Нет необходимости приводить другие менее выразительные и менее "свежие" тропы из письма отставного урядника; все они выдержаны в одном ключе, подчинены принципу алогизма и невежественной стилистической эклектики. И сравнения здесь не являются исключением, они включены в эту систему и почти поглощены ей.
Характерно, однако, что уже первый опубликованный рассказ начинающего писателя отразил его интерес к проблемам человеческого сознания, к особенностям картины мира, создаваемой индивидуальным сознанием.
Создавая "аналитический" опус под названием "Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.?" (1880), своего рода перечень беллетристических банальностей, и словно давая зарок - постараться избежать их в своем творчестве, А.Чехонте по существу также рассматривает картину мира, на этот раз - сотворенную массовой литературой. С.9
Как выясняется, и картина мира, и сознание породивших ее литераторов в принципе мало чем отличаются от того, что было показано в "Письме к ученому соседу". Те же штампы мышления, то же узколобое неумение выйти за рамки раз и навсегда усвоенных стереотипов, шаблонов.
Организующим началом текста стала перечислительная интонация, внешне претендующая на исследовательскую строгость и сухость, но преисполненная авторской иронии.
Внутреннее напряжение стиля, создаваемое этими противоположными тенденциями, разрешается комическими эффектами.
Они могут порождаться отрицательным сравнением:
"Богатый дядя, либерал или консерватор, смотря по обстоятельствам. Не так полезны для героя его наставления, как смерть" [С.1; 17].
Алогичным соединением разнородных понятий, предлагаемых как однородные:
"Доктор с озабоченным лицом, подающий надежду на кризис; часто имеет палку с набалдашником и лысину" [С.1; 17].
Такое сопряжение "далековатых идей" комично еще и потому, что набалдашник на палке начинает восприниматься аналогом лысой головы, венчающей фигуру доктора. Основанием для сближения становятся гладкая, округленно-выпуклая поверхность сравниваемых объектов и мерцающее между ними слово "балда", контрабандой привносимое в контекст "набалдашником".
Как видим, данное сочетание - "часто имеет палку с набалдашником и лысину" - чревато потенциальным, очень метким и явно оценочным сравнением и прежде всего именно поэтому вызывает смех.
Кстати сказать, сравнение человеческой фигуры и трости с набалдашником еще всплывет в чеховской прозе в более отчетливой форме, что будет показано позже.
Сравнение, сопоставление лежит и в основании ставшего популярным выражения:
"Тонкие намеки на довольно толстые обстоятельства" [С.1; 18].
Игра слов невольно заставляет сознание читателя соотнести противопоставленные друг другу определения и улыбнуться неожиданному словосочетанию "толстые обстоятельства", воспринимаемому особенно остро на фоне штампа "тонкие намеки".
И все же ведущим источником комизма становится узнаваемость приводимых "исследователем" штампов современной беллетристики: "Герой - спасающий героиню от взбешенной лошади, сильный духом и могущий при всяком удобном случае показать силу своих кулаков. (...) А где доктор, там ревматизм от трудов праведных, там мигрень, воспаление мозга, уход за раненным на дуэли и неизбежный совет ехать на воды" [С.1; 17].
Естественно, что такая узнаваемость обеспечивается соотнесением, сравнением называемых примет с аналогичными ситуациями из литературных произведений. Эта работа целиком ложится на плечи читателя, базируется на его читательском и эстетическом опыте и совершенно невыполнима в случае, если текст попадает в руки читателя-новичка. С.10
Очевиден чеховский расчет на вполне определенный тип собеседника: он должен быть литературно подготовлен, он должен так же остро чувствовать штамп, как Антоша Чехонте.
Такой подход, с одной стороны, повышает планку требований к читателю, а с другой - раскрывает доверие писателя к тому, кто возьмет в руки его текст.
Приведенные примеры показывают, что уже первые произведения А.Чехонте содержат довольно интересные эстетические эффекты, глубина и сложность которых, как правило, не осознаются читателем благодаря органичности и непринужденности авторского стиля.
В рассказе "За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь" (1880) таких эффектов уже огромное количество, а средства их создания - очень разнообразны.
Не считая своей задачей детальный анализ каждого из них, сосредоточим внимание на тропах и прежде всего на фразе, почти целиком из них состоящей: "В голове у него кипела непривычная работа, лицо горело и было краснее вареного рака; кулаки судорожно сжимались, а в груди происходила такая возня и стукотня, какой майор и под Карсом не видал и не слыхал" [С.1; 19].
Стершаяся метафора "кипела работа", воспринимавшаяся в качестве общеязыковой и в чеховские времена, особой выразительностью не обладает, как и стершаяся метафора "лицо горело". Гораздо более значимым оказывается определение "непривычная работа", которое характеризует интеллектуальный статус майора и соотносится с говорящей фамилией Щелколобов, а также с высказанными женой в его адрес обвинениями в "тупоумии, мужицких манерах и наклонности к умопомешательству и хроническому пьянству" [С.1; 19].
Вероятно, использование этого определения имело также целью разнообразить "остывшую" метафору, но эффект создается обратный : оно вызывает у читателя комические ассоциации, достаточно далеко уводящие от "кипения работы".
Нетрудно заметить еще одну попытку Чехова несколько освежить общеязыковой штамп ("красный как рак") употреблением превосходной степени и введением логически избыточного в данном контексте определения "вареный".
В целом это сравнение передает лишь один из внешних признаков, в которых выразилось негодование майора Щелколобова и, возможно, косвенно указывает на некоторые его гастрономические пристрастия, поскольку уже этот рассказ, по крайней мере - на трех первых страницах, предъявляет картину мира, в значительной мере определенную особенностями восприятия героя, его сознания.
Здесь же обнаруживаем любопытный пример того, как в художественной системе А.Чехонте взаимодействуют гипербола и отрицательное сравнение: "... в груди происходила такая возня и стукотня, какой майор и под Карсом не видал и не слыхал". Перед нами явное преувеличение, но гипербола подчиняется здесь идее сопоставления внутренних признаков майорского волнения и военных действий "под Карсом". Последний элемент сравнения тоже, кстати, представляет собой своего рода штамп, "концепт" современного Чехову российского общественного сознания, поскольку война с Турцией закончилась за два года до публикации рассказа и ее события оставались достаточно актуальными для читателя. С.11
В тексте немало и других сопоставлений, менее отчетливых, не облеченных в форму сравнения.
Двумя такими сопоставлениями начинается произведение:
"Пробило 12 часов дня, и майор Щелколобов, обладатель тысячи десятин земли и молоденькой жены, высунул свою плешивую голову из-под ситцевого одеяла и громко выругался".
Невольное сопоставление тысячи десятин и молоденькой жены, оказавшихся однородными дополнениями и объединенных в сознании майора на основании "обладания" ими (несколько двусмысленная многозначность слова "обладать" в данном контексте не срабатывает, возможно - вопреки замыслу автора), уже вызывает комический эффект своей несообразностью, которая, конечно же, недоступна пониманию героя.
Еще одна несообразность обнаруживается при соотнесении "молоденькой жены" и "плешивой головы" супруга. И в конце этой цепочки несообразностей, как логическое их следствие, появляется "громко выругался".
Жена отказывается быть его собственностью, отказывается любить, хотя обязана.
Задумав проучить жену, майор спровоцировал еще одну "возню", но уже не в собственной груди, а - вовне:
"Майор зарычал, простер вверх длани, потряс в воздухе плетью и в лодке... о tempora, o mores!.. поднялась страшная возня, такая возня, какую не только описать, но и вообразить едва ли возможно" [С.1; 21].
Здесь, собственно, завершается изначальный сюжет, но - не завершается рассказ, в котором по сути соединились два сюжета, способных стать основой двух разных произведений.
Далее начинается история волостного писаря Ивана Павловича, чье недомыслие и дало название рассказу.
Глубина разработки первого сюжета не позволяет считать его экспозицией. Да и по объему он в два раза превосходит второй.
Писарь пожадничал, спас обоих тонущих супругов, прельстившись их щедрыми посулами, и тем самым сделал невозможным выполнение взаимоисключающих обещаний.
Было бы очень соблазнительно счесть такое строение рассказа ошибкой начинающего писателя, поскольку это его первое опубликованное сюжетное произведение.
