Мы влюблены въ Афродиту Небесную, Мадонну, Беатриче, Сольвейгъ, Прекрасную Даму, – быть можетъ – Лауру, но рядомъ возникаетъ Афродита иная, Коринна, Фіаметта и даже Морэлла.
Морэлла! «Principium individuationis, т. е. представленіе о томъ тождествѣ, которое въ самой смерти остается или утрачивается не навсегда, было для меня постоянно вопросомъ высокаго интереса», – говоритъ Эдгаръ По, повѣствуя о великой тайнѣ безсмертія ложнаго и безсмертія истиннаго. Въ сущности, всѣ Коринны и Фіаметты всегда обречены на судьбу Морэллы. И каждый поцѣлуй нашъ влечетъ ихъ одновременно къ смерти и къ дурному безсмертію.
Но нашъ послѣдній скептицизмъ заставляетъ насъ заподозрить не только Фіаметту, но и Беатриче. Вѣдь, не случайно, когда Данте прошелъ черезъ всѣ круги ада и ангелы стерли съ его чела слѣды грѣховъ, когда онъ перешагнулъ черезъ очистительный огонь и Беатриче встрѣтила его грозной и суровой рѣчью, неслучайно въ голосѣ Благороднѣйшей слышится не только справедливость, но и ревность, женская ревность.
Если и Беатриче ревнуеть, мы должны сдѣлать послѣдній и страшный выводъ: нѣтъ Безсмертной Любовницы, есть только Безсмертная Любовь. Слѣдовательно, мы должны искать не Единую, а Двуединую, чтобы создать вѣчную Троицу. Итакъ въ троицѣ полагается начало религіозной общественности и послѣдняя правда безсмертія [2] . Въ троицѣ, какъ изначальной формѣ соборности, раскрывается впервые любовь (красота), безусловно тождественная и неизмѣнная себѣ. Проблема троицы осложняется вопросомъ о соотношеніи половъ. Единственнымъ разрѣшеніемъ этого рокового вопроса мнѣ представляется признаніе первоначалънаго единства пола. Наша первобытная природа – учитъ Платонъ – была едина и мы были совершенны. Стремленіе къ этому единству называется «Любовью». И такъ, и женское, и мужское начала потенціально находятся въ равновѣсіи въ каждой личносми, и только въ индивидуумѣ, т. е. въ эмпирической видимости, мы наблюдаемъ раздѣльность пола. Сочетанія внутри брачнаго союза свободны въ смыслѣ соотношенія мущинъ и женщинъ. Но основнымъ принципомъ любовнаго союза долженъ быть принципъ цѣломудрія. Въ случаяхъ нарушенія этого принципа любовь не утверждается, а (въ лучшемъ случаѣ) ведетъ къ дурной безконечности, т. е. къ дѣторожденію. Знаю, что здѣсь мои разсужденія пріобрѣтаютъ характеръ антиномическій, но разрѣшеніе этихъ послѣднихъ антиномій лежитъ внѣ плоскости логики и философіи.
Идейной антиномичности соотвѣтствуетъ антиномичность и реальная. Въ эмпирической брачной троицѣ не осуществляется равновѣсія любви: отсюда – литургическая жертва и раскрытіе любви, какъ начала трагическаго. Это уже постигалъ, провидѣлъ Достоевскій. Такова, напр., любовь Настасьи Филипповны, Идіота и Аглаи. Здѣсь на-лицо три личности, но исхода нѣтъ, потому что всѣ они только смутно предчувствуютъ возможность новаго тайнодѣйствія (сильнѣе всего чувствуетъ князь и слабѣе другихъ Аглая). Они всѣ погибаютъ, хотя Настасья Филипповна уже дѣлала шагъ навстрѣчу новой любви. Прочтите ея письма къ Аглаѣ. Она пишетъ своей мнимой соперницѣ: «я въ вась влюблена». И далѣе: «Знаете, мнѣ кажется, вы даже должны любить меня. Для меня вы тоже, что и для него: свѣтлый духъ, ангелъ не можетъ ненавидѣть, не можетъ и не любить. Можно ли любить всѣхъ, всѣхъ людей, всѣхъ своихъ ближнихъ», – я часто задавала себѣ этотъ вопросъ? Конечно, нѣтъ, и даже неестественно. Въ отвлеченной любви къ человѣчеству любишь почти всегда самаго себя. « Но это намъ невозможно, а вы другое дѣло». – «Вы однѣ можете любить безъ эгоизма, вы однѣ можете любить не для себя самой, а для того, кого вы любите».
Но въ послѣднее знаменательное свиданіе всѣхъ трехъ вдругъ раскрывается безнадежный сумракъ отчаянія. Одинъ только «князь» видитъ, кажется, лицо Неизвѣстнаго, а эти двѣ женщины уже ничего не видятъ.
Но если прошлые вѣка и современность искали исхода изъ этого трагизма путемъ обмана, измѣны, убійства и самоубійства, будущее открываетъ новую возможность, и уже теперь полагается начало этой возможности. Это пріятіе любви вторымъ цѣломудреннымъ пріятіемъ: въ немъ печаль уравновѣшивается добровольной жертвой и поцѣлуй пріобрѣтаетъ необычайное значеніе религіозной радости.
Любовь враждебна не только началу механическому и – въ частности – правовымъ и соціальнымъ нормамъ, но и обязательнымъ моральнымъ нормамъ. Такъ утверждаетъ себя духъ революціи въ твердыняхъ «высшаго закона». Когда Іисусъ однажды возлежалъ на пиршествѣ въ городѣ Наинѣ, къ нему пришла грѣшная женщина и принесла алавастровой сосудъ съ мѵромъ. Женщина стала на колѣни передъ Іисусомъ и обливала Его ноги слезами, отирала ихъ своими волосами, цѣловала и мазала мѵромъ. Іисусъ сказалъ про нее: прощаются грѣхи ея многіе за то, что она возлюбила много. Подобныхъ повѣствованій о безмѣрной любви-влюбленности много въ евангеліяхъ. Смыслъ этихъ повѣствованій ясенъ: влюбленность по самой изначальной природѣ своей «не отъ міра сего». Поэтому, кто не принимаетъ міра даннаго для вѣчной жизни, а не для смерти, долженъ вступить на единственный путь спасенія, т. е. на путь любви. Тогда моральныя «велѣнія» отпадаютъ, отметаются прочь. «Можете ли заставить сыновъ чертога брачнаго поститься, когда съ нимъ женихъ?» – говоритъ Іисусъ. И онъ же учитъ: «Заповѣдь новую даю вамъ, да любите другъ друга; какъ Я возлюбилъ васъ, такъ и вы да любите другъ друга». (Іоаннъ. Ев. 13 гл., ст. 34). Женщинѣ, «взятой въ прелюбодѣяніи» Іисусъ сказалъ: «Я не осуждаю тебя». Иначе Онъ не могъ сказать, потому что идея прелюбодѣянія не вмѣщается въ кругъ тѣхъ религіозныхъ сужденій, которыя высказывались Іисусомъ и его вѣрными. Евангельское ученіе о любви сводится къ одному утвержденію: любовь – чудо, и потому въ ней и чрезъ нее все позволено. Духъ Святой – водитель на путяхъ новозавѣтной любви-влюбленности. Цѣлованіе символъ новой любви, новой радости, печать совершеннаго исполненія. Эта таинственная любовь непонятна для тѣхъ, кто связалъ себя крѣпкими узами съ этимъ подзаконнымъ міромъ. Отсюда «раздѣленіе», которое Іисусъ принесъ въ міръ. «Если міръ васъ ненавидитъ, знайте, что Меня прежде васъ возненавидѣлъ. Если бы вы были отъ міра, то міръ любилъ бы свое; а какъ вы не отъ міра, но Я избралъ васъ отъ міра, потому ненавидитъ васъ міръ». (Іоаннъ, Ев. 15 гл., 18 и 19 ст.).
Поцѣлуй – какъ символъ любви, о которомъ такъ часто говорятъ апостолы – связанъ непосредственно съ чистой сущностыо пола. Природа поцѣлуя заключаетъ въ себѣ потенціально всѣ формы полового общенія. Ограниченія, которыя индивидуумъ ставитъ свободно самъ себѣ въ этой области Эроса, могутъ опредѣляться различными психологическими моментами. Но единственно вѣрный принципъ, утверждающій цѣломудріе – это принципъ сохраненія и спасенія личности. Одно и то же дѣйствіе можетъ имѣть противоположное значеніе и различную религіозную цѣнность. И первый поцѣлуй, и послѣдній могутъ погашать личность въ изначальной, безликой страсти, въ темномъ хаосѣ, и наоборотъ тотъ же поцѣлуй можетъ освобождать личность отъ власти хаоса и утверждать ее до конца. Цѣломудріе – не аскетизмъ. Аскетизмъ запрещаетъ, цѣломудріе очищаетъ; аскетизмъ убиваетъ, цѣломудріе воскрешаетъ. Смыслъ новоявленной любви-влюбленности въ сохраненіи, спасеніи, освобожденіи и утвержденіи личности: исходъ изъ хаоса страсти любовь-влюбленность, изъ эгоизма въ начало вселен ское, міровое и абсолютное.
Принимая всѣ стадіи и формы поцѣлуя вторичным цѣломудреннымъ пріятіемъ, мы должны сознательно отнестись и къ послѣднему поцѣлую. Его природа, однородная вообще съ природою и всѣхъ иныхъ формъ полового общенія, отличается однако однимъ моментомъ, который опредѣляется возможностью дѣторожденія. Мы должны здѣсь согласиться съ Вл. Соловьевымъ, который на основаніи естественно-историческихъ фактовъ, съ достаточной убѣдительностью показалъ, что половая любовь и размноженіе рода находятся между собой въ обратномъ отношенги: чѣмъ сильнѣе одно, тѣмъ слабѣе другая. Итакъ, мы не должны убивать въ аскетизмѣ начало пола, но мы должны искать такого высокаго и совершеннаго проявленія его, при которомъ неосуществимо дѣторожденіе. Мы не должны ставить внѣшнихъ препятствій для дѣторожденія и не должны страшиться послѣдняго поцѣлуя, но мы должны приближаться къ нему только въ увѣренности, что мы достойны его: только тогда мы утвердимъ нашу личность до конца.
