Совершенно другой наружности была Лизавета Васильевна: высокая ростом, с умным, выразительным лицом, с роскошными волосами, которые живописно собирались сзади в одну темную косу, она была почти красавица в сравнении с братом. В одежде ее заметны были вкус и опрятность, что, как известно, дается в удел не многим губернским барыням. В выражении лица молодой женщины высказывалось что-то грустное, почему она и казалась как бы старше двадцати пяти лет, которые прожила на белом свете. Брат и сестра сидели, задумавшись; глаза Лизаветы Васильевны были заплаканы. Они только вышли от больной матери. Старуха была разбита параличом, отнявшим у нее движение и язык и затмившим почти совершенно умственные способности; она помнила и узнавала одного только Павла. Большею частью она была в беспамятстве, а пришедши в себя, то истерически смеялась, то плакала. Лизавету Васильевну она совершенно не узнала: напрасно Павел старался ей напомнить о сестре, которая с своей стороны начала было рассказывать о детях, о муже: старуха ничего не понимала и только, взглядывая на Павла, улыбалась ему и как бы силилась что-то сказать; а через несколько минут пришла в беспамятство.
Павел, получивший от медика приказание не беспокоить мать в подобном состоянии, позвал сестру, и оба они уселись в гостиной. Долго не вязался между ними разговор: они так давно не видались, у них было так много горя, что слово как бы не давалось им для выражения того, что совершалось в эти минуты в их сердцах; они только молча менялись ласковыми взглядами.
- Как мы с тобой давно не видались, Поль! - начала наконец Лизавета Васильевна.
- Давно, Лиза.
- Переменилась я с тех пор?
- Очень переменилась.
- У меня двое детей; старший сын ужасно похож на тебя.
- А муж твой, Лиза?
- Муж у меня, братец... он немного ветрен; но, впрочем, добрый человек и, кажется, любит меня.
- Зачем же ты за него вышла? - спросил Павел, глядя на сестру.
- Богу так угодно! Нас сосватала тетушка: она уговорила батюшку и матушку, насказавши им о бесчисленном богатстве моего мужа.
- И что ж? Это вышло правда?
- Правда, - отвечала с горькою улыбкою молодая женщина.
- Помнишь, что ты мне говорила?
- Что я тебе говорила?
- Что ты...
Молодая женщина улыбнулась.
- Это давно уж прошло, - отвечала она, вспыхнув.
- Тебя не уговаривали выйти за другого?
- Нет, Поль, я сама первая согласилась, - отвечала молодая женщина.
- Не может быть!
- Отчего ж не может быть?.. Но, впрочем, перестанем говорить об этом, Поль... Это была глупость и больше ничего.
- А я на днях еще встретил Бахтиарова.
Лизавета Васильевна вдруг побледнела.
- Разве он здесь? - спросила она, стараясь скрыть внутреннее волнение; но голос ее дрожал, губы слегка посинели...
Павел молчал и только внимательно посмотрел на сестру.
- Лучше поговорим о тебе, - начала Лизавета Васильевна, стараясь переменить предмет разговора. - Что ты с собой хочешь делать?
Этот вопрос, в свою очередь, смутил Павла.
- Не знаю, - отвечал он после минутного молчания.
- Ты думаешь здесь служить?
- Нет.
- Так, стало быть, ты хочешь уехать, опять с нами расстаться надолго?
- Да мне надобно бы было ехать.
- Но матушка? Как ты ее оставишь?
Павел задумался.
- Мое положение, - начал он, - очень неприятно... Я думал непременно ехать.
- Поживи, братец, с нами.
- Нельзя, Лиза, мне бы хотелось поподготовить себя и выдержать на магистра.
- Ну, а потом что?
- А потом... потом может быть очень хорошо... это лучшая для меня дорога.
- Так поезжай.
- А матушка?..
Лизавета Васильевна несколько минут ничего не отвечала.
- Ей, может быть, сделается лучше, - начала она, - и ты поедешь; она тоже к тебе приедет.
Разговор этот был прерван приездом Перепетуи Петровны.
- Лизанька! Друг мой! Ты ли это? - вскрикнула она, почти вбежавши в комнату, и бросилась обнимать племянницу; затем следовало с полдюжины поцелуев; потом радостные слезы.
- Давно ли ты, милушка моя, приехала? - говорила тетка, несколько успокоившись и усаживаясь на диване.
- Сегодня утром.
- Ну, слава богу, слава богу! Что сестричушка-то? Я и не спросила об ней.
- Матушка заснула, - отвечал Павел.
- Ну, слава богу, слава богу! Пусть ее почивает. Здравствуй, Паша. Я тебя-то и не заметила; подвинь-ка мне скамеечку под ноги; этакий какой неловкий - никогда не заметит. - Павел подал скамейку. - Погляди-ка на меня, дружочек мой, - продолжала Перепетуя Петровна, обращаясь к племяннице, - как ты похорошела, пополнела. Видно, мать моя, не в загоне живешь? Не с прибылью ли уж? Ну, что муженек-то твой? Я его, голубчика, уж давно не видала.
- Он дома остался; слава богу, здоров, - отвечала Лизавета Васильевна, целуя у тетки руку.
Перепетуя Петровна больше любила племянницу, чем племянника, потому что та была к ней ласковее.
- Что деточки-то твои? Михайло Николаич писал, что они просто милашки.
- Я завтра их привезу к вам, тетушка.
- Непременно привези! Смотри же, одна и не езди! Паша, полно сидеть букой-то; пододвинься, батюшка, к нам, поговори хоть с сестрой-то; ведь, я думаю, лет пять не видались?
- Мы с ним уж, тетушка, наговорились и наплакались.
- Счастье твое, мать моя! А со мной - так он не больно говорлив. О чем это с тобою-то говорил?
- Рассказывал свои обстоятельства.
- Мне никогда ни слова не говорил. Какие же его обстоятельства? Да скажи, батюшка, хоть что-нибудь. Что ты скрываешь? Что, я тебе чужая, что ли? Зла, что ли, я тебе желаю? Я, кажется, ничего тебе не показывала, кроме моего расположения: грех тебе, Паша! Какие же это обстоятельства?
- Сестра вам лучше расскажет; она знает все, - отвечал Павел, с величайшим терпением выслушивавший претензии тетки.
- Какие же обстоятельства? - спросила снова любопытная Перепетуя Петровна, уже обращаясь к племяннице.
- Вот видите, тетушка, брату нужно ехать в Москву.
- Это зачем? - почти вскрикнула Перепетуя Петровна.
- Ему надобно выдержать на магистра.
- Что же это, должность, что ли, какая?
- Все равно что должность, - отвечал Павел.
- А жалованье велико ли?
- Жалованья нет.
- Так какая же это должность? Этаких-то должностей и здесь много. Как же ты мать-то оставишь?
- Это-то меня и беспокоит, тетушка.
- Отчего ты не хочешь здесь служить? Не хуже тебя служит Федосьи Парфентьевны сын; уж именно, можно сказать, прекрасный молодой человек, с обращением: по-французски так и режет; да ведь служит же; скоро, говорят, чин получит; а тебе отчего не служить? Ты вспомни мать-то свою, чем она для тебя ни жертвовала? Здоровья своего, что называется, не щадила; немало с тобой возилась, не молоденькая была; а тебе не хочется остаться успокоить ее в последние, что называется, минуты. Лиза... конечно! Ну, да что же делать? Она ту меньше любила, да ведь она уж и отрезанный ломоть: у нее свои обязанности, свое семейство: иной бы раз и рада угодить матери, да не может, впору и мужу угождать да тешить его, а ты свободный человек, мужчина! Нет, сударь, не следует; за это бог тебе всю жизнь не даст счастия! Нечего супиться-то, я правду говорю.
- Все это хорошо... и я сам знаю, тетушка, - возразил Павел.
- Нет, видно, не знаешь, коли хочешь делать другое.
- Я думаю ехать, если матушка сама мне это позволит, а после и ее к себе перевезти.
Перепетуя Петровна при этих словах покраснела, как вареный рак.
- Нет уж, Павел Васильич, извините, - начала она неприятно звонким голосом, - этого-то мы никак не допустим сделать: да я первая не позволю увезти от меня больную сестру; чем же ты нас-то после этого считаешь? Чужая, что ли, она нам? Она так же близка нашему сердцу, может быть, ближе, чем тебе; ты умница, я вижу: отдай ему мать таскать там с собой, чтобы какой-нибудь дряни, согрешила грешная, отдал под начал.
- Тетушка! - начал было Павел.
- Не смейте, сударь, этого и думать! - возразила Перепетуя Петровна. Она, конечно, человек больной... пожалуй, он это сделает, увезет ее... Да вот, дай господи мне на этом месте не усидеть: я первая до начальства пойду, ей-богу! Губернатору просьбу подам...
- Успокойтесь, тетушка! - сказала Лизавета Васильевна.
- Что это, сударыня, как это возможно? Вишь какой финти-фант! Пожалуй, гляди ему в зубы-то... Пусть один едет, уморит ее: по крайней мере на совести-то у нас не будет лежать. Ему, я думаю, давно хочется ее спровадить.
Павел весь вспыхнул...
- Бог с вами, тетушка! - проговорил он и ушел к себе в комнату.
Больная в это время простонала.
- Матушка-то моя простонала, - заговорила вдруг совершенно другим голосом Перепетуя Петровна и вошла в спальню к сестре. - Здравствуй, голубушка! Поздравляю тебя с радостью; вот у тебя обе твои пташки под крылышками. О голубушка моя! Какая она сегодня свежая; дай ручку поцеловать.
