Бесприютный представлял такую личность бродяжьей профессии. Каторжная, скорбная дорога овладела в его лице недюжинной, незаурядной силой.
В волосах Федора уже виднелась седина. На лбу прошли морщины; резкие морщины обрамляли также глаза, глядевшие из глубоких впадин каким-то особенным выдержанным взглядом. Казалось, человек, смотрящий этим странным взглядом, знает о жизни нечто очень горькое... Но он таит про себя это знание, быть может сознавая, что оно под силу не всякому, и, быть может, именно в этом сдержанном выражении, глядевшем точно из-за какой-то завесы на всякого, к кому обращался Федор Бесприютный с самыми простыми словами, скрывалась главная доля того обаяния, которое окружало вожака арестантской партии.
- Бесприютный знает! Бесприютный зря слова не скажет, - говорили арестанты.
И каждое слово человека, глядевшего этим спокойным, сдержанным, знающим взглядом, приобретало в глазах толпы особенную авторитетность. Ко всякому самому простому слову Федора (он был вообще неразговорчив), кроме прямого его значения, присоединялось еще нечто... Нечто неясное и смутное прикасалось к душе слушателя, что-то будило в ней, на что-то намекало. Что это было, - слушатель не знал, но он чувствовал, что Федор Бесприютный что-то "знает"... Знает, но не скажет, и поэтому в каждом его слове слышалось нечто большее обыкновенного смысла этого слова.
В лицо он знал в партии всех, но друзей и товарищей у него не было. Ближе других сошлись с ним два человека, но и с теми соединяли его особые отношения. Первым был старый бродяга, Хомяк, вторым - барин.
Бродяга Хомяк был дряхлый старик. Сколько ему было лет - сказать трудно, но он не мог уже ходить и "следовал" на подводе. Одна из телег, именно та, на которой помещался старик, служила предметом особенных попечений старосты. Он сам настилал в ней солому, прилаживал сиденье, сам выносил с этапа и усаживал старого бродягу. В продолжение пути он то и дело подходил к этой телеге и подолгу шел рядом с нею. Никто не слышал, чтобы они разговаривали друг с другом. Бесприютный только пощупывал сиденье и шел, держась за переплет телеги. Хомяк сидел, свесив ноги, боком к лошадям и смотрел неизменно перед собою неподвижным взглядом. Его руки лежали на коленях, ноги бессильно болтались, спина была сгорблена. Густая шапка только наполовину седых волос странно обрамляла темное обветренное лицо, на котором тусклые глаза совсем терялись, что придавало лицу выражение особенного бесстрастия. Картина за картиной менялись, появляясь и исчезая, но эти выцветшие глаза смотрели на все одинаково равнодушно. Старик мог видеть и слышать, но как будто не хотел уже ни глядеть, ни прислушиваться. Он мог говорить, но до сих пор Семенов ни разу еще не слыхал звуков его голоса. От всей фигуры веяло каким-то замогильным безучастием; не было в ней даже ни одной черты страдания: в холод и жар, в дождь и непогоду он сидел одинаково сгорбившись и по временам только постукивал пальцем одной руки по другой. Это было единственным проявлением жизни в этой старчески невозмутимой фигуре.
Арестанты говорили, что Федор Бесприютный приходится Хомяку товарищем по прежним бродяжествам.
IV
На одной из телег среди всякой арестантской рухляди лежал белый чемоданчик, принадлежавший Семенову. Иногда на этапе он просил старосту принести чемодан, чтобы переменить белье и взять что нужно, и Федор, исполнявший очень внимательно все его просьбы, обыкновенно сам приносил просимое. Этот чемодан и послужил первым поводом для их сближения.
За несколько дней до описываемого случая молодой человек попросил принести чемодан. Федор принес и отошел было, как всегда, пока молодой человек разбирался, но, оглянувшись как-то, староста увидал, что Семенов открыл одну из крышек и стал разбирать книги. Вынув одну из них, он закрыл чемодан и лег с книжкой на нарах. Федор посмотрел несколько секунд будто в нерешительности, потом подошел к Семенову и сказал:
- Книжки у вас?
- Книжки, - ответил Семенов и, взглянув на Федора из-за страницы, спросил: - А вы читаете?
- Мерекаю самоучкой, - сказал бродяга, приседая у чемодана и без спроса открывая крышку. Семенов смотрел на это, не говоря ни слова. Федор стал раскрывать одну книгу за другой, просматривая заглавия и иногда прочитывая кое-что из середины. При этом его высокий лоб собирался в морщины, а губы шевелились, несмотря на то, что он читал про себя. Видно было, что чтение стоило ему некоторого усилия.
- Нельзя ли и мне какой-нибудь книжечки почитать? - спросил он, продолжая перелистывать книги одну за другой.
Молодой человек приподнялся.
- Возьмите, - сказал он живо и как будто обрадовавшись, - не знаю только, найдете ли вы что-нибудь интересное.
- Ну, ничего, - сказал снисходительно бродяга, - все-таки время провести. Конечно, и в книгах тоже... настоящего нету.
- Настоящего? - удивился Семенов. - Как это странно! Каждая книга говорит о каком-нибудь одном предмете, и, если бы у меня их было побольше, вы, вероятно, нашли бы, что вам нужно.
Бродяга слегка усмехнулся, и в его глазах промелькнул мгновенно огонек, опять в них засветилось такое выражение, как будто бродяга знает и по этому предмету кое-что, но возражать не желает.
- Читал я их, - продолжал он, помолчав и по-прежнему рассматривая книги, - немало читал. Конечно, есть занятные истории, да ведь, поди, не все и правда... Вот тоже у поселенца одного, из раскольников, купил я раз книжку; называется эта книжка "Ключ к таинствам природы"... Говорил он, в ней будто все сказано как есть...
- Ну и что же?
- Да нет, толку мало. Неотчетливо пишет этот сочинитель. Читаешь, читаешь, в голове затрещит, а ничего настоящего не понимаешь. Вечная единица, треугольники там, высшая сила... а понять ничего невозможно. Конечно, я человек темный, а все же, думаю, обман это, больше ничего.
- Я тоже думаю, что вам попалось не то, что нужно...
- То-то и я думаю. Надо чем-нибудь кормиться хоть бы и сочинителям.
Перебирая книги одну за другой, он вдруг со вниманием остановился на одном заглавии.
- Это что же такое? - сказал он, поворачивая заглавие.
Это были "Вопросы о жизни и духе" Льюиса.
- Это насчет чего? - спросил бродяга, с любопытством осматривая со всех сторон книгу.
Молодой человек затруднился ответом. Если заглавие непонятно, то что же сказать в объяснение? Как пояснить содержание трактата о сложных "проклятых" вопросах, над которыми, быть может, никогда не задумывался этот человек, с трудом разбирающий по складам?
- О жизни и духе!.. - задумчиво повторил между тем бродяга и опять с видом удивления стал поворачивать книгу во все стороны, осматривая и корешок, и коленкоровый переплет, и даже самый шрифт. Казалось, он удивлялся, что книга с таким заглавием так проста на вид. Быть может, он ожидал встретить "вопросы о духе" в каком-нибудь фолианте, переплетенном в старинный сафьян.
- Это насчет жизни и, например, о душе?.. Так, что ли?
- Да, - ответил молодой человек нерешительно.
Бродяга пытливо посмотрел на него.
- И все тут сказано?.. явственно?..
- Как вам сказать?.. конечно, все, что мог сказать этот писатель. Но явственно ли?.. Знаете что! Лучше возьмите какую-нибудь другую книжку.
Бродяга с живостью отдернул книгу, к которой молодой человек протянул было руку.
- Нет уж, дозвольте мне этой книжки почитать... Ежели тут насчет души и о прочем...
- Извольте, - неохотно ответил молодой человек. - Если встретится вам что-нибудь непонятное, слово какое-нибудь, выраженье, я с удовольствием постараюсь вам разъяснить...
- Нет, что выражение, выражение ничего не составляет. Конечно, мало ли их, слов-то непонятных. Ну да все же прочитаешь раз, прочитаешь другой, оно и видно, к чему что идет. Так можно?
- Можно.
- Спасибо, - сказал он и опять взглянул в книгу. - "Вопросы о жизни и духе", - прочитал он еще раз с расстановкой. - Должно быть, она самая!..
Он встал, но, подымаясь, раскрыл книгу на предисловии и зашевелил губами, прочитывая кое-что на выдержку. Одна фраза остановила на себе его внимание. Что-то вроде удовлетворения мелькнуло в его лице и в глазах, когда он взглянул на молодого человека.
- Вот, - сказал он, ткнув пальцем в одно место, и затем прочитал: "Наш век страстно ищет веры". Это верно, - подтвердил он с какой-то наивной авторитетностью, махнув головой.
Молодой человек усмехнулся.
- Верно, - подтвердил бродяга, - сколько теперича этих самых молоканов да штундистов с партиями гонят. И что ни дальше, то больше. Ну, спасибо. Эту книгу я теперича беспременно прочитаю.
И он ушел.
Когда наступила ночь, в камере этапа не спали только два человека. Бесприютный, полулежа на нарах, при свете сального огарка поворачивал страницу за страницей. Лицо его выражало сильное, почти болезненное напряжение мысли, морщины на лбу углубились, и по временам, когда бродяга отрывался от книги и, устремив глаза в потолок, старался вдуматься в прочитанное, - на лице его явственно виднелось страдание.
