- Надо было самому сидеть! - сказал Теймур.
- А он дал мне сидеть?! Забрал, и все. Я ж и понятия не имел, что он аферист. Сволочь такая!..
Теймур молчал. Молча они собрали с прилавка товар. Завязали мешки, сдали на хранение сторожу. Вышли с базара.
- Видишь, какая погода? - спросил Теймур.
- Холодно.
- Видишь, как ясно? Совсем как в Бузбулаке.
- Может, сейчас и в Бузбулаке снег, - сказал Сарвар.
- Я уезжал, дождь шел...
- В такую погоду у Аждара всегда приступы, - неожиданно сказал Теймур.
- Какие приступы?
- А ты не знаешь? Он ведь больной очень... Астма у него. Дурацкая болезнь - чуть похолодает, он уже и дышать не может. В такую погоду на базаре его не ищи, в ресторане отсиживается. Подвальчик есть недалеко от моря...
- Думаешь, и теперь там?!
- Может... Кто его знает... Только смотри, меня не поминай!
Сарвар ни о чем больше не спросил. Бросил Теймура и прямиком - в тот самый подвал; там, в темном уголке, он и нашел Аждара.
- Ага! Так, значит, ты в Тбилиси уехал?! Ну и аферист! Ну и подлец!
- Садись, сын Кошачьего Старшины! Не трепыхайся!
- Я с тобой... сидеть не собираюсь! Идем! Ты мне мои мешки отдашь!
Аждар потянул Сарвара за рукав.
- Садись!.. Нету твоих мешков. Продал я. Теперь вот... - Он показал на стоявшую перед ним полупустую бутылку.
- Давай деньги, ворюга! - Сарвар замахнулся на Аждара кулаком.
Тот спокойно отвел его руку.
- Драться хочешь? Потом, когда выйдем!.. Сиди, сын Кошачьего Старшины!
- И отца, значит, задеваешь?
- Да я, если хочешь знать, этому Кошачьему Старшине задницу готов вылизать за то, что сына такого вырастил!
Он налил Сарвару водки. Подозвал официанта, велел принести еще закуски. Но Сарвар пить не стал, к еде тоже не притронулся.
- Зря я тебя тогда не выдал, - сказал он Аждару. - Может, и не стал бы таким подлецом!..
Аждар нисколько не обиделся. Рассмеялся, Потом вдруг спросил:
- А с чего это ты в Ленинград надумал? Девушка знакомая или с товаром?
- Это тебя не касается! Ты деньги мои давай!
Аждар помолчал немножко. Потом достал из кармана горсть миндаля, из другого - три грецких ореха, положил на стол и исподлобья глянул на Сарвара.
- Узнаёшь?
- Узнаю! Из глотки у тебя все вытащу!
- Ладно, потом вытащишь! Пока пей давай!
- Не хочу!
- Ну, тогда ешь. - Аждар взял со стола орех. - С дерева тетки Шовкат? Сарвар кивнул. - А миндаль взял у тетки Гюльгоз. С того дерева, что за нашим забором, где вербы кончаются. Там еще инжировое дерево было. И алыча возле хлева, у стены... Она и осенью зацветала... Стоит алыча-то?
- Стоит, куда ей деваться!.. Не дури ты мне голову, Аждар. Отдай деньги!..
- И верба стоит?
- Стоит, чего ей сделается...
- Я под той вербой с Соной целовался...
Аждар умолк, потом вдруг засопел тяжко, словно кузнечные мехи... Из груди его вырвался хрип, и сквозь страшный этот хрип Сарвар разобрал:
- Скажи той вербе: умирает Аждар!
И вдруг заметил, что глаза у Аждара полны слез, что он плачет; слезы капают одна за другой, текут ему на пиджак... Сарвару стало жаль Аждара, захотелось утешить, сказать что-то доброе, хорошее, но он не сумел ничего такого сказать; схватил стоявшую перед ним стопку и опрокинул в рот.
- Сегодня какое число? - -спросил Аждар.
- Тринадцатое.
- Тринадцатое... Счастливый у меня сегодня день.
- Пойдем, - сказал Сарвар. - Закрывают уже.
Они поднялись после того, как погасили огонь. Стало холодно, лужи прихватило морозцем, улица, освещенная луной, была светлая и совсем пустая.
- Уезжай сегодня.
- Это еще почему?
Аждар повернул к бульвару и долго шел вдоль берега, не отрывая глаз от моря, потом сказал:
- Не выйдет из тебя торгаша.
- Я и не собираюсь торгашом быть!
- Чего ж тогда приехал?
- Я ж говорил. Погулять. В Ленинград съездить!
- Погулять... Я тоже приехал погулять. До сих пор гуляю.
- Сравнил! Я ж казенных денег не крал!
И тут из Аждаровой груди вырвалась такая жуть, такой ужас... Он скрючился и всем телом навалился на железные перила. Он кашлял, хрипел, задыхался, а Сарвар стоял рядом и ругал себя за то, что сказал. Аждар с трудом разогнулся. Говорить он был не в состоянии. Стояли, смотрели на море... Ночь была лунная, луна остановилась как раз посреди неба, и в ее ярком свете холодным огнем горело море.
- Обиделся? - огорченно спросил Сарвар.
- Нет, - ответил Аждар, - я не обиделся. - И опять начал кашлять. - Это все те деньги душат, - с хрипом выдавил он из себя. - Три тысячи проклятые. Здесь стоят, в глотке! Душат меня, жизнь мою отнимают. Думаешь, я не хотел вернуть? И деньги в руках бывали. Сначала не решался, совестно вроде как-то, а когда решился - поздно уже. Последние пять лет и не, бывает у меня таких денег. Запросто мог бы иметь. Не хочу. Нету желания, сердце не принимает. А сердце - это такая штука...
Потом уже разговор пошел спокойный;
- А чего ты с этими деньгами удрал?
- Я с ними не удирал.
- А как? Украли у тебя их?
- Никто не крал.
- А чего ж тогда?
- Да это все Али-оглу... Он ведь в лавке торгует, недостача у него вышла, три тысячи. А я дочку его любил, Сону, очень я ее любил и сейчас люблю, чуть не каждую ночь снится... Прибежала ко мне вся в слезах - отца забрали! Ну и не выдержал я, какие были на руках деньги, отдал ей... Потом вижу - дохлое дело-то. Я не боялся, что заберут. А почему удрал? Потому что думал: останусь - все откроется. Ну, а дальше... Потом узнал, что подлец этот замуж ее отдает. Оборвалось у меня все внутри. Если б попал тогда в деревню, прикончил бы его. Я ведь приехал, только в деревню не пошел, потому что обида была большая в сердце. А сердце - это такая штука...
Аждар умолк. У Сарвара перед глазами стояла деревня... Дом Али-оглу, лавка, где он торгует, и толстые краснощекие сорванцы - детишки его старшей дочери Соны.
- Пойдем, - сказал он Аждару. Потому что слов больше не было.
- Куда пойдем?
- Куда хочешь.
- Тогда - к вокзалу.
Они долго шагали по хрустящему, прихваченному морозцем снегу, потом Аждар сел на скамейку,
- Времени сколько?
- Полпервого.
- Значит, мало осталось?
- До чего?
- До отхода поезда.
- А чего ты меня все гонишь?.. Деньги растратил, поэтому?
- Нет. Просто вижу, застрять ты здесь можешь... И запутаешься.
- Теймур же не запутался!
- Теймур никогда не запутается.
- А я почему?
- Потому что ты не сволочь!..
На том разговор закончился. Они снова долго молчали. Сарвар вдруг взглянул на часы.
- Пойдем! - сказал он.
- Поедешь? Честно?
- А когда я тебя обманывал?
Аждар поднялся со скамьи.
- Деньги твои у проводника. Седьмой вагон - Теймур тебе говорил. Пятьсот рублей, как доедете, сразу и отдаст. К вокзалу - по этой улице, прямо, никуда не сворачивай. Иди... А я... туда не пойду. Я тут... - И, немного помолчав, добавил: - Знаешь... один раз оступился... и вот теперь, все уж так...
Десяток была целая стопка, завернутая в вырванный из тетради листок, и на этом листке посередке надпись карандашом, бледные, мелкие буквы:
Не хочу, чтоб ты торгашом становился,
А то будешь таким же, как я.
Ты потом придешь к моей могиле,
Будешь ты благодарить меня.
Сарвар забрал у проводника деньги, сунул в карман, тут же, при нем, прочитал записку, сложил листок и тоже убрал в карман.
... И то, что слова эти были написаны стихами, нисколько не удивило Сарвара; когда еще учился в школе, он написал одной девочке письмо стихами и с тех пор знал, что существуют на свете вещи, о которых только в стихах и можно сказать...
