Петр Васильич задолго уже до этого вышел в отставку, чтобы свободнее посвятить себя литературной коммерции. Он лично объяснился с Б *, приняв его, как принимал всех нужных людей, приветливо и ласково, как только мог по своей грубой натуре. С той минуты Б * принялся за труд с свойственною ему горячностью. Несмотря на ничтожную плату, он отдал всего себя труду, положил в него всю свою благородную, горячую душу, работал день и ночь, а Петр Васильич, глядя на него, только ухмылялся и потирал от удовольствия руки, повторяя: «Молодец, ей богу молодец! Больше печатного листа в день может отмахивать!». И, пользуясь этим, Петр Васильич стал присылать к нему для обзора кроме серьезных книг всевозможные книжонки: азбуки, детские грамматики, сонники и тому подобные, чтобы не платить за них другим. Б * при своем глубоком уме, широком и светлом взгляде, при своей духовной энергии был совершенный младенец в практической жизни: у него недоставало духу объясняться с Петром Васильичем, что в условие его с ним не входил разбор всяких ничтожных книжонок, что он и без них завален работой. Просить об увеличении годовой платы ему и в голову не приходило, потому что Петр Васильич беспрестанно жаловался на то, что не может свести даже концы с концами, несмотря на то, что слухи об увеличивающейся подписке на издание его становились все громче и громче… Петр Васильич тотчас же смекнул, что он нашел в новом своем сотруднике клад и что он может эксплуатировать его, сколько душе угодно. Подчиняясь ему совершенно в моральном отношении и позабыв о том, что Россия – шестая часть света, долженствующая управляться особыми законами, он сам, не замечая того, начал вслед за Б * повторять его мысли, выдавая их за свои собственные, как будто всегда принадлежавшие ему.
Он даже стал с некоторым ожесточением нападать на тех, чей образ мыслей несколько клонился к тому, что Россия – шестая часть света, и почему-то враждебно начал относиться вообще к славянскому племени[7], повторяя: «Славянин, братец, славянин! Чего ждать от славянина!».
Смешно и жалко было смотреть, как он, морально подчиняясь своему сотруднику, не хотел обнаруживать этой подчиненности перед другими, полагая, что этой очевидной истины никто не подозревает. Когда Б * советовал, например, ему велеть перевести какую-нибудь статью для журнала, Петр Васильич упирался, хмурил брови, качал головою и говорил: «Это совсем не нужно, это бесполезно, к чему это?», а через неделю сам говорил Б * о необходимости перевести эту самую статью, как будто мысль об ней ему первому пришла в голову.
С каждым годом журнал Петра Васильича приобретал все больший и больший успех по милости его сотрудника, который вложил в него жизнь, силу и направление, оставаясь неизвестным для большинства публики, потому что имя его никогда не являлось в печати. Вся слава успеха относилась к Петру Васильичу, и даже те немногие, которым была известна тайна редакции, повторяли иногда: «А надобно отдать справедливость Петру Васильичу: он мастер вести журнальное дело!». Эти господа забывали, что он только вел конторские счеты и заставлял терпеть всю тяжесть нужды того, которому был обязан всем – и успехом, и славою, и деньгами; того, который силою своего авторитета и своей энергической, благородной личности соединил вокруг себя всех молодых писателей того времени. Теперь это покажется баснословным, но все они трудились для журнала Петра Васильича бесплатно, даром, со всею любовью и жаром молодости, поощряемые тем, кого они высоко уважали и ценили, а Петр Васильич только самодовольно улыбался исподтишка и собирал деньги, беспрестанно жалуясь на безденежье. Петр Васильич постоянно избегал общества сотрудников, потому что в их присутствии и особенно в присутствии Б * он чувствовал себя неловким, уничтожаясь морально, и в утешение себя рассматривал этих безукоризненных служителей мысли как идеальных пустых мальчишек, годных только на то, чтобы писать даром статьи в его журнал и доставлять ему средства разживаться; он составил свой собственный, задушевный круг из людей дельных, практических, наживавшихся посредством откупов, процентов и других тому подобных промыслов; в этом кругу он царил; там удивлялись его уму, его образованию, его учености; там он говорил бойко, смело и резко, и все слушали его с благоговением; там он был авторитет, оракул; там все предполагали, что он один сочиняет весь свой журнал или по крайней мере те статьи, которые печатаются в нем без имени; он даже сам любил намекать об этом, повторяя беспрестанно: «Мой журнал, я написал (хотя он ничего не писал), „я составил“ (хотя он ничего не составлял)…» Он так и выставлял собственное я при всяком удобном или неудобном случае, и, если когда-нибудь кто-нибудь спрашивал его о Б *, он почти с равнодушным презрением отвечал: «Да, он у меня пишет кое-какие статейки».
А он, этот человек, который писал кое-какие статейки, двигал всем и животворил своим духом все издание, а он в поте и крови работал день и ночь, до изнурения своих физических сил!
Я зашел к нему однажды. Он ходил по комнате и размахивал с усилием правою рукою.
– Что это с вами? – спросил я.
– Рука отекла, – отвечал он, – я десять часов сряду писал, не вставая с места. Нет сил больше; за эту плату так работать невозможно. Я весь в долгах, эти долги не дают мне покоя… Наконец, я выйду из терпения и объявлю наотрез Петру Васильичу, что он должен мне прибавить или я откажусь от всего.
Десять раз он входил к Петру Васильичу с этим намерением и уходил ни с чем, потому что у него язык не повертывался. Он проклинал свою глупую совестливость и робость и горько смеялся над самим собою.
Наконец, в городе начали ходить слухи, что дела Петра Васильича идут великолепно, что он уже капиталец составляет; но когда бескорыстные сотрудники решились после этого объявить Петру Васильичу, что теперь они не намерены более трудиться для его журнала даром и надеются, что он прибавит плату Б *, Петр Васильич изменился в лице, побледнел, пожелтел и забормотал своим грубым, отрывистым голосом: «Что за вздор! Кто это вам сказал?.. Охота вам верить всякому вздору», и начал клясться, что он еще не все долги уплатил, что он находится все еще в стесненных обстоятельствах и тому подобное, однако признал необходимость прибавить Б * какую-то ничтожную сумму.
Бескорыстным сотрудникам своим он начал платить только тогда, когда обстоятельства принудили его к этому: в Москве затевался новый журнал, и поговаривали о том, что его разрешат не в пример другим… Те, которые намеревались издавать его, обратились к бескорыстным сотрудникам Петра Васильича, обещая им значительное вознаграждение за труды… Сотрудники показали это письмо своему журнальному антрепренеру. Петр Васильич в этот раз пожелтел еще заметнее, – у него разлилась желчь, и он не шутя призадумался.
– Ну что за вздор, – забормотал он с свойственною ему мрачностью, – как не стыдно перебегать из одного журнала в другой?.. Полноте, у них там будут свои сотрудники… Надобно уж держаться одного журнала… Что такое… Это недобросовестно!
Добросовестность было любимое слово Петра Васильича, которое почти не сходило у него с языка. Он почитал себя добросовестным издателем в противовес какому-то другому, недобросовестному…
– Вы нам не платите ничего за наш труд, а там мы будем получать за него вознаграждение, – возразили сотрудники, – так уж извините…
– Ну полноте, полноте, – перебил Петр Васильич, – ну что такое… Я вам буду тоже платить…
– Но вы не заплатите нам таких денег, которые обещают нам в этом письме, – заметили сотрудники, начинавшие уже приобретать практическую опытность.
Петра Васильича покоробило, как лист на огне, и из стесненной груди его вырвались глухие слова:
– Ну! ну! пожалуй, я вам заплачу такие же деньги.
Это была минута торжественная. Талант и труд победили в эту минуту антрепренерство и торговлю чужим умом, познаниями и талантом… С тех пор корыстолюбивые литературные промышленники не смеют уже помышлять о даровом, бескорыстном труде в свою пользу…
Когда Петр Васильич окончательно разоблачился, когда маска была сдернута с лица его и Б * решился оставить его издание, Петр Васильич имел смелость печатно уверять публику, что Б * был в его издании так, одним из обыкновенных сотрудников, что его удаление пройдет незамеченным и прочее в этом роде. Петр Васильич пошел далее: убеждения человека, который дал его журналу мысль и значение, он бесцеремонно усвоил себе и гордился тем, что служил честно общественному делу. Вот что называется загребать жар чужими руками, вот что такое разумею я под именем литературного промышленника!
В составлении комментариев принимал участие Л. Н. Арутюнов.
