Александр Амфитеатров - Умница

Въ одинъ изъ такихъ отдыховъ Латвинъ только что собрался открыть глаза, какъ услыхалъ тихую бесѣду вблизи себя. Говорили мужчина и женщина. Князь сообразилъ, что воспрянуть отъ пьянаго вида при дамѣ еще конфузнѣе, чѣмъ пребывать во снѣ, и рѣшилъ притвориться спящимъ, покуда парочка не уйдетъ.

— И такъ, Анастасія Романовна, — говорилъ мужской голосъ съ сильнымъ иностраннымъ акцентомъ, — вы мнѣ отказываете?

— Это Таддей, — подумалъ князь, — къ кому это онъ подъѣзжаетъ, венгерская мышеловка? Неужто къ этой московской богачихѣ Хромовой, что сидѣла нынче за обѣдомъ vis-à-vis со мной? Ишь у него, однако, губа не дура!

— На-чисто, Янъ! — смѣясь, отвѣчала дама. — И что вамъ вздумалось?.. Не понимаю!.. Сколько лѣтъ мы знакомы, даже друзья, чуть не на «ты», — и вдругъ, прошу покорно, предложеніе! Ну, какой вы мнѣ мужъ?

— Конечно, — возразилъ Янъ оскорбленнымъ тономъ, — я бѣдный музыкантъ…

— Слово «бѣдный» тутъ лишнее, — перебила Анастасія Романовна. — Я вамъ прямо скажу: если я выйду замужъ, что должно скоро случиться, такъ какъ мнѣ ужъ двадцать восемь лѣтъ, и довольно собакъ понавѣшано на меня обществомъ за мое одинокое житье и дружбу съ шалопаями… въ родѣ васъ, Янъ, — такъ, если я выйду, замужъ, то непремѣнно за голыша. Вы знаете мой нравъ: могу-ли я не то что подчиниться кому-нибудь, а хоть мысль въ головѣ имѣть, будто есть человѣкъ, кому я обязана отчетомъ? Нѣтъ, равный по состоянію или хоть просто богатый мужъ — слишкомъ самостоятельное существо для меня. Мнѣ нужна безличность — безденежная, обнищалая, голодная, но съ громкимъ именемъ — Рюриковичъ или Гедиминовичъ. Я его обогрѣю, накормлю и напою, а онъ меня породнить съ Рюрикомъ и Гедиминомъ и украситъ мои родительскіе наслѣдственные палаты своимъ гербомъ, — вотъ мы и будемъ квиты.

— Вы только Рюриковъ и Гедиминовъ признаете? А Гете, Бетховены, Моцарты, Рафаэли — для васъ не имена?

— Пожалуйста, не иронизируйте, мой милый! Не проймете!.. У меня на этотъ счетъ кожа толстая!.. Имена хорошія, да что мнѣ въ нихъ прока? Я матеріалистка, мнѣ полезное подавай, а эстетикой я только на досугѣ балуюсь. Гете, Бетховенъ — все это вдохновеніе, звуки сладкіе, молитва, а меня самъ Штиглицъ зоветъ Faust-Dirne… Маленькая смѣсь нѣмецкаго съ нижегородскимъ, а вѣдь правда: я точно «кулакъ-дѣвка»! Представьте-ка даму съ фамиліей Бетховенъ, Моцарть, Гуно или — ужъ такъ и быть, польщу вамъ! — Таддей, погруженною, покуда мужъ витаетъ въ мірѣ звуковыхъ фантазій, въ расчеты хлопковые, нефтяные, солеваренные, рыбопромышленные? Ха-ха-ха! Что, небось, самому смѣшно?

— Ничуть не смѣшно. Нехорошая вы. Все у васъ расчетъ и расчетъ.

— А по вашему, какъ же жить прикажете? Сердцемъ, что-ли, какъ другія бабенки? То-то вы ихъ и водите всю жизнь на своей привязи, какъ дрессированныхъ обезьянъ!

— Да любили же вы когда-нибудь?

— Никогда и никого. Богъ миловалъ.

— Однако… — говорятъ, будто наоборотъ — очень часто и очень многихъ! — рѣзко воскликнулъ Таддей.

— Мало-ли что говорятъ! — невозмутимо отвѣтила Анастасія Романовна. — Вонъ генеральша Фарсукова всѣмъ сообщаетъ на ухо, que je suis une Méssaline. Замѣчательно, что она произвела меня въ это лестное званіе аккуратно съ тѣхъ поръ, какъ заняла у меня три тысячи… Да если бъ, наконецъ, и такъ даже? Что же тутъ общаго съ любовью?

— Однако!.. недоумѣло произнесъ артистъ, видимо пораженный откровенностью собесѣдницы.

— Что «однако»?

— Да ужъ очень все у васъ ясно и прямолинейно. Словно вы не человѣкъ, а машина какая-то. Ничего-то вы не боитесь, ничего-то не стыдитесь; все у васъ — какъ заведенное… Помилуйте! Развѣ можно дѣлать мужчинѣ подобныя признанія?

— А вы, мой другъ, сильно перемѣнились ко мнѣ послѣ моихъ словъ? — вкрадчиво спросила Хромова.

— Нѣтъ… я человѣкъ безъ предразсудковъ… но…

— А я вамъ на это вотъ что скажу, Янъ: зачѣмъ вы со мной лукавите? И до признанія, какъ и послѣ него, вы все равно были твердо увѣрены, что я далеко не идеалъ нравственности, и все-таки сдѣлали мнѣ предложеніе. Это что значитъ?

— Я васъ… люблю… — пробормоталъ сконфуженный Таддей.

— Да? чувствительно тронута!… Ну-съ, а кто два года тому назадъ былъ, по собственнымъ своимъ словамъ, по уши влюбленъ въ Нелли Эвансъ и сбѣжалъ отъ свадьбы потому лишь, что ему насплетничали, будто у бѣдной дѣвочки былъ раньше какой-то романъ? А? что скажете, Янъ?.. Молчите? То-то вы, высоконравственный человѣкъ! Нелли, безприданницѣ, простого слуха не простили, а милліонщицѣ Настѣ Хромовой извиняете репутацію Мессалины! Ха-ха-ха! Постойте! Куда же вы?

— Прощайте, Анастасія Романовна! — взволнованно заговорилъ Таддей, — такъ нельзя! Всему есть свои границы: вы или рѣшились въ конецъ оскорбить меня, или сами не понимаете, что говорите!

— Ну, ужъ этакой оказіи, чтобы себя не понимать, ее мной не бывало во всю мою жизнь… Что же касается до оскорбленія, — такъ кто кого больше обидѣлъ? Не вы-ли только что сами назвали меня развратною, а я всего лишь сказала вамъ…

— Вы меня считаете подлецомъ! — гнѣвно прервалъ Таддей.

— Нѣтъ, — до прежнему хладнокровно возразила Хромова, — не считаю. Вы — не подлецъ, а такъ… трутень, дармоѣдъ.

— Еще того лучше!

— Вы не горячитесь напрасно, Янъ. Я не на одного васъ только, а на всякаго мужчину, кто сватается ко мнѣ или вообще къ богатой женщинѣ, смотрю такъ. Въ этомъ отношеніи вы для меня ни лучше, ни хуже другихъ. Но и изъ трутня надо извлекать пользу, а вы слишкомъ неблагодарный для моихъ цѣлей экземпляръ; мнѣ — повторяю вамъ — нуженъ мужъ шикарный, чтобы не стыдно было показать его гдѣ угодно. Такъ-то, милѣйшій Янъ!.. Согласны вы со мной? Ну, говорите что-нибудь, а то вѣдь я вижу по вашему лицу, что вы приготовились сказать нѣчто ужасно ядовитое. Разрѣшаю и жду. Валяйте!

— Желаю вамъ счастья… До свиданія, будущая княгиня! — почти крикнулъ артистъ.

— Только-то? Н-ну… что жъ?! До свиданія, вѣчный артистъ… безъ надежды на повышеніе!

Разговоръ стихъ. Князь открылъ глаза, въ комнатѣ никого не было.

— Ну, и баба! могу сказать! — воскликнулъ онъ, разводя руками. — Какъ она его отдѣлала! И гдѣ только зародилось такое чудище?! Психопатка, что-ли?

Въ этомъ недоумѣніи застала князя вошедшая Чуйкина.

— Послушайте! обратился къ ней Латвинъ, — я долженъ вамъ покаяться: сейчасъ я невольно подслушалъ чужой разговоръ и заинтересованъ имъ до послѣдней возможности…

— Здѣсь были Таддей съ Хромовой?

— Да. Онъ сдѣлалъ ей предложеніе и получилъ отказъ.

— Такъ я и знала.

— Но если бы вы слышали, какъ оригинально и… чортъ возьми! — дѣльно и умно!

— Хромова и не можетъ поступить глупо. У нея каждое слово продумано, каждый шагъ расчитанъ.

— Да что жъ это за фениксъ такой?

— Не фениксъ, а весьма милая и, какъ вы видѣли, довольно красивая особа, съ шестью милліонами капитала…

— Шестью! — благоговѣйно воскликнулъ князь.

— Ни больше, ни меньше… Особа, наскучившая одиночествомъ и желающая выйти замужъ. Скажу больше: она сегодня находится у меня въ качествѣ невѣсты на смотринахъ.

— А женихъ?

— Женихъ — вы, князь.

— Что-оо?

Латвинъ широко открылъ глаза и посмотрѣлъ на Чуйкину, какъ на безумную.

— Вы хотите меня на ней женить?!

— Очень хочу, князь, и совѣтую вамъ не упускать случая. Вы видите, что барышня эта хоть куда — и умна, и воспитана, и образована, слѣдовательно, фамиліи вашей не сдѣлаетъ позора. Богата она, какъ Крезъ, и я знаю: будетъ богатѣть съ каждымъ годомъ все больше и больше, — ее самъ Штиглицъ считаетъ чѣмъ-то въ родѣ коммерческаго генія, а онъ въ этихъ дѣлахъ знатокъ. Притомъ, ей везетъ удивительное счастье: за какое предпріятіе ни возьмется, деньги такъ и плывутъ въ руки. На что ужъ обманчивое дѣло — рулетка, а Хромова умудрилась и тутъ отличиться: два раза срывала банкъ въ Монако. Она заплатитъ ваши долги, дастъ вамъ превосходное положеніе въ обществѣ…

— Но позвольте, все это прекрасно, но что же изъ этого слѣдуетъ? Положимъ, я не прочь былъ бы жениться, да она-то пойдетъ ли за меня?

— Охотно. Вы ей понравились.

Князь въ волненіи прошелся взадъ и впередъ по кабинету.

— Знаете ли, Чуйкина, — сказалъ онъ, остановившись предъ своей собесѣдницей и глядя ей въ глаза, — изъ разговора вашей Хромовой съ Таддеемъ я вывелъ заключеніе, что ей нуженъ фиктивный бракъ… Правъ-ли я?

— Пожалуй. Такъ что же? Вамъ же лучше: получите за свое имя и деньги, и положеніе, и полную свободу… А сама Настя, насколько я могу судилъ, вамъ не особенно нравится.

— Не то, что не нравится, а… я ея боюсь: она какая-то особенная, я такихъ чудныхъ женщинъ не видалъ еще, — откровенно сознался Ипполитъ Яковлевичъ.

— Нѣтъ, не бойтесь. Настя не злая, и если вы будете вести себя въ отношеніи ея хорошо, она никогда васъ не обидитъ…

Нѣсколько мгновеній длилось молчаніе. Князь все ходилъ по кабинету.