Но всех перечисленных мер явно было бы недостаточно для воспитания нового человека. Чтобы ежедневно испытывать трудовой энтузиазм и проявлять патриотизм, человеку мало знать из газет о том, что правителям капиталистических стран наплевать на простых людей, а каждый из правителей Советской страны, напротив, готов с себя рубашку снять, лишь бы простому человеку комфортно было. Мало ему слышать по радио о том, что повсюду в мире простые люди завидуют ему, гражданину самой справедливой в мире страны. Мало ему видеть, как на улицах и площадях, на сценах дворцов культуры и на заводских митингах такие же, как он, простые люди славят мудрость, человечность, скромность сидящих в Кремле вождей. Помимо внешней информации, помимо знаний ума человеку необходимы знания сердца. Душа требует страстей, чувств, эмоций - всего того, что рождается из мук творчества и полета фантазии. Управляться с нематериальными муками и полетами "инженеров человеческих душ" партии гораздо сложнее, чем заниматься пропагандой. Но где партия, где Сталин, там победа. Совместными усилиями коммунистов и передовой рабоче-крестьянской интеллигенции в огне революции, в жарких схватках Гражданской войны и суровых буднях социалистического строительства родился и окреп новый жанр искусства - социалистический реализм. Простые люди, попадая в мир стихов Владимира Маяковского, Демьяна Бедного, Эдуарда Багрицкого; сопереживая героям книг Дмитрия Фурманова, Николая Островского, Максима Горького; отождествляя себя со "Строителями" Александра Дейнеки, "Братишкой" Федора Богородского, "Коммунистами" Бориса Иогансона, "Делегаткой" Георгия Ряжского; захлебываясь в фонтане энтузиазма "Рабочего и колхозницы" скульптора Веры Мухиной, незаметно, исподволь сами переполняются приливом патриотизма и трудового энтузиазма.
Но, к сожалению, не все люди одинаково воспринимают искусство и не все верят пропаганде. Все еще находятся среди простых советских людей отщепенцы, которые, несмотря на вышеперечисленные меры, плохо проникаются энтузиазмом, не становятся патриотами и тем самым смущают нормальных граждан. Вот почему должны ночами разъезжать по московским улицам "Черные Маруси". Конечно, бывают и ошибки - арестовывают не тех, кого надо. Но - лес рубят, щепки летят.
Главное, что отщепенцев становится все меньше и меньше, и все больше заметно энтузиастов на улицах Москвы 1937 года.
Москва! Как много в этом звуке...
Настя Воглина, закончив, несмотря на длительный перерыв в учебе, семилетку на отлично, уговорила мать отпустить ее учиться в столицу. Какое-то время Надежда Воглина сопротивлялась безумной затее дочери - денег на дорогу нет, а там еще и жить на что-то надо! Но дочь была упряма - не отпустила бы мать, сама б сбежала. Пришлось уступить. Разумеется, как и все советские дети, Настя была переполнена энтузиазмом и чувством гордости за свою страну. Если б потребовалось, она бы под пытками хранила военную тайну. Но поскольку и тайн она не знала, и пытать ее было некому, то задача ставилась скромнее: приносить своим трудом максимальную пользу стране. Настя мечтала стать художницей. Ведь родине нужна красота? Ведь и о подвигах люди мечтают только потому, что подвиг - это красиво? Рисовать картины Настя хотела даже больше, чем совершать подвиги. Но в этом, конечно же, и самой себе признаться страшно...
Можно было бы поехать учиться в Псков, как советовала мать: и шансов на поступление больше, и от матери недалеко. Но разве Псков сравнишь с Москвой? А главное (что это главное, признаться еще страшнее, чем в предпочтении рисования пыткам), где-то там, в Москве, живет человек, научивший ее видеть красоту даже в былинках, даже в движениях ветра...
И вот, Настя добилась своего.
Москва встретила ее свистками паровозов, мчащейся по перрону в сторону вокзала толпой сошедших с поезда пассажиров и яркими лучами теплого июньского солнца. Носильщики, окинув профессиональным взглядом растерянную фигуру совсем юной девушки, почти ребенка, с рюкзаком на веревочках за плечами и большим матерчатым тюком в руке, спешили мимо в поисках более солидных и денежных клиентов. Постояв минуту в немом оцепенении, Настя, наконец, тоже собралась с духом и увлекаемая толпой двинулась к станции метро. Двум неизвестно откуда вынырнувшим молодым людям, предложившим ей бескорыстную помощь по переноске тяжестей, она, проинструктированная матерью, как вести себя в подобных случаях, с ходу дала решительный отпор. Отказалась она и от услуг какого-то симпатичного прощелыги, пытавшегося вырвать из ее рук тюк, одновременно убеждая, что может совсем за смешную плату доставить и багаж, и Настю в любой конец города. Лишь после безнадежной попытки протиснуться со своим багажом между лязгающих створок турникета метро, она рискнула отдать матерчатый тюк подоспевшему на выручку пожилому интеллигентному мужчине с бородкой. Мужчина оказался честным: не убежал никуда, помог Насте спуститься на эскалаторе в подземный дворец с расписанными цветной мозаикой стенами, подсказал, как добраться до художественного училища, на какой по счету остановке надо выходить и даже дал свой адрес, на случай, если ей негде будет первое время жить.
В вагоне поезда метро оказался совсем другой мир, не похожий ни на суету вокзального перрона, ни на музейную гулкость вестибюля сказочно красивой подземной станции. Качающийся на стыках рельсов вагон представлял из себя переполненный людьми необычный читальный зал, с шумом несущийся в черную пасть тоннеля. Почти каждый из пассажиров держал перед глазами газету или раскрытую книгу. "Как много в Москве умных людей!" - восхищенно подумала Настя. "Но, если простые москвичи все сплошь умницы, то что говорить про тех, кто сидит за воротами Кремля?" Подумав о Кремле, она стала мечтать, как когда-нибудь, став знаменитой художницей, придет в Кремль, чтобы рисовать портреты вождей. Она зайдет в кабинет Сталина. Великий Сталин посмотрит на свой портрет и спросит: "А где же у нас рождаются такие таланты?" Настя улыбнется и ответит: "В Мологе". Вспомнив о Мологе, Настя встревожилась: "Почему в газетах ничего не сообщают о том, что Сталин приказал не затапливать город? И о выставке картин мологских художников ничего не слышно... И про самого лучшего в мире художника, Анатолия Сутырина... Что с ним случилось? Где он сейчас?"
Вагон бешено летел под тускло освещенными сводами к очередной станции-сказке. Москвичи читали свои газеты и книги. Стоявшие рядом с Настей в конце вагона двое молодых лейтенантов шепотом спорили о возможных причинах самоубийства начальника Политуправления Красной Армии товарища Гамарника41), пытаясь как-то увязать это событие с процессом над восемью военными42) и январским судом над деятелями антисоветского троцкистского центра43). Никому не было никакого дела ни до Насти, ни до Мологи, ни до несостоявшейся выставки мологских художников. "А может всему причиной мое письмо Сталину?" - с ужасом подумала Настя: "Вокруг товарища Сталина было столько врагов и в Политбюро, и среди красных командиров... Письмо наверняка перехватили!" Она представила, как члены антисоветского троцкистского центра, недовольные тем, что их планы по уничтожению Мологи могут провалиться, прочитав ее письмо, разослали по всей Москве лазутчиков, установили адрес, по которому проживает Анатолий, и ночью (непременно ночью!) напали на него спящего...
-....станция. Поезд дальше не пойдет. Просьба пассажирам освободить вагоны, - донесся откуда-то сверху строгий женский голос.
Настя очнулась от своих мрачных дум и с удивлением обнаружила, что кроме нее в вагоне никого нет. Занятая собственными фантазиями, она совсем потеряла счет остановкам, даже забыла название той из них, на которой по совету доброго мужчины с бородкой должна была выходить. Оглянувшись по сторонам, она поднялась с сидения, одела рюкзак... Но только Настя взялась рукой за тюк, как поезд тронулся с места и, набирая скорость, снова помчался в темноту тоннеля, увозя с собой в неизвестность маленькую пленницу.
До здания Художественного училища Настя добралась лишь поздно вечером. На звонки и стук в двери ей никто не ответил. Усталая, голодная, она поставила рюкзак рядом с тюком на маленькую скамью под сенью двух огромных лип и, закусив губу, чтобы не разреветься, постаралась не спеша продумать, как ей быть дальше. Проще всего было бы пойти, постучаться в окно какой-нибудь квартиры на первом этаже близлежащего жилого дома и попроситься на ночлег. Но, говорят, москвичи - своеобразный народ: они страшно не любят, когда кто-нибудь просится к ним на ночлег. Что ж - в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Есть более, по-московским меркам, приличный вариант: отправиться на поиски телефона, чтобы позвонить тому мужчине с бородкой. Мужчина ведь сам приглашал ее в случае чего не стесняться, ехать к нему. Настя достала из кармана кофточки клочок бумажки с записанными рукой мужчины его именем, фамилией, домашним адресом и телефоном. Повертела, раздумывая, клочок в руках. Ехать в гости... Снова надевать на плечи рюкзак, поднимать оттянувший обе руки тюк, проталкиваться через турникеты метро, втискиваться в дверцы автобуса или трамвая, идти неизвестно в какую даль... Все это было уже выше ее сил.
