"Как она была красива, Павел Сергеевич! Немыслимо, непостижимо! Представьте себе совершенно идеальный овал лица, небольшой нос с горбинкой, глубокие аметистовые глаза и вечная полуулыбка на губах... И - каштановая волна волос, с золотистым блеском. Это была моя первая возлюбленная!" - с ироническим смехом прервал он после недолгой паузы свой лирический поток.
"Что ж вы оставили такую красавицу?" - добродушно упрекнул Берендорф, с интересом ожидая ответ, который не последовал.
Через несколько дней после встречи она приехала в Удельную. К счастью, ночной сторож Циоменко и его подруги отсутствовали. Они провели прекрасный день и прекрасную ночь, гуляя в соседнем смешанном прилеске, где сойки с круглыми зеркальцами на черных крыльях и снегири с малиновыми брюшками вылетали из оснеженных елей. По возвращении домой долго грелись у печки, источавшей приятный пахучий жар, а затем долго пили перцовую водку. Ночью Федор проснулся: ему померещился подозрительный шорох возле окна, но нагая подруга так крепко прижималась к его руке, что он не посмел потревожить ее. Утром возвратился ночной сторож Циоменко в сопровождении двух новых подружек. В течение нескольких дней он добродушно и бескорыстно восхищался стaтью, аметистовыми глазами и каштановой головой Оксаны.
О своей семье она рассказала сухо и мимоходом (отец - инженер, любитель рыбной ловли, мать - учительница и любительница садоводства), но охотно говорила о своих друзьях, с которыми вскоре его познакомила. К удивлению Федора, почти все они сочиняли стихи, снобировали официальные издания и дарили другу другу собственные сочинения, отпечатанные на машинке или переписанные от руки. Ему особенно понравились два друга Оксаны: молчаливый и язвительный Святослав, худощавый юноша с приятным некрасивым лицом, половину которого занимал гоголевский нос, и Валентин, громкоголосый, бледнолицый и добродушный блондин. Их стихи ему были малопонятны, но он верил Оксане, которая боготворила и поэзию, и Святослава, и Валентина, и проводила много времени в их безобидном и алкогольном обществе.
Федор всегда любил чтение, и ныне, благодаря Оксане и ее друзьям, он читал сочинения незнакомых ему авторов, исчезнувших или живых, большинство из которых кочевали в виде самиздата. Впоследствии он думал, что, вероятно, в этих машинописных или рукописных страницах доныне незнакомый ему и ставший отрадным холодок свободы привлекал его больше, чем сама литература. Вместе с Циоменко они приобрели престарелый радиоприемник, "времен Нерона", как шутил Федор, и часто слушали зарубежные русскоязычные передачи, которые с трудом продирались сквозь обвалы и громы глушения.
Через год его посетило вдохновение, причем совершенно неожиданно. Из-за безобидного гриппа он оказался в плену своего зимнего капища в течение недели. Оксана навещала его почти каждый день, но вечера были долгими и одинокими. В течение пяти ночей он неутомимо заполнял своим летучим почерком несколько школьных тетрадей.
Эта небольшая фантастическая повесть именовалась "Архивы А.М.И.Т.Р.А.Н.О." и была откровенно вдохновлена рассказом писателя-диссидента, который он слышал по "Немецкой волне". Затейливая аббревиатура означала Ассоциацию Мошенников, Извергов, Трусов, Расточителей, Архаровцев, Негодяев, Ослов. Существование и деятельность этой тайной банды известны всем, но никто и никогда не упоминает о ней. Ее цель состоит в организации свидeний - невинный неологизм автора-новичка, - которые заключаются в похищении и наказании строптивых и непримиримых граждан. Этим свидeниям предшествует неожиданное и неприятное свидание, которое завершается суровым сведением счетов. Мрачные делопроизводители педантично составляют описания казней и хранят их в подземельях своих архивов. Юный сочинитель был горд своей находкой, хотя его терзало сомнение. Он совершенно не понимал, сочинил ли он бледную ученическую копию рассказа писателя-диссидента, или с его школьного пера сорвался неведомый литературный шедевр. Он страшился язвительного суда Станислава и Валентина, еще более - дружеской иронии взыскательной Оксаны. Несколько раз, в поисках читателя, он звонил Соколову, но Кирилл был недосягаем. В один из зимних вечеров, когда его невыносимо трепала авторская лихорадка, он прочитал "Архивы А.М.И.Т.Р.А.Н.О." ночному сторожу Игорю Циоменко. Тот рассеянно выслушал и посоветовал автору, ждавшему если не похвал, то одобрения, отправить в пасть пылающий печки это младенческое творение, которое не принесет ему славы, но может причинить немало неприятностей.
Через несколько дней, возвращаясь поздно вечером в Удельную, Федор был свирепо избит в пустом вагоне пригородного поезда неизвестными негодяями. На рассвете его поместили в хирургическое отделение раменской больницы. Операция длилась пять часов. Когда Федор впервые смог взглянуть в зеркало, его забинтованная физиономия напомнила ему голову невидимки в фильме "Невидимый идет по городу". Оксана, скорбно глядя на него и ласково касаясь его рук, уверяла, что малиновые шрамы бесследно исчезнут через год. Но они не исчезли.
Месяц спустя он покинул Раменское и узнал, что Первая городская больница отказалась от его услуг. Он искал работу грузчика на пакгаузах, путевого рабочего в метро или ночного сторожа. Иногда его милостиво принимали на работу, но через несколько дней безо всякой причины неожиданно сообщали об увольнении. Два рослых милиционера явились в Удельную, предложили немедленно покинуть незаконно, без прописки, занимаемое жилище и угрожали арестом.
Начались его московские скитания. Они длились год. Летом он часто проводил ночь в скверах или на вокзалах, зимой - иногда у Оксаны, когда ее родители отбывали на дачу, иногда у Станислава или Валентина, или у неизменно гостеприимного Соколова, который охал при виде неузнаваемого лица Федора, обезображенного малиновыми шрамами. Он же иронически сообщил приятелю, что исчезнувший Циоменко также покинул Удельную, женился на дочери какого-то советского строчилы-прозаика, работает на московском радио и сторонится старых приятелей. На всякий случай Федор записал его телефон.
Но холодок свободы с машинописных и рукописных страниц веял все сильней. Многие из знакомых получали приглашение в Израиль и, миновав затворы тюремного государства, направляли свои стопы в Америку, Новую Зеландию или Тасманию. Федор понял, что он должен выбирать между пошатнувшимися вратами тюрьмы и неуверенно сияющей свободой. Он был уверен, что Оксана последует за ним. Ее отказ был больнее, чем избиение и прочие мытарства. Они долго пили какое-то прескверное молдавское вино, прежде чем Оксана, пошатываясь, приблизилась к нему и совершенно трезвым голосом ласково шепнула на ухо: "Поезжай, дружок, ты прав, но я никогда не покину..." Дружок мысленно завершил ее фразу: она думала не о родине, о Святославе. Федор давно догадался о ее любви, кажется, так и оставшейся неразделенной, к этому молчаливому и язвительному поэту.
Перед отъездом он позвонил Игорю Циоменко. Ничего не говоря о будущей окончательной разлуке, он предложил ему встретиться. "Сегодня невозможно, деловито заметил тот, - я иду на "Золотого петушка" в Большой", - и повесил трубку. Больше Федор его не видел.
Он провел несколько месяцев в имперской Вене, ожидая канадской визы и опекаемый добрейшим Берендорфом, который однажды с дружеской усмешкой познакомил его с "моим собратом по политической партии". Федор понял смысл этой усмешки, когда узнал, что пожилой собрат носил ту же фамилию, что и его собственная - monsieur Eugene Soloviev. Сын русского полковника и бельгийки из Льежа, он жил неподалеку от Монжа и занимался лесными угодьями. Monsieur Soloviev предложил поселиться в его имении и со временем стать лесничим. Эта щедрая помощь впоследствии легко объяснилась: Евгений Павлович страстно желал выдать свою дочь за русского. Вместо того чтобы уехать за шесть тысяч километров от Вены и за десять тысяч - от покинутой родины, Федор с удовольствием совершил автомобильную прогулку в шестьсот километров, оказался в уютном предместье провинциального бельгийского города, женился на mademoiselle Marie Soloviev, скромной некрасивой особе, и занялся лесными угодьями тестя. Молодая жена по-русски не говорила. После смерти Евгения Павловича у Федора не оказалось ни одного русского собеседника. Тео не жалел об этом. Он ни о чем не жалел. Он изгнал из памяти свои русские мытарства и воспоминания об Оксане, так же как и о своем единственном литературном опыте, который он малодушно сжег перед отъездом. Валлонский акцент его французского языка стал неисчерпаемым источником шуток Берендорфа, с которым они по-прежнему встречались раз или два в год. Маша ушла из его жизни так же внезапно, как и появилась в ней, - за несколько месяцев ее пожрал рак груди. Когда Федор стал подданным его величества короля Бодуэна, ему было предложено franciser son etat civil. 8 Он со смехом согласился и вскоре созерцал в серебристой carte d'identite 9 свое новое бельгийское имя - Theo Solo.
