– Имя его, – говорил он, – дойдет до отдаленного потомства, наряду с именами знаменитейших его современников; каждая книга, обязанная ему своим существованием и украшенная, разумеется, его именем, как издателя, будет громко свидетельствовать о готовности его жертвовать на пользу науки просвещения… И в самом деле, как не удивляться ему! как не благоговеть перед ним! сколько произведений великого ума не явилось бы в свет без содействия его капитала! сколько талантов погибло бы, если б не его великодушное покровительство!.. Да! автор создает, творит в тиши кабинета; но книгопродавец… что такое автор со всеми его талантами без книгопродавца? корабль без мачты… ларчик, в котором, может быть, скрыты сокровища, но ключ от которого потерян… Кто отопрет его и покажет миру скрытые в нем сокровища? Автор творит, но не он, а книгопродавец делает известными свету его творения… Таким образом, книгопродавец – настоящий двигатель литературы, душа, желудок…
Сравнив книгопродавца с желудком литературы, Крутолобов перевел дух. Кирпичов слушал его с жадным вниманием.
– Общество, – продолжал Крутолобов, смекнувший, каким образом нужно действовать на Кирпичова, – общество понимает высокую важность такого лица в среде своей, и надо видеть всеобщее уважение, которым пользуется такой человек… Не говоря уже о том, что все литераторы считают его братом, другом, даже больше – отцом и благодетелем своим… что ему между ними и почет и первое место…
Кирпичов гордо поправил свой шарф, черный с розовыми букетами.
– …он скоро приобретает себе друзей, – продолжал Крутолобов, старательно наблюдавший за впечатлением, которое производят его слова на Кирпичова, – друзей позначительнее литераторов. Князь, граф, генерал, каждый сановник, умеющий ценить общественные заслуги, с любовью подаст ему руку.
Здесь Кирпичов вытянул шею, выпрямился, и вся фигура его приняла величественное выражение.
– А какое наслаждение, какая честь, оказав истинную услугу литературе, удостоиться, например, публичной благодарности! вдруг печатно – да, печатно – во всех журналах и газетах на всю Русь-матушку объявят, что вот такой-то… положим, хоть… смею спросить ваше ими и отчество?
– Василий Матвеич, – подсказал Кирпичов.
– …что вот такой-то Василий Матвеич Кирпичов, – продолжал Крутолобов, с торжественной медленностью, явственно выговаривая каждое слово, – оказал бессмертную услугу русской литературе, что он ее благодетель и двигатель, и что она должна за честь считать, что имеет такого представителя.
– Неужели так и напечатают? – спросил Кирпичов.
– Так и напечатают.
– И имя выставят? – спросил Кирпичов, никогда не видавший своего имени в печати и думавший не без сладкого сердечного трепета, что оно должно выйти удивительно красиво в печати.
– Разумеется, – отвечал Крутолобов. – Да еще не просто, а со всеми титулами; знаете, таких людей ценят, многие за честь почтут сделать такого человека корреспондентом, комиссионером… Да то ли еще? можно удостоиться даже награды: истинные ценители изящного поднесут вам, например, часы, табакерку, перстень, осыпанный брильянтами…
– Что вы говорите? – воскликнул Кирпичов. – Неужели? Вот в театре… ну, там другое дело: я сам видел, как публика поднесла драгоценный перстень… лестно, точно, очень лестно получить… да неужели можно удостоиться?
– Можно, очень можно… издайте-ка, например, общеполезную, великолепную книгу.
– Издам! непременно издам! – воскликнул Кирпичов, но тотчас же спохватился и прибавил: – то есть я хотел сказать, что если б я сделался книгопродавцем, так, разумеется, издавал бы все книги большие, красивые, великолепные… по-моему, уж если издавать, так издавать… чтоб все ахнули.
– Вот люблю! – воскликнул Крутолобов с восторгом. – Люблю таких людей! Дельно, дельно смотрите на литературу и разом смекнули, в чем дело. Позвольте вас обнять!
Он обнял Кирпичова, расцеловал и просил о продолжении приятного знакомства.
Кирпичов не спал всю ночь, мечтая сделаться книгопродавцем… Пришла ему на минуту мысль, что он ничего не знает в книжном деле, что он даже и книг сроду никаких не читал, да мало их и видывал на, своем веку; но самолюбие его было не из таких, чтоб не дать потачки увлекательной, хоть и нелепой мысли. Поутру он сходил к Крутолобову с визитом. Крутолобов усадил его, потчевал превосходной сигарой, подарил ему на память первого знакомства свое сочинение: "Воспоминание об Адаме и Еве" с собственноручной надписью, – словом, приласкал и очаровал. Опасения Кирпичова окончательно разлетелись, когда Крутолобов положительно сказал и даже поклялся, поставив примером самого себя, что ученье вздор, а нужно только иметь ум, которого ему, Василию Матвеевичу, не занимать стать, и так довольно: и литературу поймешь, и отличным книгопродавцем будешь.
Кирпичов решился и скоро за умеренную цену приобрел превосходную библиотеку на нескольких языках.
Библиотека была действительно превосходная и досталась Кирпичову по счастливому случаю.
Жил в Петербурге богатый барин, проводивший дни свои в систематических усилиях разориться. Не задумываясь, он тотчас удовлетворял каждую свою прихоть, чего бы она ни стоила. Таким образом, пришла к нему, позже многих других страстей, страсть к книгам, и дубовые полки огромных шкафов, занимавших три большие комнаты, затрещали под лучшими произведениями всех европейских литератур, облеченными в роскошные переплеты. Даже русская литература не была забыта – впрочем, больше для полноты библиотеки… барин плохо знал по-русски.
Около года он аккуратно по нескольку часов в день посвящал своей библиотеке. Наконец у него явилась новая страсть – страсть к лошадям, и библиотека была забыта…
По старой привычке, однако, она наполнялась аккуратно всеми новыми лучшими книгами на русском, французском, английском, немецком и других языках.
У богатого барина был камердинер, немец, человек, по-видимому, любознательный. Каждый день, уложив своего барина и уходя к себе, он уносил с собой по одному тому какого-нибудь творения… Это продолжалось; несколько лет.
Наконец, когда усилия барина увенчались успехом и дела пришли в расстройство, камердинер покинул его.
Спустя еще несколько лет барин умер, оставив по себе несметные долги, – цель, к которой он стремился всю жизнь.
Стали продавать с аукциона его имущество на удовлетворение кредиторов. Очень много рассчитывали на выручку с библиотеки, справедливо пользовавшейся славою полнейшего хранилища литературных сокровищ и редкостей. И действительно, покупщиков явилось множество: каждому хотелось приобресть знаменитую библиотеку. Ждали богатой выручки.
Но велико было всеобщее удивление, когда при ближайшем осмотре библиотеки почти все лучшие и редкие творения оказались неполными: недоставало которого-нибудь тома…
Кредиторы повесили нос: покупщики разошлись с ропотом. Никто, естественно, не хотел дать за знаменитое книгохранилище ни гроша.
Тогда явился маленький человек с физиономией весьма незначительной и купил разрозненную библиотеку за бесценок.
Читатель угадал, что покупщик был прежний камердинер богатого барина.
Выждав год, он открыл книжный магазин, наполнив свое приобретение не только недостающими томами, которыми с мудрой предусмотрительностью запасся заблаговременно, но и многими новейшими сочинениями, уже преимущественно русскими. Несколько лет он торговал, по-видимому, довольно счастливо; но, неизвестно по каким причинам дела его пришли в расстройство. Он прекратил торговлю, оставив большую часть своей библиотеки в залоге.
Эту-то библиотеку посоветовали приобресть Кирпичову. Дело скоро сладилось. Заплатив часть условленной суммы владельцу библиотеки, остальную и большую часть он обязался внести главному кредитору его, у которого она находилась в залоге.
Кредитор этот был Борис Антоныч Добротин.
Вот начало знакомства и связи Кирпичова с горбуном.
Получив в распоряжение свою знаменитую библиотеку, Кирпичов нанял великолепное помещение и, нимало не задумываясь, прибил на дому огромную вывеску с надписью: Книжный магазин и библиотека для чтения на всех языках, Кирпичова и Комп. Последнее слово было крупней всех остальных, затем, что оно стало теперь в глазах Кирпичова важнее всего необъятного количества слов, из которых была составлена знаменитая библиотека "на всех" языках.
Во все концы огромного нашего государства полетели громкие объявления о новом, великолепном светиле на горизонте нашей книжной промышленности… Газетные фельетоны и журнальные известия наполнились похвалами новому двигателю литературы.
День открытия магазина ознаменовался великолепным пиром, на котором некоторые литераторы плясали вприсядку и пели импровизированные куплеты в честь хозяина.
