Письма из Лондона - Дженнифер Робсон

– Того, который стоит на вершине Трафальгарской колонны?

– Именно. Когда он вел наш флот на битву в 1805 году, он к тому времени уже потерял в прежних сражениях глаз и руку. Вы можете себе представить? И он перед боем надел свои полные адмиральские знаки отличия со всеми наградами, подставляя себя таким образом под пули французских снайперов. Я думаю, отчасти это тщеславный поступок, но главным образом так он представлял себе долг командующего – быть впереди.

– Он ведь выиграл то сражение, да? Я со школы помню что-то.

– Выиграл. Французский флот был почти полностью уничтожен, но Нельсон был ранен, пуля попала ему в позвоночник, и он умер спустя три часа. Чуть ли не последними его словами были: «Слава богу, я исполнил свой долг». Я проплакал несколько часов, когда прочел это в первый раз. Мне тогда было шесть или семь, и мой дядюшка подарил мне на день рождения детский справочник по истории.

– И как вы думаете, лорд Нельсон когда-нибудь боялся?

– Несомненно. По-настоящему смел тот человек, который понимает, что ему предстоит, и ему страшно до смерти, но он все же делает то, что должен – исполняет свой долг, как сказал Нельсон. У него была куча недостатков, но трусость в их число не входила.

Она хотела ответить ему, но усталость так одолевала ее, что она и прямо-то стояла с трудом. А поэтому она замерла в его объятиях, а спустя какое-то время обвила его талию руками и положила голову ему на грудь, а он не возразил и не отодвинулся.

А она очень устала. Она не могла уснуть под грохот рождественских бомбардировок. Та жуткая бессонница, которую приносят бомбежки, вошла у нее в привычку, и хотя она навострилась спать урывками днем, вполне могла уснуть на стуле, если уж совсем невмоготу, сейчас ей хотелось спокойного сна так, как голодному человеку может хотеться корочки хлеба.

Земля под ногами начала сотрясаться всерьез, по-настоящему вздыматься и дрожать, как это всегда бывает при землетрясениях, подумала она, а вонь дыма, кордита и еще бог знает чего, проникавшая через вентиляционные шахты, безмолвно свидетельствовала о пожарах, бушевавших над ними и вокруг. Даже бомбы стали падать с небес все ближе и ближе, и она уже затаила дыхание в дурном предчувствии.

– Я думала, что я смелее, – сказала она ему. Признание, сделанное на волоске от смерти.

В обычной обстановке он был серьезным человеком, но теперь ее слова по какой-то причине вызвали у него улыбку.

– А кто говорит об обратном? Кто может обвинить вас в трусости?

– Вы посмотрите на меня. Руки дрожат. Я вся дрожу. Я думала, что буду смелее, но я… я это не могу выносить. Просто не могу.

– Можете. И вынесете. Вы – не единственная, кто боится. Мы все боимся.

Крещендо взрывов достигло душераздирающего пика, и сотни людей вдоль платформы замерли в ожидании. Они старались держать себя в руках и молились, чтобы вот эта, следующая бомба, упала где-нибудь в другом месте. Не здесь. Не сегодня. Не сейчас.

– Мне так страшно, – призналась она сквозь сжатые зубы.

– Я знаю.

– Но вы меня не бросите, ведь не бросите?

– Нет. Что бы ни случилось, я вас не брошу.

Она прижал ее к себе, успокаивая ее своей тихой силой все те долгие часы, что длилась бомбежка. Умом она понимала, что в его объятиях грозящая ей опасность ничуть не меньше, но сердцем, этим не поддающимся логике разума органом, она чувствовала иное.

После этого Руби потеряла счет времени, и следующее, что она запомнила, был усилившийся вой сирен и мягкое прикосновение Беннетта, откинувшего волосы с ее лба.

– Отбой тревоги только что прозвучал. Руби, все кончилось.

Его лицо было все в пыли, которая скрывала синяк под глазом, но ужасный порез на переносице был по-прежнему виден.

– Не могу поверить, – прерывающимся голосом сказала она, ее рот и горло пересохли, и звуки она издавала какие-то скрежещущие.

– Домой? – спросил он, а она вместо ответа только кивнула. Он повел ее наверх и на улицу, и хотя каждый шаг давался ей с трудом от усталости, ей каким-то образом удалось подняться по эскалатору и встретить день.

Ночью прошел снег, выбелил мостовые и крыши, и если бы не пожары, все еще бушевавшие там и здесь, ей бы понравилось увиденное.

– Собор! – вскрикнула она, вспомнив.

– Посмотрите на юг – видите? Купол на своем месте. Он выжил. И мы выжили.

Он осторожно развернул ее, и они пошли на север по тротуарам, полным людей, пробиравшихся домой в первых проблесках рассвета. Увидеть что-либо за затылками идущих впереди было невозможно, но небо высоко над ними все еще отливало красным светом пожаров. Но они уже почти дошли, потому что пересекли Манчестер-авеню и…

– Руби, – сказал Беннетт, резко остановившись и притянув ее к себе. – Ох, Руби.

И только тогда она подняла голову и увидела, что «Манчестер» исчез. На его месте теперь дымились невообразимые, неузнаваемые руины.

Погибло, погибло. Все погибло.

Колени Руби подогнулись, но Беннетт не дал ей упасть. Удержал, прижал к себе.

Вся ее одежда. Ее книги. Ее последняя баночка с арахисовым маслом. Ее камера. Ее пишущая машинка. Единственная оставшаяся фотография ее матери.

Все погибло.

А потом в нахлынувшей на нее волне паники она вспомнила о людях из отеля. Магги, обеспечивавшая завтраки в столовой и поздние ужины в убежище. Дорис со стойки регистрации. Горничная Бетси, которая жила на чердаке с другими девушками и всегда выглядела усталой. Другие постояльцы – что стало с ними?

– Мисс Саттон!

Она повернулась, увидела бросившуюся к ней Магги и без колебаний заключила ее в порывистые объятия. Теперь было неподходящее время, чтобы чтить британскую склонность к сдержанности и корректности.

– Слава богу. Я так рада. Кого-нибудь убило?

– Мне об этом неизвестно, хотя кого-то увезли в больницу.

– А что случилось?

Хорошенькое лицо Магги исказила гримаса, но она с