Правительства богатых сильных стран переполошились. Накалялась политическая обстановка. Неслыханный ажиотаж продолжал нарастать - экспрессу усердно освобождали путь. Когда же состав стал приближаться к конечному пункту, за которым открывался сумрачный вид на холодную морскую даль, его ждали залегшие в снегу вдоль насыпи солдаты и полицейские в маскировочных халатах. Однако тех, к чьей встрече так готовились, в поезде не обнаружили. Когда он несся через леса и болота, преступники при помощи какого-то неведомого устройства катапультировали в несколько приемов драгоценный груз и катапультировались сами.
И в этом, и в целом ряде других громких дел той поры следствию, несмотря на предельное напряжение и затраты огромных средств, продвинуться не удавалось. Иногда газеты оповещали взбудораженную публику: найдено то-то и то-то, "схвачен конец ниточки", "добыта зацепка..." Но следы, по которым пускались опытнейшие детективы, оказывались ложными. Ожесточеннее звучали требования отправить в отставку министра внутренних дел и с ним компанию ответственных лиц. Тяжелый кризис неумолимо углублялся, пока один несчастный случай не возымел сногсшибательные последствия...
Декабрьской ночью потерпел аварию дирижабль, летевший из Монте Негро; от горы, о которую разбилась его гондола, до ближайшего городка насчитывалось шестьдесят километров. Один из пилотов и часть пассажиров уцелели.
Газеты потом не раз возвращались к описанию места, где среди обломков укрывались от бури полуживые люди. Это был уступ формы неправильного сегмента не более сорока шагов длиной, имевший в самом широком месте около пятнадцати метров. Острый сланцевый край обрывался перед бездонным провалом, а с другой стороны гладкий откос взбегал к вершине, придавленной ледником. Днем с уступа виделись только теснина и горный, без единого признака жизни массив, который мертвенно ощеривался черными скалами; позади них обрисовывались размытые контуры бледно-голубоватых от снега пиков.
В ночь аварии дикий скрежещущий шум, с которым буря словно яростно отирала поверхность скал, прерывался оглушительно-резким громом: сносимые сверху камни ударялись о площадку. Один угодил в тело погибшего до того пассажира, и оно оказалось разорванным на неузнаваемо изуродованные части.
У двух человек, однако, хватило сил и самообладания в таких условиях исследовать уступ. В его конце подобный стене склон поворачивал, постепенно становясь наклонным; в нем появлялись маленькие выпуклости, выбоинки, углубления. Воспользовавшись этим, двое с отчаянной ловкостью начали взбираться выше и выше и достигли узкого карниза. Далее путь делался немного легче, уже не приходилось пробираться над обрывом: тропинку отделял от него скат, укрытый подвижным слоем небольших камней, которые глухо шуршали, сползая и соскакивая в пропасть.
То, что случилось тут, известно со слов единственного человека, чью правдивость проверить не удалось. Между двумя возникла ссора, и один столкнул второго на осыпь. Беспомощный, тот был обречен: лишь полная недвижность на шевелящейся подстилке из камней могла несколько продлить его необратимое съезжание к бездне. Спутник с молчаливой внимательностью смотрел сверху и, убедившись, что отныне у них разные дороги, удалился.
У лежащего на осыпи притупилось сознание, он одеревенел, промерз до мозга костей; ему мнилось, он чувствует, как оледеневают его кровеносные сосуды... Усиливавшийся мороз вместе с тем прихватил и осыпь: массу камней скрепило, скольжение остановилось. Полумертвый человек ощутил опору и, оживая от надежды, напряг окоченевшее тело. Он дерзнул на попытку поползти вверх по скату... Через несколько минут повторил ее и в конце концов выбрался.
Над ним начинало светлеть, в одной стороне обозначилась взгорбленная линия вершин: то массивно-приплюснутые, то заостренные, они были густо-лиловыми на разгоравшемся фоне цвета красной глины. Сбоку от человека выдавалась громадной грудью скала, некрутой склон ниже нее позволял продвигаться. Человек дошел до полого понижавшегося отрога, когда слева, справа, впереди заблистали на солнце, словно стеклянные от смерзшегося снега, горы.
Он принялся спускаться по отрогу в седловину, и там ноги у него подкосились от слабости. Вышедший из-за поворота местный скотовод застал момент, когда замеченная им вдали фигурка упала наземь и скрючилась.
Горец влил в рот незнакомцу горячительного из фляжки и помог ему дотащиться до своего жилища. Он и пара его сыновей, все трое ширококостные, крепко сколоченные здоровяки, жили особняком, на некотором отдалении от деревушки. Большой дом из тесаного гранита был построен в виде башни. Нижнее помещение представляло собой хлев для мулов и коров; внутренняя каменная лестница вела наверх в покои неприхотливых хозяев.
Жена и снохи скотовода обложили спасенного мешочками с нагретым песком, которые считались действеннее грелок. Женщины терялись в догадках, откуда у такого немолодого, судя по облику, человека взялось столько ловкости и сил, чтобы добраться до седловины со стороны, куда местные жители отправляются только со специальным снаряжением? Он отвечал на вопросы односложно, то ли будучи не в себе, то ли притворяясь. Выпив довольно много дымящегося глинтвейна, почувствовал себя в состоянии отдать должное супу и жареной козлятине, после чего заснул мертвым сном.
Вечером к нему поднялся хозяин, ходивший по делам в деревню.
- Почему вы не сказали, что в горах остались люди? - спросил с мрачным укором, уже осведомленный о падении дирижабля и о том, что спасатели в дороге.
- Я не сказал?
- Нет.
- Я не думал, что там кто-то мог быть живым, - дал краткое объяснение незнакомец.
- Живых видели с самолета.
На эти слова ответа не последовало.
- Спасся еще один человек. Он в гостинице. Такой же молчун, но о вас спросил.
- Что вы ему сказали? - произнес незнакомец бесстрастно, но хозяин запомнил, каким неприятно тяжелым стал его взгляд.
- В деревне знали, что вы у меня, и он вышел из гостиницы и спросил, как вы ко мне попали.
- Он не пошел за вами?
- Нет.
Хозяин потом вспоминал, что гость как будто не очень поверил в это. Раздалась настоятельная просьба не пускать к нему того человека. Как ни хотелось собеседнику избежать объяснений, но без доводов было не обойтись, и он рассказал о ночной ссоре и о последующем. Горца, разумеется, заинтересовало, кто ему - тот тип и почему он решился на убийство?
- Приемный сын, - только и было произнесено в ответ.
Тут скотоводу подумалось: он раскумекал суть загадки. Старик богат, и приемыш, оценив на редкость удобный случай, пожелал завладеть наследством.
- Вы правы, - кивнул гость, но затем стал заговариваться.
Вероятно, он был очень привязан к парню и пытался оправдать его? Сказал: тому-де только представляется, будто он действует, чтобы безраздельно захватить все богатство. А на деле он несет усыновившему плату, больше которой не мог бы уже ничего выжать, потому как самое большее и самое лучшее в нем - его зло.
Человек, ни дать, ни взять помешанный, говорил так, точно не видел собеседника, а возбужденно рассуждал сам с собой. Он странно, жутковато усмехался. Хозяин решил наутро свести больного к доктору и предоставить его попечению властей, а пока сказать женщинам и сыновьям, чтобы смотрели за ним в оба. Гость, однако, не дал уйти, спрашивая, заперта ли внизу дверь и достаточно ли она прочна? Горец заверил, что дверь сработана из столетнего кедра и для надежности обита полосами железа.
Седловину с высоким, похожим на башню зданием заполнила тьма; она становилась разреженнее ближе к вершинам, над ними кое-где лучились звезды. Из-за массивной двурогой горы Омер-Ютта, что зовется погубительницей жизней, выплыл большой лунный круг и забелил неясным свечением пепельно-серую пену облаков. В низу спуска к седловине, на гребне базальтового отрога, стоял волк, тонконогий, с торчащими ушами, и пристально смотрел на человека, быстро кравшегося к одинокому дому.
По нему разнеслись сильные хриплые, не то угрожающие, не то жалобные крики - хозяин первым вбежал к больному, сидевшему без света: обе руки указывали на окно. Позднее горец не скрывал, что в ошеломлении на добрую минуту застыл как вкопанный. Снаружи, за окном, выделялись в лунном мерцании человеческие голова и торс.
Взобраться по ровной гранитной стене на высоту почти девятнадцати футов? И на чем он там держался?.. Не исключено, правда, что он по приставной лестнице, которая всегда лежала позади дома, поднялся на чердак и, найдя веревку, воспользовался ею, зависнув напротив окна... Потом разразилось такое, что в последующей неразберихе кто-то из домашних мог убрать веревку и забыть об этом.
Горец признавался, как он, неспособный что-либо сообразить, смотрел на лицо, которое прижималось к стеклу, отчего кончик носа и губы расплющились и выражение было зловеще-шутовским. Глаза, божился хозяин, совершенно круглые, светились, словно кошачьи, и из них рвалась дьявольская злоба.
