какое-нибудь совещание в город. — Что-то накумекают. Лафа им! Другие на фронте, а эти окопались в тепле. Командуют!
— Значит, ты сам? И моложе нас на целый год? — говорил Саша, когда я рассказывал, как упрашивал военкома послать меня, ну не в армию, а хотя бы в какую-нибудь военную школу, и ссылался на то, что уже был (был!) на фронте в сорок первом. — Второй раз и сам! А я вот все думаю: мог бы я так?
— А чего там мог — не мог, — говорил Володя. — И правильно сделал. Лучше, чем в гражданке с пустым брюхом сидеть. И тепло и сытно и почет-уважение.
Теперь я знал о Саше и Володе все. Не только то, что Саша занимался в студии художественного слова Дома пионеров, а Володя увлекался спортом и даже брал призы на легкоатлетических соревнованиях школьников. Знал, что отец у Саши авиационный инженер, а мать умерла несколько лет назад, и что недавно отец вновь женился, и у Саши теперь хорошая мачеха, и скоро будет братишка или сестренка. А у Володи нет братьев и сестер, мать у него не работает, отец — хозяйственник. В общем, я знал много и мало, поскольку биографии наши были небогаты: папа такой-то, мама такая-то, вот и все.
— Я все хочу спросить тебя… — обычно так начинал Саша разговор со мной или с Володей, и не только с нами. Это было его любимое словосочетание.
Он спрашивал нас, знаем ли мы Востокова, и Полонского, и Веневитинова, и Давыдова, и Гнедича, и шептал нам их стихи. У Саши была отличная память. А у меня скребли кошки на душе. Знать-то я знал, сколько раз читал с Николаем Степановичем, а вот сейчас и строчки вспомнить не мог.
Володя признавался чистосердечно:
— Первый раз слышу! И потом, ребятки, ближе к жизни! Что там сегодня на обед? Вот деловой вопрос.
А Гнедич что! Он дворянин? Отсюда — был сыт! Эксплуататорский класс, известно.
Как-то вечером Саша нам прочитал:
— «…Ваши глаза сверкают, как очки моего противогаза, и освещают, как ракета во время ночного боя. Ваш нежный голосок можно сравнить с голосом дневального, который произносит приятно звучащие команды: «На обед» и «Отбой». Я надеюсь, что любовь моя полетит по азимуту со скоростью пули образца 1930 года…»
— Что это?
— Это солдатский фольклор, — пояснил Саша. — Письмо пехотинца называется. Забавно, правда? Я даже списал его… И знаете, что стыдно: с ошибками списал. Только потом понял…
— Ошибки чушь! Вот такая литература мне по душе! — воскликнул Володя. — Дай-ка списать!
Мы все, между прочим, писали с ошибками. Мы, окончившие семь и даже девять классов. Если бы наши учителя видели наши сочинения — конспекты, заметки в стенгазету, письма! Но, к счастью, нынешние наши учителя не проверяли нас на грамотность. Лишь однажды лейтенант Буньков, прочитав мой пространный рапорт-объяснение, сказал:
— В наше время писали пограмотнее…
Он был старше меня на три года.
Однажды мы с Сашей и Володей несли патрульную службу. Это считалось счастьем, ибо курсанты нашей школы редко посылались в комендантский наряд. Патрульная служба была привилегией зенитчиков и недавно прибывших на переформировку десантников. Говорили, что их порядком потрепали на фронте, и к ним в городе относились с предельным уважением, как и должно относиться к людям, которые хватили не один фунт лиха и остались в живых.
Мы приветствовали командиров и молча пропускали редко встречавшихся солдат. Я, чтобы блеснуть перед ребятами, а особенно перед Сашей литературной эрудицией, вспоминал, как читал нам Гайдар наизусть «Судьбу барабанщика», как Фраерман рассказывал историю написания «Дикой собаки Динго…» И как Ираклий Андроников, которого мне поручили привезти в Дом пионеров на такси, пародирует разных людей.
— А я Гайдара только мельком видел, — сказал Саша. — Наверно, он тогда к вам шел. А у нас писатели не бывают почему-то.
Саша говорил и про Дом пионеров, и про все, что было до войны, в настоящем времени.
— Ну, а кого же я видел из знаменитостей? — воскликнул Володя. — Пожалуй, одного Циолковского. Да, да, Константина Эдуардовича! В газете на портрете. Видите, и я могу стихами. Не хуже вашего Ганевича.
— Не Ганевича, а Гнедича. Как тебе не стыдно, — возмутился Саша.
— Ганевича, Гнедича — не все ли равно, ребятки! — согласился Володя. — А вон девочка, смотрите — это вещь!
Мы шли мимо кинотеатра. Как раз окончился последний сеанс, и толпа зрителей вывалила из ворот.
И вдруг…
— Подождите, — шепнул я ребятам и, придерживая ремень карабина, бросился в толпу. Не помню, как я догнал ее и схватил за рукав шинели:
— Наташа!
— Да, Наташа. А что? — Девушка с кубиками в голубых петлицах с любопытством посмотрела на меня и отстранила руку.
Только тут я понял, что это не она. И что вообще все это глупо: хватать солдату, да еще несущему патрульную службу, младшего лейтенанта за рукав, и почему? Потому что издали она оказалась похожей на ту, другую Наташу! Но ведь та Наташа не могла быть здесь. Она на фронте, и не в десантных частях.
Я покраснел:
— Простите, я думал…
Но было уже поздно. Девушка с голубыми петлицами оказалась не одна. Ее сопровождали еще четыре петлицы — капитан и старший лейтенант.
— Из какой части? — произнес капитан и добавил, почти выкрикнул: — А ну-ка встаньте как положено! Номер части?
Подоспел Саша, с трудом пролез к нам. Нас уже окружала плотная толпа любопытных.
— А еще солдат с повязкой. К девушке пристает, — проговорил кто-то.
— Он патрульный, может! — добавил женский голос. — Патруль хоть кого может задержать, если что не так…
Все комментировали события как могли.
Подогреваемые такими разговорами, капитан и старший лейтенант окончательно завелись.
— А ну-ка марш с нами! — произнес капитан.
— Пошли, пошли, — добавил старший лейтенант и положил мне на плечо свою огромную руку. — Распустились, молокососы. И откуда только таких понабрали!
— Может, не надо, Боря? — неуверенно спросила их попутчица. — Ведь вы…
— Наташенька, — перебил ее капитан, — не вмешивайся.
— Вы не имеете права! — выскочил вперед Саша. — Не имеете! Мы — патруль…
— Ах и ты еще? — Старший лейтенант снизу вверх взглянул на длинного Сашу. — И ты с нами — марш! Защитник нашелся!..
Как мы ни противились, пришлось идти. А то еще хуже будет! Попробуй перед такими доказать свою невиновность! Единственно, на что мы решились, — просить, чтобы нас отвели в комендатуру. Туда, откуда мы вышли в наряд. Но это не помогло.
— А где же Володя? — спросил я по пути у Саши.
— Сам не могу понять. Был все время рядом. Испугался, удрал?..
