Этот играет наверняка. А вот он, Грабов, командир взвода, поручик, три звездочки… мелкота, фендрик. За что ему уцепиться, чтобы сразу вознестись вверх? Именно сразу… Надолго в гвардии ему не удержаться: доходов с имения и до сих пор только-только, с большим прижимом, хватало на поручичью жизнь, а теперь, когда это мужичье спалило усадьбу, и вовсе придется туго. Долги растут, расчет на «золотую» женитьбу слаб: богатая всегда предпочитает кавалериста — гусара, улана, кирасира. Без быстрой карьеры придется уходить из полка. А дальше что?
Он закрыл глаза. Мысли шли тягуче и тоскливо. В Москве обязательно надо на первое место. Но как отличиться, когда над тобой — лестницей целой — поручики со старшинством, штабс-капитаны, капитаны, полковники, генералы… Закон царской службы тверд: подвиг подчиненного засчитывается начальнику. Его, Грабова, отличие сорвет тот же Майер: оставит только объедки… Чтобы снять сливки самому, надо, чтобы их некому было снять сверху.
Грабов дрогнул слегка от подкравшейся мысли. А если… Ведь может же так случиться: в бою — капитана убьют. А если… не одного капитана? По телу прошла дрожь. Неожиданно ярко, четко, до последней черты, до тихого вскрика представилось… Узкие московские улицы, грозные ряды баррикад, треск картечи, стрекотание пулеметов, хриплые окрики команды… Полк, штыками прокладывая дорогу, втягивается в лабиринт кривых переулков. Семеновцы победно шагают по трупам, сбивая краснознаменных. Но с флангов и тыла надвигаются новые и новые скопища. Они захлестывают тяжелыми волнами утомленных упорным боем гвардейцев… С крыш домов, из окон, из подвалов, из-за заборов гремят выстрелы. Сведя предсмертной судорогой взнесенную руку, падает с белого своего коня Мин. Батальонные выбывают из строя. Полковник Риман окружен врагами и взят. Убит Майер, Касаткин-Ростовский, Мертваго, Миних — весь офицерский состав 15-й, грабовской, роты… Он принимает командование… ведет солдат, увлекая за собой весь полк, заколебавшийся было, но вновь окрыленный его, грабовской, отвагой.
Сердце билось частыми-частыми ударами. Он нащупал рукоять шашки и сжал. Ведь может же так случиться?
Может.
Он открыл глаза, радостный. Майер по-прежнему читал, черкая в книжке. Дремал, далеко вытянув длинную ногу в лакированном сапоге, Касаткин-Ростовский, князь и поэт. Точа слюну из раззя-ванного толстогубого рта, вздрагивая обвислыми пухлыми щеками, дремал поручик Мертваго. Мечтательно глядел в потолок тонкий, как девушка, голубоглазый и белесый фон Миних, подпоручик, субалтерн Грабова.
Покойники?..
Радость сникла, опять стало тоскливо. Он попробовал уверить себя, что особенно жалеть будет нечего, даже если все четверо эти… погибнут: ведь если рассуждать здраво, Касаткин-Ростовский — дурак и хлыщ, бездарь, на собственный счет печатающий тощие сборники стихов, которых не читают даже полковые дамы; про Миниха в полку говорят: на вид институтка — на деле проститутка; Майер — хороший строевик, но карьерист, службист, тянет за каждый шаг, никому не дает жизни. Собственно, только Мертваго — славный рубаха-парень, отличный товарищ, но ведь и он — всего только полковой Бахус, пьяница и первый заправила афинских вечеров, на которых со смеху можно помереть, глядя на его коротконогое, обвисшее жиром — доподлинно как у Бахуса на картинах — тело. По праву ли заступают дорогу ему, Грабову? Карьера им не нужна: им и без того хорошо живется.
Взволнованный, он встал и вышел в коридор. Из соседнего купе вырвался взрыв смеха. Грабова покоробило. Глупый смех, нечестный смех. Мятеж. Поход. Смерть. Как они могут смеяться?..
Он все же подошел:
— О чем вы?
— Смеемся — за упокой! — ответил высокий поручик, сидевший у самой двери, и протянул Грабову листок. — Похоже на то, что совокупными усилиями ниву российскую удастся-таки очистить от плевел… О "Народной охране царя и благоденствия родины" слышал?
Грабов кивнул:
— Слышал.
И взял бумажку.
— Так вот: новый их манифест. Разослан профессорам в поучение.
На серой шершавой бумаге напечатано было:
"Господа ученые профессора! Ввиду отсутствия в вас важных знаний истории отечества и Евангелия, тормозящего развитие благоденствия и процветания истинной науки и патриотизма в ваших питомцах, и воспитательных начал, столь необходимых для созидающей силы и могущества отечества, "Народная охрана царя и благоденствия родины" постановила истребить весь ученый мир по всем городам ее, если он не одумается вовремя".
— Не глупо, в общем, как? — спросил офицер. — Может, и в самом деле перещелкают этих волосатиков? Правительство чего-то еще чинится с ними.
Хлопнула дверь с площадки. Вошел ординарец:
— Тушить огни. Подходим к Коломне. Господам офицерам — быть наготове.
Поезд заметно убавил ход.
Штыки
1
Грабов спал крепко. Дневальный не сразу добудился его.
— Подъем, вашбродь. Третий раз бужу… Сейчас выступаем.
Грабов сел и потер затекшую ногу. Он не сразу сообразил, почему он на каких-то мягких тюках, перетянутых дорожными ремнями, кругом чемоданы, корзины, домашние вещи… Да, Москва, ночь, прибытие, рота — на Казанский вокзал, ночевать негде, жандарм отвел в багажное отделение.
— Куда выступаем?
Дневальный моргнул, недоуменно и испуганно:
— Не могу знать, вашбродь.
В самом деле только со сна может в голову влезть такая глупость: спрашивать нижнего чина. Откуда ему знать.
— Где господа офицеры?
— По ротам, вашбродь.
* * *
Воздух, морозный, колол иголками кожу, распаренную духотой багажного закутка. Грабов пошел по платформе, бодро подымая грудь. После сна он чувствовал себя особенно крепким. И если действительно случится…
У дверей III класса он увидел Касаткина и весело окликнул его:
— Что ж?.. Поздравить с боем, Касаткин?
— Есть с чем поздравлять, — скривился князь. — Ты что — не знаешь? Архиерей упек нас с третьим батальоном по Казанской, в карательную…
Грабов остановился как вкопанный. Вместо генерального боя…
— Пороть?
Касаткин пожал плечом:
— Кого пороть, а кого и вспороть. Во всяком случае забавного мало: мотаться по заплеванным полустанкам и гнилым деревушкам. Ты чай пил? Действуй. А то сейчас посадка.
* * *
Посадка, однако, оттянулась. Без коренных железнодорожников — силами одной военно-железнодорожной роты — собрать состав оказалось делом нелегким. Не удалось разыскать ни одной платформы для погрузки орудий, а тех, на которых пришла из Питера гвардейская артиллерия, Архиерей (так прозвали в полку полковника Мина — за любовь к ритуалу, нравоучительным проповедям и божественной службе) распорядился почему-то не давать. Лазаретные линейки не влезали в теплушки даже через рассаженные топором стенки. Полковник Риман, командир 3-го батальона, назначенный начальником отряда (кроме 3-го батальона шли 14-я и 15-я роты), хмуро следил за суетней на перроне. На зеленых облупленных стенках вагонов наспех малевали белые круги с красным крестом.
Мертваго подмигнул Грабову:
— Под санитарный маскируемся: эти комики свободно пропускают санитарные поезда. И риска нет, что пустят под откос… Как бы угадать, в какой вагон нас посадят?
— А что? — хмуро спросил Грабов: он не мог свыкнуться с мыслью, что московский бой пройдет без него.
— У меня с собой корзиночка вина. — Мертваго подмигнул опять. Гвардейские моряки мне через брата прислали. Так сказать, патриотический вклад в общее дело. Надо во благовремении протащить: при посадке будет неудобно… Не знаешь нашего вагона, Майер? Ты что невесел? Даром зубрил уличные? Драться-то не придется…
Ротный не ответил и отвернулся.
— Хитрющий все-таки Архиерей, — продолжал, добродушно посмеиваясь, Мертваго. — Спровадил Римана, чтоб без конкуренции.
— Какой конкуренции? — не понял Грабов.
— Старшинство у Мина — в полковничьем чине — небольшое, — пояснил Мертваго. — Ежели бы Риман особенно отличился, мог бы отбить у Архиерея и производство, и командование полком: Мин, ясно, рассчитывает вернуться генерал-майором и командиром полка с зачислением в свиту.
— Риман — образцовый офицер, — сухо перебил Майер. — Он найдет случай исключительно отличиться и на Казанке.
Мертваго присвистнул:
— Не пройдет номер, дорогой. Мин тоже не дурак. Смотри, как он его снарядил. Без артиллерии шику не будет: жечь вручную придется, эффект не тот. И кавалерии нам не дали, заметь… А без кавалерии при российских просторах — поди лови их… Разбегутся, черта поймаешь лысого.
— Для экзекуции всегда найдется кто, — уверенно сказал Майер. — Я спокоен за Римана: такой офицер измыслит выход из любого положения.
— Мин! — быстрым шепотом сказал Касаткин и оправил шашку. Офицеры вытянулись во фронт.
