Все как один они были интересны Гендеру с научной стороны, видать, чуяли это - и поэтому, видимо, разговаривать с ним отказывались. Но Гендер не унывал: прикупил кое-какое оборудование, испросил у хозяев разрешения и раскочегарил в своем катухе обширный цикл исследований. Увы, ходили по нужде все рабы в общую парашу, и отделить кал Герасима Листвяжного от мочи Тимофея Забралова Пол пока никак не мог. Но был уверен, что вскоре научится. А не вскоре, так все равно научится. Не этому, так чему другому. Посадили рабов сюда не на день и не два.
Впрочем, сколь ни трудно было Гендеру приказать что бы то ни было чужим рабам, в целях науки следовало попытаться. Рабы принадлежали старцу Роману, а наниматель бывшего сексопатолога, ныне наймита, был Федор Кузьмич все-таки негласный личный врач Подселенцева. И нужно-то было Гендеру совсем немного, требовалось каждого раба принудить справлять нужду в свое ведро. И повод имелся: как-никак уже много месяцев подполовых рабов поили бромом, а узнать о результатах, об усвояемости брома или же об его бесполезности полагалось. Кроме того, не мог понять Гендер и того, отчего на дне каждой параши оказывалось столько минерального осадка, - как если б рабам добавляли в едиво не бром, а мелко размолотый песчаник. Подсушив немного этого порошка и взяв с собой истории болезни (которые именовал киммерийско-греческим словом анамнезы), наймит отправился к Федору Кузьмичу.
Застал он лекаря за утренним пасьянсом. Лекарь выслушал, взгромоздил на нос очки "для близи" и надолго уставился в предъявленные предметы, точней только в один, в порошок минерального происхождения. Потом щелкнул языком и поднял лицо.
- Коллега, вам все ясно или вам не все ясно? - тихо сказал он.
- Боюсь, что пока ничего...
- Ну да, вы... Вы "Графа Монтекристо" читали?
- В школе проходил...
- Так уж и в школе?
Гендер смутился. Он не помнил. Он, может быть, и не проходил. И не читал вовсе. У него с литературой, историей и подобными науками всегда было плохо. Он биолог, лекарь какой-никакой...
Федор Кузьмич встал. Гендер, хоть и должен был привыкнуть, но в очередной раз удивился: старик, если не горбился, был выше него на две головы. А если горбился - только на одну. Сейчас он стоял как генерал, принимающий парад.
- Коллега, это же измельченный точильный камень! А поскольку баклуши бьют в подвале деревом об дерево, и стружку сдают - значит, камень природный!
Гендер все еще не понимал. Федор Кузьмич заорал шепотом:
- Коллега, так называемые рабы, они же ваши пациенты, роют подкоп!
Гендер долго запрягал, но быстро ехал: врубившись в ситуацию, он первым делом прислушался. Обычный стук из подпола действительно слышен не был. Так что же, выходит, сбежали? Или просто здесь не слышно?
- Вызвать из отделения?.. Побег по минойскому кодексу - верная смертная казнь. А я... хотел бы сохранить работу.
Федор Кузьмич выдвинул ящик стола, чем-то щелкнул, что-то в самой глубине сдвинул и один за другим извлек оттуда четыре очень маленьких револьвера старой киммерийской конструкции "Кумай Второй" - с вращающимся барабаном, на тридцать две плюс одна пули. Гендер даже и не стал ломать голову - откуда такое. Он тоже оттрубил свой год на миусских пастбищах, где такие револьверы служат табельным оружием.
- Вам... Варфоломею... Мне и... ну, в запасе будет. Зовите Варфоломея. Боюсь, его сила понадобится. Очень похоже, что у нас будет сегодня... варфоломеевский день.
Варфоломея нашли во дворе у дров, Гликерию отправили к деду, Нинель приставили было стеречь Антонину, но она сказала, что это "потом", а она будет где все, Павлику пока что ничего не грозит. Доня быстро собирала все, что может понадобиться - прежде всего веревки. Варфоломей, полыхая праведным гневом, теребил револьвер, но полагался, видимо, скорей на любимую дубину не тяжелую, пуда два всего, но прикладистую, хорошо уравновешенную, которую смастерил, когда руки у него уже зажили, а тройной перелом бедра ходить еще не позволял. В душе Варфоломей знал, что когда-нибудь вложит своим истязателям по первое число. Гипофеты злопамятны, хотя это качество не похвальное. А дубинка, кстати, входит у гипофета в число повседневных принадлежностей: такое Сивилла порой напрорицает, что без дубинки с клиентом никак не управишься.
Когда все встали вокруг люка в полу, настал миг - словно тихий рифейский ангел пролетел. Доня одной рукой обнимала огромную кастрюлю с холодной соболятиной, на тот случай, если никакого подкопа нет и рабы мирно бьют кедровые баклуши, а другой придерживала связки веревок, в основном свежеснятых бельевых - и прочих, какие нашлись. Нинель всем своим видом выражала одну мысль: "Ждите худшего". Видать, нужно было все-таки тащить и кастрюлю, и веревки - вещи как будто взаимоисключающие. Варфоломей гладил пальцами дубинку и невольно облизывался. Гендер прижимал к груди фонарь.
Федор Кузьмич перекрестился.
- Господи, благослови!
Варфоломей рывком поднял квадратную крышку люка; Гендер сделал шаг вниз, светя перед собой мощным киммерийским фонарем из числа тех, что ставили в Киммерионе вместо фар на автомобили; называли эти фонари выразительно - "дракулий глаз". Через две ступеньки остановился.
- Никого! Сбежали! - бросил Гендер ожидающим сверху и опрометью кинулся вниз по лестнице, за ним поспешил Варфоломей, следом - Доня с ворохами веревок, за ней без спешки, сгорбившись и пребывая в обычном полутрансе, спускалась Нинель, что первоначально не планировалось. Но она знала, что делала, и никто с ней не спорил, никогда. Федор Кузьмич перекрестился еще раз и тоже шагнул вниз.
"Дракулий глаз" выхватил из темноты то самое, во что непременно вступил бы человек, несущий перед собой кастрюлю с обедом: полную до краев парашу, передвинутую сюда специально для того, кто вечером придет с ненавистной соболятиной, - а также распиленные и в спешке брошенные кандалы: видимо, продолбив дорогу на свободу, рабы дали драпа немедленно А это значит - в любое время с тех пор, как вчера вечером их кормили. А прошло с той поры уже часов пятнадцать. Кошмар, да и только.
Шагов через двадцать, миновав невыключенный телевизор, с экрана которого невероятно толстый человек что-то уверенно обещал новым народам российской империи, Пол и Варфоломей обнаружили дыру в стене, тесную, один человек с трудом боком протиснется. Гендер нырнул туда сразу; следом полез Варфоломей. Он долго сопел, богатырские мышцы не желали сокращаться - но в конце концов протиснулся. Спустя минуту в проломе опять показалась голова Гендера. Глаза у него были круглые.
- Там... Там другой подвал! - только и выдохнул он. - Где мы? Где мы?
- Под переулком! - отозвался Варфоломей, лучше других ориентировавшийся в пространствах Саксонской набережной. - Чей же тут подвал?
- Соседа. Лодочника. - сказала словно откуда-то издалека Нинель. Астерия Миноича. Того, который на крыльце торчит, бывает. Когда тебя, Фоломейка, битого привезли, он торчал.
- Так что ж, он им помогал? - зло спросил Варфоломей.
Доня хихикнула. Нашла, называется, время и место.
- Так, - сказал из темноты Федор Кузьмич, - мы под переулком. А как у того дома оказался подвал под мостовой?
- Замурованный он, подвал - сказала Нинель. Гендер покрутил головой до него теперь доходило куда быстрей, чем раньше.
- Так сбежали они или нет? Если подвал замурованный, то эти сволочи и уйти никуда не могли! Да уберите вы револьвер, меня... намочите! - заорал Гендер на Федора Кузьмича. Пол не помнил нужных слов, вся необходимая лексика вылетела как-то сразу из головы. Федор Кузьмич пожал плечами и нехотя спрятал револьвер.
- Там - лабиринт... Запечатанный... - прошептала Нинель, неожиданно повернулась и пошла прочь. "Упрежу хозяев, чтоб не звали ментов..." донеслось из темноты. Видимо, ничем больше помочь пророчица пока что не могла.
Гендер, убедившись, что моток веревки обеспечивает ему путь едва ли не до южного конца набережной, ринулся в лабиринт - скрипя зубами и чувствуя непонятную ему в самом себе, непривычную, от ног к голове поднимающуюся холодную ярость. В конце концов, почему все и всегда против него? Сперва ему навязали профессию по наследству, потом ее лишили - и притом не кто-нибудь, а родной ополоумевший отец. Он сломал свою гордость и стал членом последней в Киммерии гильдии, ниже которой только рабы. Так и рабы, за которыми он приставлен ходить, их кал-мочу исследовать, посмели от него бежать, посмели отнять у него последнюю работу! В памяти всплыли строки из учебника по сексопатологии, сочиненного его прадедушкой, Мафусаилом Гендером, - там имелись воистину грозные выражения:
- Руки вверх, курвины выблевоны! - по мнению прадедушки, в его времена от таких слов половострадающие должны были обмирать как кролики под змеиным взглядом. Пол внезапно ощутил, что заклинание помогает по крайней мере ему самому: - Сдавайтесь, гниды! Монтекристы драные, стоять! Лежать! Мордой к стене!
