И нас пожирает пламя - Жауме Кабре

Измаил осторожно опустился на корточки, чтобы его лицо было вровень с Лео, и сказал, тогда я приготовлю тебе завтрак.

Через минуту он расстался с деньгами и положил их в сберегательную кассу на имя Лео, пообещав, что завтра принесет паспорт. Я человек рассеянный, и… не люблю носить при себе столько денег… понимаете?

Нет. Ничего они не понимали. Но разрешили ему вложить деньги на имя Лео Феррис, заставив его поклясться, что назавтра он принесет все необходимые документы не-пре-мен-но!

По дороге к выходу медсестра, которая ни на секунду не поверила россказням о двоюродном брате из Портбоу, сказала ему, я очень вам сочувствую; завтра вы сможете побыть с ней подольше. И не беспокойтесь. Насколько я знаю…

– Что? – навострил уши Измаил.

– Нет, просто… врач говорит, что она скоро поправится. Но от меня вы этого не слышали.

– Благодарю вас! Вы ангел.

– Приходите к ней завтра в любое время с девяти утра.

– Здесь есть рядом гостиница?

– Да, в двух шагах. Совсем рядом: на площади.

– Тогда до завтра.

* * *

Измаил вышел из пансионата. На улице стояла почти сплошная тьма и приятная прохлада. Он чувствовал себя немного свободнее. Ему еще многое предстояло решить для того, чтобы начатое тогда, когда он сел в машину к Томеу, покрылось мраком. Измаил не мог знать, что Лео, когда он вышел, улыбнулась в первый раз за все ее пребывание в пансионате.

Он спустился по лестнице, чувствуя, что сможет навести небывалый порядок в своей бестолковой жизни. Была уже ночь. Он увидел фонарь на краю улицы, у самого темного леса. На свет фонаря слетелись дюжины обезумевших мотыльков, сумеречные бабочки летали вокруг него, и, казалось, им безумно хотелось сгореть. Он не смог удержаться и продекламировал вполголоса, in girum imus nocte et consumimur igni. Он проговорил эти слова, как монах читает молитву. Откуда ему было знать, что наша история подходила к концу. Подходила к концу его жизнь.

Он сделал еще несколько шагов по направлению к фонарю. Кабаненок шагнул назад, потому что человек подошел слишком близко. Сзади послышался шум, и Кабаненок скрылся в кустах. В ту же минуту крикливая толпа охотников высыпала из темного леса, и один из псов залился звонким лаем, почуяв след, оставленный Кабаненком. И кинулся на Измаила, как на тень дичи. Тогда самый взвинченный охотник выстрелил в пустоту, где несколько секунд назад стоял превосходный вепрь, которого спугнула собака.

– Что ты наделал, приятель?

– Куда ты стреляешь?

– Мать твою, мать твою, мать твою…

Пуля выбила из Измаила все надежды и безумные идеи, все разом. Кончились все его разговоры с полицией, даже с воображаемым сержантом. А в музее горя Лео появился новый экспонат. Если, конечно, у нее была хоть одна его фотография. Но знать об этом Измаилу было не дано.

Мы кружимся в ночи, и нас пожирает пламя. Хотим мы того или нет.

[45]

Черная ночь. Месяц, наполовину надкушенный Большой Печальной Свиньей, скрывали густые тучи, от которых тьма становилась еще темнее. Под огромным каменным дубом, на Поляне, где Лотта когда-то собирала всех своих детей, теперь Кабаненок собирал соплеменников, жаждущих послушать его рассказы. После многочасового описания невероятной жизни людей Кабаненок, единственный представитель своего рода, оставшийся в живых, сказал, и это все. И наступило ошеломленное молчание, которое немедленно нарушил крик совы, что, рыдая, взлетала ввысь, словно поняла все от начала и до конца.

– Он действительно умер? – спросил расстроенный, но милый и вежливый голос.

– Да. Как умирают кабаны, когда их убивают охотники. Точно так же.

– Ты это не выдумал?

– Нет. Я был знаком с Измаилом, – соврал он. – Только я не уверен, взаправду ли его звали Измаилом. У людей бывают странные имена. Точно не знаю, но возможно, что это имя придумал я.

– Я уже привык, что его так зовут, – пробасил огромный вепрь со слезами на глазах, которые тьма отлично скрывала, – так что теперь его непременно должны звать Измаилом.

– Когда у меня будут поросята, – сказал кто-то с краю, – я назову одного из них Имилом.

– Измаилом.

– Ну да: Измилом.

– Ist dies etwa der Tod? – проговорил безмятежный голос, шедший из самого темного угла Поляны. Кабаненок улыбнулся, но не решился ничего ответить, потому что точно не знал, смерть ли это, или сказка, или рагу. На всякий случай все промолчали. Через некоторое время тот же голос сказал, эти рассказы очень хороши. Выдумка в них или правда, они прекрасны. Все почти стихло, и, когда месяц выглянул из-за туч и осветил Поляну, Кабаненок не смог удержаться и поглядел туда, откуда шел умиротворенный голос. Никого там не было. Но радость Кабаненка была велика, хотя виду он и не подавал: он узнал этот голос. Под покровом темноты Ранн тайком смешался с толпой на Поляне. Ранн, Учитель, пожелал послушать его рассказы! Кабаненку хотелось прыгать от восторга, но он подумал: это большая ответственность.

Конец

28 октября 2020 года

 В интервью, сопровождавших выход романа, автор рассказывал, что этот вопрос задал его друг и внимательный читатель Цви Кац, бизнесмен, живущий на две страны, Израиль и Мексику, но заезжающий в Барселону при каждой возможности. Кабре посетовал, что увяз в работе над новым романом, и упомянул, что один из его героев – кабаненок, а Кац ответил вопросом: «И что?» – Здесь и далее примеч. перев.

 Неужто это смерть? (нем.) Строка из стихотворения немецкого поэта эпохи романтизма Йозефа фон Эйхендорфа (1788–1857) «На закате» («Im Abendrot»), положенного на музыку немецким композитором Рихардом Штраусом (1864–1949) и ставшего четвертой частью цикла «Четыре последние песни» для сопрано и оркестра («Vier letzte Lieder», 1948).

 Букв. «начинается» (лат.) – начальные слова текста в рукописных или первопечатных книгах.

 Измаилом просит называть себя рассказчик в романе американского писателя, поэта и моряка Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый Кит» (Moby-Dick, or The Whale, 1851); фразой «зовите меня Измаил» он начинает повествование.

 Жан-Пьер Рампаль (1922–2000) – выдающийся французский флейтист; считается, что он лично возродил популярность флейты, какой она не пользовалась с XVIII века.

 Лео – уменьшительное от испанского имени Леонор.

 История Измаила и его отца – своего рода вариация