- Ваня, Ваня... - покачал он головой. - Нынче понимаю я, за что тебе жизнь такая выпала! - Он помолчал. - Это ты все мои грехи взял на себя! И расплатился, и помер за меня раньше времени! А всю жизнь думал да гадал: чего леплюсь к тебе, чего цепляюсь? И сам не знал, подлец, что душу чистую приблизил для спасения своего!
Священник тихо возразил:
- Каждый за свои грехи сам ответ держит!
- А у кого их нет, тот чужие на себя берет!
Священник перекрестился и промолчал.
- И муку за ваши грехи, - кивнув Наталье и Оболенскому, продолжал Селиванов, - и эту муку он тоже взял на себя! И, видно, еще что-то, больно много ее было, муки той, для одной чистой души! А чем отплатим ему?! Ваня! Ваня!
Закричав, бросился вон Оболенский. Наталья выбежала за ним.
- Не нужно отчаиваться! - сказал священник. - Жизнь Богом дана, и Он знает, зачем...
- Бог знает, да не говорит! Ведь даже тебе не говорит! А мне уж и подавно не услыхать!
В окно было видно, как подъехала к дому грузовая машина, отделанная черным крепом. Из машины выпрыгнули мужики и стали выбрасывать еловые ветки...
- Ну вот! Выстелят тебе, Ваня, сейчас последнюю твою дорожку хвоёй таёжной... Мне бы, что ли, помереть уж заодно...
7
Был закат. За деревней все лежало уже во мраке, зато она золотилась и сияла, как чудо-град в море-окияне. Особенно светились рябины. А сквозь их листву полыхали кострами окна. Все прео-бразовалось, даже проржавевшая рукоять рябининского колодца и та будто позолотой покрылась.
Селиванов сидел на ступеньке крыльца, и ему казалось, что он - один большой, немигающий глаз, видящий все вокруг, наблюдающий за всем, но никак не участвующий в жизни. Через час-другой стемнеет, люди, что воют песни в доме, разбредутся, и он останется один на один с ночью.
Собаки, привязанные около дровенника, встретившись с его взглядом, чуть шевельнули хвостами, но он никак не ответил им. "Продать их надо!" подумал он. И то, что такая невозмож-ная мысль пришла ему в голову, не удивило его. Ведь как было: когда засыпал могилу, в земле камень оказался, а когда он по гробу стукнул, Селиванов в груди боль от удара почувствовал, потому что хоронил и самого себя. А когда гроб из дому выносили, почему он подумал: "Зачем такой длинный?" - Потому что на себя примеривал! А когда гроб опустили, он долго не мог команду дать, чтоб засыпали... Разве не подумывал рядом лечь? Почему ворчал, что узка могила, - поленились мужики?
Но было в душе и нечто другое, что никак мыслью не оборачивалось и мешало додумать вопрос о своей жизни.
Шатаясь, вышел из избы Оболенский. Его перед тем вымыли, постригли и переодели. Пока рта не раскрывал, казался вполне приличным. Но ведь, сукин сын, матюгнулся, когда гроб в сенях углом зацепился за наличник. Снес бы ему башку, не держи он гроб...
Увидев Селиванова, проковылял к нему, остановился в двух шагах.
- Я на тебя, Селиваныч, теперь всю жизнь зло иметь буду!
- Ишь ты! - удивился тот.
- Пошто сразу не сказал, что отец он мне? Какое право имел?
- А ты какое право имел балбесом вырасти? Из детдома сколь хошь людей выходит, а ты свиньей выполз! Тебя отцу родному стыдно показать было! Да он, может, от тоски с твоего вида в тайгу помирать подался!
- У меня вся жись поломанная! - хныкнул Оболенский.
- Каждый свою жизнь сам ломает и чинит! - буркнул Селиванов и махнул рукой. - Иди, лакай самогон! Праздник тебе, нажраться можешь до синих белков!
- А мне, может, он сегодня в горло не лезет! Я, может, тоже помереть хочу!
- Ты-то! - презрительно сплюнул Селиванов и вдруг встрепенулся. - А может, и взаправду помереть хочешь! А?
- А чо! Запросто... - не очень уверенно подтвердил Оболенский. Селиванов вскочил.
- Слушай, паря! Нету здесь нам с тобой простору! Айда в Слюдянку! Там ресторан! Музыку закажем такую, чтоб Иван оттуда услышал! Душа-то его теперь над всем миром летает, все слышит, все видит! Нешто здесь с ней поговоришь!
Он схватил парня за рукав, и они почти побежали от дома в сторону тракта.
Громадный скотовоз заглотнул их в свою кабину и помчал прочь от солнца, которое перед заходом цеплялось за вершины сосен.
Они ехали и орали похабные песни, старик и сопляк, а шофер сначала было насторожился, но потом загоготал и стал подпевать. В тряске Селиванова развезло, он то и дело замолкал и тупо вопрошал: "Куды едем?" Оболенский орал шоферу: "Куды едем?". Тот ржал и кричал: "В вытрезвитель!". На полдороге их захватили сумерки. Шофер включил фары. Когда в их лучах рисовалась встречная машина или мотоцикл, Селиванов хватал шофера за рукав и кричал: "Дави! Дави его, гада, чтоб не отсвечивал!" Оболенский стал клевать носом, Селиванов бил его локтем в живот, тот вскрикивал, стукался лбом о дверку кабины, матюгался и снова засыпал. Селиванов же словно боялся остановиться в лихости своей и балагурстве, будто страшился собственного молчания и покоя.
Криком встречал и провожал он все, что пролетало мимо них в сумерках. Когда же дорога была пуста, бранил громко шофера и его машину.
Слюдянка вывернулась из-за поворота огнями. В кабину хлынула прохлада байкальского вечера и чуть утихомирила Селиванова. Очнулся Оболенский и невнятно замычал.
- Куда выкинуть вас? - спросил шофер.
Селиванов сказал:
- В церкву! - и сам удивился.
Оболенский икнул и дернулся. Машина проскочила по открытому переезду, обрызгала грязью несколько палисадников и прохожих, рыча проползла по хиленькому мосту и остановилась у церкви. Щедро отвалив шоферу, Селиванов вытолкал из кабины икающего Оболенского и выкарабкался сам.
- Где ресторан-то? - спросил Оболенский.
- Жди здесь! - крикнул Селиванов и направился к церковной калитке. Над крыльцом горела лампочка, на двери висел пузатый замок. Селиванов качнул его туда-сюда, почесал в затылке.
- Тебе кого? батюшку? - раздался за его спиной старушечий голос. - Так вон же дом! А служба кончилась, - охотно пояснила старушка. - Иди, иди! Постучись. Собачки там нету...
"Собачки! - подумал Селиванов. - Сам ищу, кому бы глотку порвать!.." Он поднялся на двухступенчатое крыльцо, постучал в дверь и почти сразу услышал шаги; в сенях заскрипела задвижка. "Ишь, не боится поп, не спрашивает. А ежели я с дубиной?"
- Вам что? - спросил священник, не узнав Селиванова в свете слабой лампочки.
- Это ж я!
- А-а! Не признал. Заходите!
- Нет, нет! - поспешно ответил Селиванов и замялся. - Это, значит, поминаю я друга свово... - И вдруг сунул руку за пазуху, вытащил пачку мятых денег и протянул священнику.
- Что вы! - отступил тот. - Вы и так дали более, чем следовало!
- А я не за то! Я хочу за поминание! Вечное! То есть, сколько денег хватит... Чтоб каждый день...
Священник покачал головой:
- Не могу! Не положено... У нас казначей есть, он квитанции выписывает...
- А я не ему хочу! Тебе! Не возьмешь, порву и вокруг церкви раскидаю!
Священник испугался.
- Но я не имею права!
- А я имею! Не хошь - твое дело! Раскидаю! Твой Бог поймет, потому я по совести...
Селиванов двинулся с крыльца.
- Постойте же! - крикнул священник в отчаянии.
- Берешь или нет?
- Сколько вы даете?
- Я не кошка, в темноте не вижу! Сколько даю, столько бери!
- Хорошо, я сосчитаю и все оприходую и сообщу вам...
- Не священник ты, - сказал Селиванов, - а бухгалтер с мясокомбината! Я тебе толкую, что жизни мне нет, душа из тела выпрыгивает, а ты меня оприходываешь...
Он выругался, ткнул ему деньги и, размахивая руками, зашагал к калитке. Но не дойдя, остановился и бегом вернулся назад.
- Слушай... и за меня там чего-нибудь, ну, чего полагается... Я человек порченый, но ты словечко замолви... на всякий случай...
Священник сунул в карман деньги, шагнул вплотную к Селиванову перекрестил его.
- Благословляешь? А на что? Когда сосунком был, мать таскала меня на это дело, чтоб, значит, жизнь свою праведно прожил! А теперь-то чего, когда жизнь прошла...
Священник перебил его.
- Будете в Слюдянке, заходите! В любое время! Пожалуйста!
- Поздно мне обращаться! Бывай здоров!
- Ну что? - заскулил Оболенский. - В ресторан-то пойдем?
- Без ресторана нынче никак нельзя! - сказал Селиванов. Но пройдя немного, вдруг остановился около одного дома. У двери светилась табличка. Освещенные окна были закрыты занавесками, по ним плавали тени.
- Надо же! - с удивлением и злобой процедил Селиванов. - В две смены работают! А пристроились-то - у самого Бога под боком! Стой тут! - приказал он Оболенскому.
За первой дверью был маленький коридорчик. Вторая дверь - заперта. На видном месте - кнопочка розовая. Селиванов нажал. Открыл ему высокий молодой человек в сером костюме, с галстуком, справный и подтянутый.
- Тебе что, дед? - удивленно спросил он.
Селиванов ссутулился, скособочился, морщины на лице собрал.
- Да я это, как его, то есть, значит, огепеу тута располагается?
- Что? - изумился тот.
- Я говорю, огепеу...
- Ты с луны, дед, свалился? Огэпэу уже сорок лет как нет!
