ли, в очереди в магазине, в собесе или в поликлинике, я начинаю воображать, как выглядел этот человек в детстве. Ну, скажем, в школьном возрасте – с седьмого по девятый класс. Вот этот пожилой лысый толстый дядька вполне мог быть кудрявым стройным очаровашкой – в него были влюблены почти все девчонки из класса. А вот эта женщина возможно и тогда была строгой отличницей, а сейчас – руководитель отдела. А может и наоборот – сейчас руководитель отдела, а тогда – печальная скромная замарашка. Тогда и сейчас часто не совпадает, это я знаю точно не только по себе.
– Ты это сделала ради кого- то?
– В том- то и дело, что нет. Мы тогда все были такие. Всё время чего- то стеснялись, о чём- то переживали… Просто другие не заболели, а мне не повезло. У меня на гамашах на коленке была заштопана дырка. И как это я пойду на танцы в каких- то дырявых штанах? И где я буду их снимать? А потом надевать? А вдруг кто- нибудь увидит? Мороз тогда был под тридцать градусов. Как раз под Новый, 1983- й год. И я спокойно пошла на танцы в капроновых чулках.
Я слушала и думала. Никто нас тогда не учил мыслить самостоятельно. Нам велели слушаться, а мы сопротивлялись. Но когда сопротивлялись, всё равно не мыслили самостоятельно. Поэтому и жили скорее по наитию, чем по уму.
– Но зачем тебе это надо было, Захарка?
– Я хотела проверить.
– Что проверить?
– Любишь ты меня или нет.
Трубка каркнула её голосом.
– Майка, ты в уме?
Я заорала.
– Да, я в уме! Я даже в очень хорошем уме. Настолько хорошем, что совершенно точно знаю, что самое главное для человека в восьмом классе – это знать, что его любят!
Швабра долго молчала. – Хм, любят… надо же… Придумала. Меня вот сроду никто никогда не любил. А ничего – живу. И очень даже неплохо живу. Что ты на это скажешь, Захарова?
– Скажу, что это очень плохо, Томка. Впрочем, ты не права. В какой- то степени тебя люблю я.
– В какой- то степени…? В какой?
– В достаточной, чтобы сейчас с тобой разговаривать. У меня вон, в кастрюле борщ выкипает.
Какие- то хриплые звуки донеслись до меня. Я удивилась.
– Ты что, Томка? Плачешь там, что ли?
– Сволочь ты, Захарова. – И она отключила телефон.
Моё родственное чувство к ней уплывает, как облачко.
Теперь, когда Валюшка рассказала мне завязку, продолжение я могу уже представить сама, возможно, опуская некоторые детали.
В каникулы моя мама встретила на улице нашу классную. Об этом я знаю точно, потому что кое- что из их разговора мне стало известно ещё тогда. Мама в те дни обсуждала на кухне с отцом эту случайную встречу. Меня к обсуждению тогда не допустили, но кое- что я слышала и из- за закрытой двери, гордо восседая в комнате в кресле с журналом «Иностранная литература». Но, не подозревая о сути, я тогда думала, что камнем преткновения в их разговоре явилась только моя одежда и ничего более. Даже и сейчас, не закрывая глаз, я будто вижу маму и классную неумолимо движущихся навстречу друг другу по нашей тихой и узкой улице, по которой я прохожу какую- то часть пути в школу и из школы. Разойтись на ней, не поздоровавшись, невозможно. Мама и классная останавливаются друг напротив друга.
Я думаю, что первой должна была начать классная.
– Я давно хотела поговорить с вами на собрании, но вы ведь игнорируете классные собрания.
У мамы наивно- невинное выражение лица.
– Давайте сейчас поговорим. Дело ведь недолгое, правда?
– Не знаю, долгое ли – короткое ли…
Я и сейчас прекрасно представляю, как при этих словах наша классная обиженно поджимает губы. Само предположение, что мама думает, что её остановили из- за пустяка, из- за какого- то недолгого дела классную оскорбляет.
– Я слушаю вас.
– Дело в том, что у вашей дочери на занятиях непристойный вид. («Непристойно» – это любимое словечко нашей классной.) И дело не только в том, как Майя себя ведёт, но и в том, как она одета. Это вы сами решили купить Майе такой дорогущий модный костюм, или она его у вас, что называется, выревела?
– Наша дочь – высокая девочка. Она занимается баскетболом. Из- за того, что она очень быстро выросла, мы не можем покупать ей одежду в детском магазине. Поэтому костюм к учебному году нам пришлось заказать в ателье. Что же касается «выревела», я не помню, когда Майя плакала в последний раз.
– Вы могли заказать в ателье форменное платье. Коричневое – как у всех.
– Но Майе приходится ходить в этом костюме не только в школу. Она ходит и на дополнительные занятия, и на тренировки…
– На тренировки можно прекрасно ходить и в форменном платье, она же всё равно в раздевалке переодевается. Костюм вашей дочери выглядит вызывающе.
– Ну, да, – сатанеет мама. – Я понимаю теперь, почему девочкам даже в самые ужасные холода не разрешают ходить в школу в брюках, а требуют гамаши, которых во- первых днём с огнём не найдёшь в магазинах, а во- вторых, в раздевалке нет места чтобы переодеться. Брюки ведь на ваш взгляд тоже выглядят вызывающе.
– В школе, как и в жизни, должна поддерживаться дисциплина! – Классная повышает голос. – А ваша Майя привыкла, что ей всё сходит с рук! И вы не принимаете никаких мер, чтобы поставить её на место. Игнорируете мои требования и требования школы! – Голос классной теперь напоминает пилу. Именно таким голосом она говорит: «Айдабаранова, давай дневник!» «Синичкина! Ты сегодня опять с маникюром? Марш в туалет!»
Мама решает сменить тактику. Она из обороны переходит в нападение. Мама говорит негромко, чуть наклоняясь к классной, чтобы подчеркнуть интимность момента,
– Знаете, в конце концов, я считаю одежда – дело десятое. Но вот то, что на днях я неожиданно узнаю, что некоторые учителя нашей школы своими необдуманными речами вызывают у детей невротические состояния – и это тоже прекрасно сходит им с рук, кажется мне гораздо серьёзнее.
Классная пугается. Мама рассчитала правильно. Вполне обычное для неё медицинское словосочетание «невротическое состояние» для классной звучит, как обвинение в чём- то непристойном.
– Какие состояния? Это поклёп. Что вы имеете в виду?
– Ну как же? – Мама не хочет никого сдавать, она даже не думает об этом. Она никогда не встречалась с Иссой Давыдовной. Мама просто становится на мою защиту. – Сначала девочкам на уроке рассказывают о коленках, какими они должны быть, потом эти коленки ощупывают, оценивают их, вызывая у девочек сознание неравенства ещё и по признаку коленок…
Из тех же соображений защиты она врала мне в
