А за змеями два человека катили бочку, наполненную камнями. Видимо, этот последний звук – бочки – возник, когда стена за спиной явившегося ангела сомкнулась, как смыкается вода вслед за телом человека, выбравшегося на берег.
Узник с удивлением посмотрел на пришедшего – он совершенно не видел причин для появления ангела. Меж тем как начальник тюрьмы только улыбнулся и приветливо кивнул посланцу божьему.
Ангел постоял, озирая ползающие по камере дымные нити и завихрения, кашлянул и посмотрел в лицо надзирателю. Во взгляде его не было удивления и не было узнавания, будто форменная одежда настолько изменила узника, что узнать его в надзирателе стало решительно невозможно.
– Что-то не так? – растерянно спросил надзиратель.
– Не знаю, – пожал плечами ангел.
– Но зачем ты здесь?
– Я видел огонь. А пожарного ты убил.
– Так ты теперь и пожарный?
– Я – всё. Я хранитель. Я храню.
– Меня?! – воскликнул узник, сражённый вдруг пониманием всех недопонятых причин и следствий.
Ангел не ответил. Он направился в угол, взял стоящие за унитазом веник и совок, вернулся, присел и принялся аккуратно собирать фон Лидовица. Некогда белые, но теперь грязновато-серые концы пропылённых крыльев подметали пол за его спиной. Узнику смутно вспомнилась какая-то то ли сказка, то ли история про мальчика, охотившегося за пером гордого орла. Что-то там было в конце, какая-то грусть…
– Что ты делаешь? – прошептал он, растерянно наблюдая за действиями ангела.
– Сто семнадцатый, – произнёс ангел.
– Предоставьте мёртвым самим хоронить своих мертвецов, – сказал начальник тюрьмы, – странно поглядывая на ангела и не переставая улыбаться.
– Это уже сто семнадцатый экземпляр за год, – продолжал ангел, никак не реагируя на слова начальника. – Простая арифметика показывает, что примерно раз в три дня где-то сжигают фон Лидовица. Как думаешь, почему? – поднял он глаза на узника.
– Пустота? – неуверенно отозвался узник.
– Пустота… – задумчиво повторил ангел, выпрямляясь и словно пробуя слово на вкус. Потом покачал головой и отнёс веник на место, взялся за совок с кучкой пепла. Рассеянно взглянул на узника. По виду его можно было догадаться, что предположение было неверным.
«А когда госпожа дочь надзирателя сожгла портрет дамы, он не пришёл собрать пепел», – отвлечённо подумал надзиратель.
– Невозможно сжечь пустоту, – сказал ангел. – Как невозможно примирить будущее с прошлым.
Аккуратно неся совок с пеплом, он уже направился к стене, когда начальник тюрьмы взмахнул рукой.
– Одну минуту, господин ангел, – улыбнулся он. – У нас тут небольшая неувязочка.
Ангел остановился, повернулся, вопросительно глядя на начальника.
Начальник тюрьмы поблагодарил его кивком и обратился к новоиспечённому надзирателю:
– Помните, я обещал вам муху, господин надзиратель? Вот и ваша муха, получите, как говорится, распишитесь, – и он улыбнулся широкой довольной улыбкой.
– Муха? Где? – опешил от неожиданности узник.
– Да вот же она, – начальник тюрьмы с улыбкой кивнул на ангела. – Можете делать с ней что хотите. Но рекомендую прежде всего оторвать ей крылышки. Чтобы не улетела, хе-хе-хе.
– Но… – узник опешил, смятение затопило его душу.
А начальник тюрьмы вдруг подскочил к ангелу, быстро схватил его за плечи и ловким приёмом джиу-джицу повалил на пол. Загремел по полу жестяной совок. Взметнулся и повис чёрным облачком пепел философских прозрений и великих истин.
– Ну что же вы, стоите, надзиратель, помогайте! – крикнул он бывшему узнику.
Узник-надзиратель минуту топтался в нерешительности, в то время как начальник тюрьмы боролся с ангелом и в конце концов ловко завернул ему руку за спину и вынудил улечься на живот. Упершись коленом ангелу в спину, прижимая к полу, начальник взялся за одно крыло.
– Ну же! – крикнул он надзирателю, который нерешительно топтался рядом. – Беритесь за крыло, помогайте.
Тогда надзиратель, решившись, бросился к нему на подмогу. Вдвоём они быстро преодолели последнее сопротивление ангела. Если бы ещё надзиратель лучше понимал, что́ от него требуется, какой цели хочет добиться шеф, несомненно, им было бы проще. Борьба проходила в молчании, никто не произносил больше ни слова, и узник не решался это молчание нарушить. Он только пыхтел, но помощи от него начальнику тюрьмы было, кажется, не много. Помогало лишь то, что ангел почти не оказывал сопротивления – он, похоже, не понимал, что происходит и хотел прежде выяснить. Во всяком случае, он лежал молча, почти не шевелился и лишь вопросительно поглядывал то на бывшего узника, то на начальника тюрьмы.
Наконец, объединённым усилием и поворотом рук им удалось сладить с крылом, благо соединительный сустав был не слишком толстым. Послышался треск ломаемых костей, опали на пол несколько пёрышек, к потолку камеры взлетел крик бесконечной боли, исторгнутый из груди ангела.
– Одно есть! – довольно пропыхтел начальник тюрьмы.
Наступив на шею ангела, чтобы лишить его манёвра, которого, впрочем, тот не собирался, да, кажется, и не мог теперь совершить, он быстрыми уверенными движениями, в несколько поворотов вокруг оси, окончательно отломил крыло и выпрямился, держа его в руке и брезгливо оглядывая. Капала кровь. Сахарно-белый обломок кости, торчащий из раны, обрывки сухожилий, лохмотья мяса – при виде всего этого узник почувствовал тошноту; он побледнел, глаза его покатились под лоб верным признаком назревающего обморока. А довольный начальник тюрьмы отбросил крыло к двери и взялся за следующее. Ангел не переставал кричать от боли.
Со вторым крылом дело вышло быстрей и проще, поскольку узнику удалось справиться с наплывом дурноты, он теперь уже знал, что следует делать и стремился поскорей покончить с неприятной процедурой, пока обморок не победил его.
Хруст ломаемой кости. Крик.
– Ну вот, – довольный голос начальника, – дело сделано. Теперь ему не уйти, хе-хе. Теперь ваша муха никуда не улетит, господин надзиратель.
Второе крыло отправилось вслед за первым, роняя по пути на пол капли алой крови. Начальник тюрьмы довольно потёр окровавленные руки.
Узник тоже выпрямился. На лице его, перекошенном тошнотой и душевной мукой, разлилась растерянность. В глазах читался вопрос: что мы сделали? Зачем?
Ангел перестал кричать, затих. Он молча и не шевелясь лежал на полу между двумя мужчинами, уперевшись лбом в холодный грязный цемент, больше похожий на сбитую влёт странную птицу – безжизненную, раздавленную, смятую. Из ран на спине торчали обломки кости, текла кровь. Пальцы на бледных руках мелко подрагивали, словно в теле начиналась агония.
– О боже, боже! – выдавил узник – Что мы наделали? Это же ангел.
– Что вы такое говорите, господин надзиратель? – усмехнулся начальник. – Где вы увидели ангела? Это обычный узник. Самый обычный узник. Вверяю его вашему бдительному попечению.
– Это? Узник?
– А кто же, по-вашему? – поднял брови начальник тюрьмы. – А вы-то беспокоились, где взять узника, – улыбнулся он с лёгкой жалостливой иронией. – Вот он,
