— И слушать не хочу, открой дверь!
На шум в коридоре явилась тетя Оля и стояла в растерянности, глядя на разъяренную гостью и на потерянного племянника, которые пять минут назад ворковали как парочка голубков…
— Что случилось? Маргарита, он вас обидел? Да нет, это смешно! Ах ты, Боже мой! Саша, открой ей дверь, нельзя человека насильно удерживать…
Он выполнил приказание, дверь распахнулась, и Марго, в последний раз оглянувшись, окинула парня таким уничтожающим взглядом, что ему захотелось немедленно умереть. Ее каблучки застучали по лестнице, стук их все отдалялся… Сашка вернулся к себе, упал на кровать и зарылся лицом в подушки. Рыдания сотрясали его как девятибалльное землетрясение. На пороге показалась тетя Оля, сокрушенно покачала головой и прикрыла дверь.
Что тут скажешь? — думала она. — Слова ему сейчас не помогут — сперва нужно самому переболеть, пережить эту боль, чтобы потом хоть что-то воспринимать…
Сумерки давно растворились во тьме, вечер усыпал Москву свежим снежком, тот похрустывал под ногами прохожих, овевал их усталые лица легкими ласковыми дуновениями… Хорошо в этот зимний вечер было в Москве! Но Сашка ни о чем подобном не знал, он ничком лежал на кровати, острый приступ отчаяния сменился тупым безнадежным оцепенением. Все кончено! Марго не простит его. Что ж, может, это и справедливо. Он догадывался, что за содеянное зло рано или поздно придется платить — не зря же об этом пишут в его любимых книжках… Только он не думал, что это когда-то коснется его, точно весь мир подчиняется определенным законам, а он какой-то особенный, и у него в жизни все будет иначе… Голова словно бы налилась свинцом, мысли еле ворочались… он почувствовал что засыпает.
— Э, нет, так не пойдет! — Сашка заставил себя подняться, свесил ноги с кровати. — Спать нельзя. Она сейчас, конечно, не спит — ещё рано, но потом… потом этот кошмар повторится. Что же делать? — глаза его одичало блуждали по комнате. — А что, если? Да, это единственный выход!
Он вскочил, кинулся в коридор и стал одеваться.
— Ты куда это на ночь глядя? — преградила дорогу тетка.
— Тетя Оль, я к Борису Ефимовичу. Вы покормите вороненка?
— А чем ты его кормишь?
— Ну, дайте ему хлеба, размоченного в молоке. И прямо в клюв запихайте, поглубже. Я недолго. Туда и обратно.
— Ну, смотри… — с сомнением оглядела его тетя Оля. — Я надеюсь, ты ничего такого не выкинешь? Размолвки с девушками — это, брат, обычное дело! Только вот у тебя, похоже, это первый опыт. Не кисни, слышишь? Утро вечера мудренее…
— Хорошо-о-о! — крикнул Сашка, сбегая по лестнице.
Он устремился к «Тверской». Да, письмо! Купил в киоске «Союзпечати» конверт с маркой, нацарапал адрес, который выучил наизусть, выудил из кармана свое послание, сунул в конверт, заклеил его и опустил в почтовый ящик возле метро.
Дело сделано!
Знакомая тихая улочка, спящие под снегом дома… и только в одном впереди горит свет. Значит, старик дома. Сашка решил не звонить и поехал к нему наугад, чтобы не спугнуть свою отчаянную решимость: рассказать все как есть! Он шел, стараясь не думать, что его ждет, и всю дорогу боялся, что вот-вот не выдержит, повернет назад: очень уж нелегкое это испытание — во всем признаваться!
Поднялся на крыльцо, постучал… в прихожей послышались шаркающие шаги. Дверь отворилась.
— Саша? Какой сюрприз! Что-то случилось? — Старик пропустил его внутрь.
— Я… Борис Ефимович, мне нужно с вами поговорить. Я не помешал?
— Что ты, что ты… Как раз собирался чай пить, а вдвоем веселей. Только подагра моя разыгралась — еле ноги волочу, так что ты не обращай внимания.
Он потащился в комнату, едва переставляя ноги, поясница была обмотана шерстяным шарфом. Чайник кипел вовсю, старик достал из буфета ещё одну чашку. Разлил чай.
— Ну, выкладывай, что у тебя стряслось! — на Сашку уставились темные стекла очков, и под этим неживым взглядом ему в который раз стало не по себе…
— Борис Ефимович, я… — у него перехватило дыхание, Саня задохнулся, умолк и уставился в пол.
— Ну-ну, не надо так волноваться, все хорошо, — старый художник положил свою ладонь поверх его и слегка похлопал. — Что бы ни было, во всем можно разобраться. Ты ведь за этим и пришел, так?
— Угу, — Сашка заставил себя поднять голову и взглянуть прямо в темные стекла, отсвечивающие в неярком свете боковой лампы. — Борис Ефимович, это из-за меня… это я тогда напал на вас на Спиридоновке. И зонтик стащил… только это как-то так вышло… я не хотел! Я не знаю… — он совсем смешался, закрыл лицо руками, вскочил и выбежал из комнаты.
Бросился к вешалке, схватил куртку, шапку, стал лихорадочно одеваться… потом остановился и очень медленно повесил свои вещи на прежнее место. Так не годится! Нельзя сейчас так позорно сбежать… Он вернулся в комнату.
— Простите меня… пожалуйста! — парень стоял на пороге, не смея приблизиться к старику. — Я знаю, что такое не прощают! Вы меня прогоните вон… это будет правильно, справедливо. Я заслужил. А вообще… со мной происходит что-то ужасное, даже не знаю, как рассказать… Но я понимаю, вам меня слушать противно, я уйду… Простите меня, если сможете… мне очень жаль.
— Ты молодец! — очень тихим голосом проговорил старик и повторил, молодец! Я знал об этом. Понял, что это ты. Хоть тогда, в тот вечер, так лило, что ни зги не видать, и теперь я почти слепой, но внутренний глаз художника все фиксирует: силуэт, манеру, походку… Я ведь говорил, что нутром чую цвет, а людей с тех пор стал чувствовать ещё лучше. И тебя… Я ждал, что ты наберешься храбрости и признаешься. Я надеялся… Мне казалось, это в твоем характере — рано или поздно не выдержишь. Понимаешь, важно, что сам решился, без всякого давления со стороны. Просто по зову совести. Это значит, ты искупил вину… если хочешь, стал мужиком! Это ведь, наверно, самое трудное — в грехе сознаваться. А я… что ж, я давно научился принимать все, что бы ни было послано, — любую болезнь, несчастье… Это ведь испытание. За него благодарить надо Господа, а иначе душу не выправишь, не выметешь из неё всякий сор. Нет, именно благодаря таким испытаниям человек сильнее становится и может избавиться от иллюзий. И себя в истинном свете увидеть, и на мир взглянуть… так что, считай, я тебе благодарен!
— Но как же вы… как же могли все это время возиться со мной и… я не знаю! — Сашка так взволновался, что, кажется, готов был из себя выпрыгнуть, — вытаращил глаза и дышал тяжело, точно преодолел стометровку. Он ожидал всего, только не этих ободряющих и смиренных слов старика… Как вы вообще могли это вытерпеть?!
— Э, мальчик, старость — это дело такое… Если не научишься к старости прощать и терпеть, обида подточит тебя изнутри, обида на весь белый свет, на молодых, у которых вся жизнь впереди… Она разъедает душу, рвет тебя на куски, а потом в щепы разнесет, как какую утлую лодочку! Нет, если старый не умеет видеть и понимать людей, грош цена! Тогда и незачем землю коптить… Ладно, это все словеса! Поедем дальше… Что с тобой происходит? Я же вижу — в последнее время ты как на иголках!
И Сашка рассказал своему учителю все, что с ним произошло с того самого дня, как впервые пересеклись их пути. Торопясь, сбиваясь, перескакивая с одного на другое, он поведал о мечтах своих глупых, о маме, о том, что с ней стало, о бронзовом идоле и о своих обещаниях душу продать… О том, что значила для него Маргарита, о тетке и письме к незнакомому человеку, который, сам об этом не зная, был его отцом… о своих жутких снах и о том, как помимо воли он стал угрозой жизни Марго… Старик молча слушал, опустив голову и не глядя на своего собеседника, чтоб не сбивать его пугающим видом своих темных очков. Когда Сашка умолк и сник, выжатый как лимон этим рассказом, старик снова похлопал его по руке, помолчал… потом поднялся, раскрыл дверцы буфета, извлек бутылочку коньяку, поглядел на нее…
— Да, без рюмки тут не обойдешься! — изрек он, оборачиваясь к своему притихшему ученику. — Плеснуть капельку?
— Да я… — засмущался тот.
— Что, не пробовал? Ничего, по такому случаю можно… — он добыл две серебряных рюмочки, разлил в них коньяк, поднял рюмку. — Ну, за наше здоровье! — залпом опрокинул её, крякнул, снова поднялся, подошел к тумбочке с телефоном, снял трубку и набрал номер.
— Отец Валентин? Да, я. Ничего, скрипим потихоньку. Батюшка, я к вам с просьбой. Не могли бы ко мне подъехать, тут у меня… Да, дело довольно срочное! Понимаю, что обнаглел, вы уже отдыхаете… Еще нет? А когда назад в Раменское? Ага, понятно. Тогда, батюшка, как бы все-таки повидаться сегодня, вопрос-то нешуточный. Чаем напоим и ещё чего получше найдется… Двое нас, я и молодой отрок! Ах, как хорошо, вот спасибо! Ждем. Да! Ждем с нетерпением. Приедет! — бросил он Сане через плечо, кладя трубку.
