и работала с отцом до самой его смерти: его руки и лицо стали иссиня-черными от крови и синяков. «Отец почернел, как железо в горне, – сказала Энн Шеклок. – Так закалила его чума».
Энн Шеклок целый день курила трубку, чтобы не подпустить к себе чуму.
* * *
Она рассказывала девочке легенды о святом Элигии [31], о том, как искусно обходился он с лошадьми и как до невозможности растягивал металлы.
«Этим мы и кормимся, – сказала она, – а ты уже умеешь обращаться и с тем, и с другим – с лошадьми и с металлами. Мы занимается тем, – сказала она девочке, – что ухаживаем за копытами лошадей и заставляем грубые металлы блестеть, как драгоценные. Копыто лошади бесценно, а грубое способно блестеть, слыхала меня? Если что-нибудь не сгибается, пропусти сквозь него жар. Неуступчивую природу можно заставить уступить. Все четыре лютейшие стихии – землю, воздух, воду, огонь – можно уговорить работать вместе с нами, точь-в-точь как лошадей, если мы уважаем их способности и учим их языки».
Когда девочка была помладше и устраивалась спать на собачьем ложе вместе с прильнувшими к ней собаками, Энн Шеклок садилась тут же на пол и рассказывала сказки о Вулкане, боге всех кузниц. Она рассказывала о том, как он взял землю, глину и жар и слепил девочку, и о том, как эта девочка пошла и открыла ящик, в котором находилось все мировое зло, и зло вылетело оттуда в мир, подобно рою шершней из разоренного гнезда, и после этого ящик показался пустым, но это было не так, потому что внизу, под остатками скверны, все еще оставалось мировое благо.
«На этом ящике был плохой замок», – сказала девочка, покачав головой.
После этих слов Энн Шеклок рассмеялась, как, впрочем, и Джек Шеклок, лежавший на кровати в стенной нише на другом конце дома. Их смех разбудил младенца, разбудил собак, одна высоко подпрыгнула, а другая выскочила из ложа и в недоумении застыла посреди комнаты.
Это одна легенда.
Была еще другая, о матери Вулкана – богине Юноне, и хотя месяц июнь, названный в ее честь, бывает мягким, богиня вообще-то такой не была, и она ненавидела младенца Вулкана, наверное, у нее имелись на то причины, какие – не знаю, но имелись, так что она сбросила его с вершины своей горы. Гора ее была такой высокой, что младенец Вулкан катился по ее склону целых три месяца, бог знает как он не умер с голоду, наверное, щипал по ходу всякие травки, и когда он наконец упал в море, то от воды поднялся горячий пар, как от раскаленного металла в охлаждающем ведре. При падении в море младенец так сильно ударился, что сломал себе ногу, но, когда он опустился на дно морское, сломанная нога оказалась не такой уж большой помехой, и он оседлал дельфина, словно лошадь.
Эта легенда девочке понравилась.
Была еще одна о том, как несчастный бродяга, которого заклеймили здесь на площади в прошлом году, как-то раз сидел на пляже у моря. Он развел костер и оставил его гореть, а сам пошел промыть мясо, которое собирался пожарить. В тот день из моря выплыл Вулкан, чтобы осмотреться: его вытянула на поверхность стая морских коньков, которые гораздо меньше наших лошадей, поэтому и понадобилась целая сотня. У них белые гривы, и эти гривы можно разглядеть в волнах. Подковы им не нужны: ногами им служат хвосты, а хвост ведь не подкуешь. Вулкан ковылял по берегу и вдруг увидел костер. Он впервые увидел огонь и влюбился в красный цвет горящих углей.
Поэтому он взял большую раковину, обитатель которой куда-то переселился, засунул в раковину тлеющий уголек и тлеющую деревяшку и забрал их с собой под воду в одну знакомую пещеру, чтобы огонь продолжал там гореть. Знаю, звучит неправдоподобно, но так все и было. И под водой в своей пещере он научился разбираться в огне так же, как умеешь ты, как умею я, как умеет мистер Шеклок и как умел мой отец.
Сначала он изготовил гвозди, шипы и ножи. Затем изготовил меч. Потом изготовил плуг, вспахал песок на дне морском и вырастил морскую пшеницу и морской овес. Он сделал из золота маленький экипаж, собрал вокруг него сотню своих коньков, и они таскали его туда-сюда по длинной дороге на дне моря. Затем он изготовил ожерелья, кольца, браслеты, головные уборы и маленькие обереги на изящных цепочках и подарил их русалкам, которые пришли от этого в полный восторг.
Энн Шеклок рассказала, что в суетности русалок целиком виноват Вулкан, и о том, как одна из суетных русалок, влюбившись в мужчину, которого она повстречала на берегу, оставила ради него море. Она повстречалась в горнем мире богов и людей с Юноной, матерью Вулкана, и, увидев на русалке эту прекрасную мишуру, Юнона захотела себе такую же. Так что богиня отправила под воду посланца, чтобы тот нашел этого мастера по металлу.
Вулкан рассмеялся, услышав, кому захотелось его украшений. Он принялся за работу и из самых драгоценных на свете металлов изготовил трон и преподнес этот чудо-трон державному посланцу, и посланец приказал вытащить его из моря на сушу и поручил полутысяче дежурных мальчиков и девочек внести его на вершину горы. Богиня никогда еще не видела столь великолепного предмета мебели. Она побежала через всю комнату, чтобы усесться на трон, и в тот же миг подлокотники и ножки трона ожили: подлокотники пригвоздили ее к нему, так что она не могла пошевелиться, а ножки пустились в пляс вместе с нею на троне и день за днем швыряли ее из стороны в сторону по всему дворцу, словно она была привязана к взбесившейся лошади.
Муж Юноны, надсмотрщик за богами, так сильно разозлился, что спустил всех дежурных мальчиков и девочек, притащивших трон, обратно с горы и бросил их прямо в море, и они бы там утонули, не подбери их наш городской надсмотрщик, который посадил их на корабль до Америки, чтобы заставить работать на табачных плантациях, и честно говоря, девочка, возможно, лучше бы им было утонуть. Затем он отправил Вулкану под воду послание. Если Вулкан вызволит Юнону из этого трона, он даст Вулкану в жены другую богиню – богиню любви. И в мгновение ока он…
Из кровати в стенной нише отозвался Джек Шеклок:
«Ну ради бога, Энн, уже давно комендантский час. Дай девочке поспать. Дай собакам поспать. Дай Вулкану поспать. Мне нужно поспать. Иди уже ложись».
Девочка лежала в темноте и благодарила святого Элигия, Вулкана, церковного Бога и всех богов со звездами.
Раньше у нее не было ни семьи, ни дома, а теперь появилось новоиспеченное подобие того и другого.
Когда бьешь молотом по освещенному месту на металле, от него вместе со стружкой отлетает сам свет. Каждая движущаяся стружка – это время, которое движется силой собственного убывания.
«Вот чего я хочу, – подумала девочка. – Чтобы время приняло форму воздуха и оставалось живым лишь до тех пор, пока не уйдет. Будто звезда, стрелой пролетающая летом по небу».
По сравнению с этим драгоценный камень – просто грязь.
Звезда может быть стрелой.
Одно может стать другим.
Говорят, душа есть нечто застывшее, и ее нельзя изменить.
Но все способно меняться, или его можно изменить при помощи рук и стихий. Расплавить старые подковы и сделать из них новые. Из оружия – орудия для полевых работ. А из орудий для полевых работ – снова оружие.
В этом разница между рудой и железом, между жизнью старой и новой – чугуном и ковкой сталью. Она не была дежурной девочкой, вроде тех несчастных тюремных сирот, которых выменивали на деньги или табак, а потом отправляли на кораблях в бескрайний простор.
У нее была кровать, теплая даже зимой, и собаки, чтобы согреться. У нее была пища, кров и ремесло.
У нее была подруга, улыбавшаяся ей в церкви, – Кристин Гросс с фермы, и однажды в воскресенье они ходили вместе гулять. Кристин Гросс была старше, очень красивая, и она так брала девочку под руку, пока они шли по пустынной рыночной площади, что девочка чувствовала: о ней знают, мало того, ее замечают и любят.
У нее была хозяйка-хозяин.
Она умела обращаться не только с лошадьми.
Впервые увидев, что она выделывает с филигранью, Энн
