Долго ли, коротко ли, приехали мы на лесопилку, которая представляла собой небольшой населенный пункт, разбитый при двух ангарах, сиявших ослепительным серебром, дебаркадере, заваленном березовыми стволами, и приземистом бараке конторы, неравномерно тонувшем в грязи на манер терпящего бедствие корабля. Сначала искали медпункт, потом фельдшера Захара Ильича, потом общими усилиями выгружали роженицу и препровождали ее в стационар на две койки, - бедняга тем временем, словно по обету, ни "ох", ни "ах".
Это отчасти странно, но фельдшер Захар Ильич принудил меня остаться, использовав тот предлог, что вся округа четвертые сутки играет свадьбу и некому даже подать воды. Зубной врач укатил в Мордасов, а меня фельдшер послал стерилизовать хирургический инструмент. Я от себя такой покладистости нимало не ожидал и после хорошенько присмотрелся к Захару Ильичу, полагая обнаружить в его внешности какие-то сверхъестественные черты. Лицо у него, правда, было не крестьянское, породистое, уши предлинные, глаза близорукие и посему точно удивленные, волосы хохолком, но ничего прямо магнетического я в его внешности не нашел.
Через три часа мы с фельдшером приняли лысую девочку, ростом в сорок семь сантиметров, весом в два с половиной килограмма, всю какую-то склизлую и сильно похожую на зверька; после этих родов я настолько укрепился в материалистическом мировоззрении, что потом даже подарил фамильную Библию с иллюстрациями Доре соседу по этажу.
- Одной вертихвосткой больше, - заметил я.
- В Мордасове нам за это спасибо не скажут, - отозвался фельдшер Захар Ильич. - Потому что Хорошьянц с мужиками всегда справляется, а с бабами не всегда.
- Кстати о Мордасове: как бы туда попасть?
- А вот завтра трактор пойдет до фермы, - ответил Захар Ильич. - От фермы до города, мы считаем, подать рукой.
Ночевал я в стационаре, подле роженицы, на второй койке, поскольку больше было негде заночевать. Молодая мать темноты боялась, и я чуть ли не до утра читал "Город солнца", пока милые фантазии Кампанеллы не вогнали меня в неприятный сон.
Утром, часу в десятом, где-то поблизости зарокотал трактор, и я побежал его ловить, чуть было не забыв свой клетчатый чемодан. Трактор был огромный, голубой, - я, кстати заметить, тогда подумал, отчего это на Руси так любят голубой цвет, - с прицепом, на котором кое-как было навалено сено, спрессованное в брикеты, тракторист был пьян. Поначалу меня смутило это чреватое обстоятельство, но другого способа добраться до Мордасова не предвиделось, и я скрепя сердце насилу залез в кабину, поскольку располагалась она неудобно и высоко.
Тракторист сказал:
- Я с тебя рубль возьму, - это имей в виду!
- Хоть два! - с раздражением сказал я, а сам подумал: у нас ведь как ведется: или ты пьяница, или жлоб, но чтобы и пьяница и жлоб одновременно - такого феномена поискать...
Трактор взревел, прицеп дернулся, и мы отправились в путь, выделывая в грязи несложные кренделя. По той причине, что и мне тракторист не понравился, и я ему, кажется, не понравился, дорогой мы все молчали; тракторист рулил и посапывал, я смотрел. То, что было вокруг - божеской фабрикации: убеленное ли поле, вздымающееся, точно оно набухло, перелески ли, просвечивающие, как стекло, или холодно темневшая вода небольшой реки, - это как раз умиляло взор, но то, что было человеческих рук дело, на это бы глаза мои не смотрели - такая дрянь. Стоит зачем-то сарай посреди поля с ободранной крышей, торчит у обочины ржавая сеялка, похожая на скелет, подпирает небо вдалеке водонапорная башня и вконец отравляет пейзаж, почти на физиологический манер, как, положим, отравляет желудок испорченная еда.
Тракторист сказал - кажется, сам себе:
- Как бы, е-мое, окончательно бросить пить?! Прямо хоть в магометанство переходи!
Тут мы повернули налево, за электрической подстанцией опять повернули налево, одолели еще километра два и, наконец, въехали во двор фермы, спугнув компанию совсем молодых бычков. Дальше мне предстояло идти пешком; тракторист бессловесно указал мне тропинку, ведущую к городу, и я из принципа дал ему два рубля.
По словам фельдшера Захара Ильича, идти мне предстояло максимум полчаса. Оставив позади ферму, я какое-то время двигался убитой тропинкой, вьющейся перелеском, а затем посреди поля, где стелились едва прикрытые снегом озимые зеленя, после обогнул пруд, местами позатянувшийся тонким льдом, после тропинка ввела меня в дремучий еловый лес. Неприютным мне показался лес о ноябрьскую пору года: гигантские ели стоят и точно думают, под ногами похрустывает трава, перемешанная со льдом, режет глаз ядреного защитного цвета мох, изредка попадаются мухоморы, высохшие от мороза, и господствует абсолютная, какая-то нездоровая тишина. Час иду таким порядком, два иду, уже и третий час на исходе, а долгожданной панорамы города Мордасова нет как нет. Между тем воздух стал мало-помалу меркнуть, и меня всего передернуло при мысли, что, может быть, мне предстоит ночевать в лесу. Но, слава богу, вскоре я увидел просвет сквозь ветки подлеска и примерно через четверть часа, кажется, вышел на верный путь. Гляжу: поскотина, бревенчатый коровник, компания молодых бычков и голубой трактор стоит с прицепом, навевая все тот же дурной вопрос: отчего это на Руси так любят голубой цвет... цвет ожидания и мечты?
Тракторист, увидя меня, сказал:
- Во, блин, городские! Самостоятельно ни ногой!
Я напыжился, но смолчал.
- Ладно, сейчас довезу тебя до места, только окончательно разгружусь.
С этими словами тракторист подхватил вилами брикет сена, но поскользнулся и рухнул в грязь. Я про себя отметил: давеча он был еще не пьян, а вот сейчас, хотя он и членораздельно объясняется, - точно пьян.
Как бы там ни было, через самое короткое время мы уже ехали в Мордасов, держа направление на восток. Понемногу наваливались сумерки, которые в ноябре приобретают что-то от нестираного белья, предметы стали темнеть, мутнеть, но небо очистилось, и вдруг прорезалась небольшая, хитро подмигивающая звезда. Тракторист сказал:
- Нам бы только на один вредный мосток ненароком не заскочить...
- Кто же вам мешает его объехать?
- Жизни ты не знаешь, как я погляжу!
Оказалось, что о жизни я точно имею смутное представление, поскольку миновать опасный мосток нам и вправду не удалось; едем, едем, выделывая в грязи несложные кренделя, вдруг что-то хряснуло под колесами, трактор страшно накренился, вздрогнул всем своим металлическим телом и завалился на левый бок.
Я кое-как открыл дверцу кабины, вылез наружу и первым делом ощупал себя всего: голова, конечности, грудная клетка - все было в целости, и я произвел облегченный вздох. Затем я сторожко обошел трактор кругом, и каково же было мое удивление, когда я увидел, что тракторист мирно посапывает, положа голову на переднее колесо. Эта картина меня настолько подивила, что я раздумал его будить.
Уже полная ночь стояла над Сердобским районом Пензенской области, ударил морозец, и грязь под ногами похрустывала, как бутылочное стекло, то есть следовало позаботиться о поддержании жизни, и я решил развести костер. Откуда только взялось смекалки: нащипал сенца из первого попавшегося брикета, раздобыл валежника у ближайших кустов, нашел в кювете какой-то дрын, высосал из бака немного солярки через шланг от тонометра, развел огонь, сел на корточки и сижу. Пламя костра страшно озаряет взломанные бревна мостка и трактор, похожий на поверженного слона, где-то поблизости ветер завывает в голых ветвях деревьев, иногда доносятся непонятные звуки, похожие на скрип рассохшихся половиц, а я сижу себе на корточках и сижу. За временем я, разумеется, не следил, но часа, похоже, через два к моему костру присоседился тракторист.
- Негодяй ты! - держась добродушного тона, заметил я. - Пьяная морда и негодяй!..
- Это не я негодяй, - отвечает он, - это такая жизнь!
В свете костра лицо его как-то вытянулось, истончилось некоторым образом даже иконописно, или, может быть, у него с похмелья всегда бывает такое возвышенное лицо.
Я ему сообщил:
- Какие мы сами, такая у нас и жизнь.
- Не скажи. Вот и в Мордасове, и у нас на лесопилке вроде бы одна и та же живет нация - русаки. Только у нас на лесопилке вчера какие-то злопыхатели украли подъемник, а в Мордасове, по слухам, народ валом валит на музыкальные вечера!
- Вот я уже в который раз слышу, что в этом городе творятся какие-то экстренные дела!.. Но что именно там творится - без ста пятидесяти граммов точно не разберешь!
- Это и нам, то есть местным, то же самое - невдомек. Ты не поверишь: ведь я в Мордасове даже ни разу и не бывал! И не поеду, хоть ты меня золотом осыпь, принципиально не поеду, потому что, может быть, для меня самое главное знать: не везде такой мрак, как у нас на лесопилке, - и сразу как-то сподручней жить!
- Нет, все-таки интересно, какие именно достижения стали в Мордасове нормой жизни...
