою для тебя другую бутылку, — сказал я. — В шкафу есть красное.
В первую минуту Евгения ничего не ответила. Она аккуратно, несколько деланно положила на блюдце чернильную косточку, посмотрела на меня долгим пристальным взглядом, после чего уверенно заявила:
— Нет уж, не нужно. Давай будем жить своими мыслями, не пойдем на поводу у чьих-то правил.
— Давай…
Я с готовностью наполнил ее бокал.
После завтрака я прилег на диван и опустил голову Евгении на колени. Перед нами беззвучно горел телевизор. «Если вот так долго смотреть на экран, — лениво раздумывал я, — начинаешь невольно соотносить себя с Богом, созерцающим суетливую земную возню».
Потянувшись, я сонно спросил у Жени:
— Чем сегодня займемся?
— Я сейчас уйду, милый.
— У тебя же выходной, — напомнил я ей, приподнимаясь.
Я сел и взглянул на Евгению. Раньше никто никогда не называл меня милым, я был благодарен.
— Мне нужно идти. Родители в Новороссийск уезжают, мне необходимо быть дома. Я поэтому и попросилась на выходной. Вот, возьми, это мой телефон, — она бегло написала ручкой в блокноте. — Захочешь, позвони вечером… или завтра…
Я взял протянутый клочок бумаги и, не зная, что сказать, приблизился к балконной двери и оперся плечом о косяк. На улице было невыносимо от зноя. Небо пылало, было белым, каленным, через раскрытый дверной проем в комнату валом катил жаркий воздух.
— Небо такое, будто находишься на Карибах, — произнес я, глядя вдаль, над крышами зданий. — Только не спрашивай, был я там или нет. Нет, я там не был. Просто иногда смотрю передачи про путешествия.
— А ты как собираешься провести сегодняшний день? — спросила Женя, и я услышал свежий запах парфюма.
Я обернулся. Она прятала в сумочку фигурный флакон.
— Не знаю… Наверное, буду читать, лежать на диване и разговаривать с мастодонтом, — я указал глазами на телевизор. — И ждать приезда знакомого. Бесцельно шататься по улицам в жар мне не хочется. Ту галерею, где выставлены иконы, я еще вчера посетил.
— Ну и как впечатления? Тебе понравилось?
— Нет, не понравилось. Там будто в подвале. Окна отсутствуют, полумрак и заунывная музыка. И атмосфера какая-то тягостная. Задыхаешься…
Евгения хотела еще что-то спросить, но передумала. Она решительно повернулась и пошла обуваться. Я смирился со своим брошенным положением и понуро поплелся за ней.
В прихожей она потянулась ко мне с поцелуем. Я в шутку подставил ей нос.
— Не дуйся, — попросила она, окрасив голос сердечными нотками, — и не печалься, мне действительно нужно идти. Мне не хочется, просто так нужно. Я буду скучать.
Она ласково улыбнулась и, приподняв пальцами мой подбородок, поцеловала меня. Я промолчал, только подумал, что, наверное, похож на большого ребенка. Глупо, смешно…
— L’eau gate le vin comme la charette le chemin et la femme — l’ame 2, — задумчиво произнесла Евгения, берясь за ручку двери.
— Опять по-французски… Что? Что это значит?
— Да так, к мыслям пришлось, — едва слышно сказала она.
Она махнула мне на прощание и, не дожидаясь лифта, стала спускаться по лестнице.
Возвратившись в гостиную, я перемыл всю посуду и принялся думать, что бы мне предпринять. Время едва перевалило за полдень. Для начала я взял телефон и попытался дозвониться по межгороду до квартиры родителей. Мне никто не ответил. Ничего необычного в этом не было — родители, скорее всего, находились на даче. Признаться, я и не надеялся застать их дома, позвонил наудачу, не знал чем заняться. Следующий звонок я сделал одному из знакомых, но его также не оказалось. Тогда я выключил трубку, оделся, и спустился за сигаретами.
Остаток дня я сидел дома и читал Хема, тянул вино и опять читал Хема. Одновременно ждал возможного появления горничной и звонка от Прокофьева. Однако ни первого, ни второго так за весь день и не случилось. В итоге он прошел вхолостую. Вечером, устав от романа, я
