все, сэр. Вы очень многому меня научили. Моя благодарность вам и миссис Керкпатрик безгранична. Вы показали мне, насколько важно умение грамотно выражаться и какую оно имеет особую ценность. Ведь оно, помимо всего прочего, является средством познания истины.
– Я вас услышал, – сказал старик в ответ. – Я вас услышал.
Джек забрался в поезд, даже не обернувшись напоследок, ведь он не хотел ничего больше слышать на прощание, кроме заветных слов.
* * *
Я наблюдала за Джорджем, который до сих пор не проронил ни слова. Языки пламени облизывали кирпичные стенки камина, догорающие поленья рассыпались у решетки тлеющими угольками.
– Ты слышала, Мэгс?
– Слышала что?
– Его лучший друг… Артур, кажется?
– И?
– У него больное сердце. И он проводил много времени в постели.
Интонация Джорджа менялась от слова к слову, выдавая неподдельный интерес мальчика к детали, на которую я вовсе не обратила внимание.
Некоторое время мы просидели в абсолютной тишине, обнажавшей связь с истиной, тянущейся сквозь время.
– Как думаешь… может, именно поэтому он так добр к нам?
– Нет! Он хорошо воспитан и… В общем, я не знаю.
И я действительно не знала почему. Хоть я притворялась, будто что-то знаю о жизни, смерти и вселенной, в тот момент я даже понятия не имела, что было самым важным для Джорджа.
– Он все еще… жив? Его лучший друг со слабым сердцем… он еще…
– Да! – радостно вскрикнула я. Это мне было известно. – Он живет в Белфасте, и мистер Льюис навещает его каждое лето.
Я положила записную книжку на пол.
– Готов поспорить, что образ профессора в книге написан с мистера Керкпатрика, – ухмыльнулся Джордж, словно обнаружил в моем рассказе нечто особенно ценное.
Я встала и подбросила полено в огонь. Вверх взлетел сноп искр. Я повернулась обратно к Джорджу.
– Когда я задала ему тот же вопрос, он лишь ответил, что профессор – это просто профессор.
Джордж покачал головой.
– Мистер Керкпатрик и есть профессор. Вне всяких сомнений. Я знаю точно.
Лицо Джорджа расплылось в широкой улыбке, какая обычно бывает у детей, для которых уверенность зачастую бывает намного важнее фактов.
– Не знаю, Джордж. Все возможно, но мистер Керкпатрик был женат, жил в деревне и не отличался богатой фантазией. Как по мне, профессор из книги скорее напоминает самого мистера Льюиса.
Я засмеялась, и Джордж немного оживился.
– Возможно, – повторил он, уставившись сначала в пустоту, а потом на меня. – Иногда ты упускаешь детали в своем рассказе. Что еще говорил мистер Льюис о своем учителе?
– Сказал, что посвятил мистеру Керкпатрику стихотворение. И что он в вечном долгу перед учителем, который познакомил его с азами логики.
– Его учитель поэтому был атеистом? Из-за того, что рассматривал все через призму логики?
– Он никогда прямо не говорил об этом. Может, в этом есть доля правды.
– Но ведь мистер Льюис совсем не атеист.
– Он не всегда верил в бога. Кажется, мы еще не дошли до того места, где он об этом рассказывал.
– А как же все книги, которые он прочитал…
– Он прочел очень много книг. Их невозможно перечислить. Но, как он сам отметил, именно благодаря «Фантастес» его воображение – в определенном смысле – прошло обряд крещения.
– Если бы я дожил до старости, то непременно прочел бы столько же книг, сколько мистер Льюис. Даже не сомневаюсь в этом.
Эти слова потрясли меня до глубины души. И, хотя в камине пылал огонь, меня пробирала дрожь. Честно говоря, иногда я невольно думала о том, что Джордж никогда не доживет до старости и даже не станет взрослым, и в такие моменты я не могла найти достойного ответа, кроме безмолвных крепких объятий.
Вернувшись в Оксфорд, я шла по протоптанной заснеженной дорожке, думая о том, как много прочитал мистер Льюис и как ничтожно мало прочитала я. И даже прочитанные мной книги делились на те, которые мне было велено прочесть, и те, которые помогали лучше усвоить математику. Но что, если меня так затянет история, что я тут же начну отчаянно искать нечто похожее?
В такое верилось с трудом.
Честно говоря, книги вроде повести мистера Льюиса о льве будоражили мое сознание, и на глаза наворачивались слезы. Хотя я вовсе не хотела плакать. Я хотела быть сильной и помогать Джорджу. И мне не было никакого дела до сентиментальности и прочих сказочных чувств. Но что-то странное и таинственное в его рассказе о Нарнии все же заставляло меня прослезиться.
Во многих вопросах мы с ним были совершенно противоположны. Он презирал алгебру. Я ее обожала. На мой взгляд, мир обретает куда больше смысла, если представлять его как последовательность чисел или ряд уравнений. Потому что я чувствовала их. Понимала их язык.
А Джордж прекрасно понимал мистера Льюиса, потому что испытывал те же чувства, что и он. Но при мысли о том, что отпущенного ему времени не хватит, чтобы перечитать и половину книг, которые когда-то попали в руки его любимого автора, сердце у меня обливалось кровью. Жизнь несправедлива. Такой участи я бы не пожелала ни себе, ни своей семье, ни кому бы то ни было еще.
Скитаясь по Хай-стрит, я подумала было вернуться к себе общежитие в Соммервилле, но внезапно что-то остановило меня на полпути. Руки и сердце окутал легкий холодок, но виной этому был не зимний холод. Я стояла перед библиотекой Бодли, которая будто бы сияла изнутри. Приятный теплый свет пробивался сквозь ее окна, заливая ледяной тротуар. А рождественские гирлянды, неровно развешанные вдоль дорожек, словно зазывали внутрь. Парковка для велосипедов была переполнена, они едва ли не лежали друг на друге. Купол величественного здания светился. Смею предположить, что даже мистер Льюис не смог бы перечитать все книги, хранящиеся в этом волшебном месте.
Люди приезжали со всего мира ради этой библиотеки, которую я видела каждый день по дороге на занятия, – тихое, спокойное место для учебы, когда в общежитии слишком шумно. Здесь были собраны старинные рукописи, возможно, даже старейшие, и копии абсолютно всех важных книг. По крайней мере, так нам говорили. А еще я слышала, что под землей прорыты потайные туннели, ведущие к несметным сокровищам в кованых сундуках.
Во время войны эти слухи спасли весь город от бомбардировок, поскольку Гитлер мечтал заполучить все содержимое нашей прекрасной библиотеки. Страшно даже подумать, что было бы, если бы она оказалась разрушена.
Я замерла перед фасадом, с удивлением отмечая красоту здания, на которую раньше
